Если Ницше Не Был Нигилистом, Почему Его Почитают В Нигилизме?

Это отличный вопрос о Ницше. Я отвечу из научной книги Кэтлин Хиггинс под названием «Что на самом деле сказал Ницше» (2000).

Ницше отрицал, что он был нигилистом. Вместо этого он обвинил христианство в том, что он нигилист и отрицает жизнь, потому что христианство постоянно предостерегало людей от сексуальной свободы.

Ницше писал для «свободных духов», которые «переоценили бы все ценности» и создали свою мораль для собственной жизни. Фактически, добавил Ницше, все религии, которые пытались подавить сексуальность, были «отрицающими жизнь» нигилистами. Например, буддизм и индуизм смотрят на людей, которые ушли в монашескую жизнь, принимая обеты целомудрия. Ницше просто ненавидел это.

Итак, Ницше сказал, что он не нигилист, но что все остальные в остальном мире были нигилистами.

Вместо этого Ницше назвал свою философию жизнеутверждающей. Он защищал индивидуальную свободу, в том числе сексуальную, превыше всего. Он назвал «Мастер морали». Противоположностью была «рабская мораль» христианства и любых других монашеских нравов.

Итак, мы видим, что отрицание Ницше того, что он был нигилистом, было основано на его переопределении нигилизма. Это было частью его «переоценки всех ценностей».

Однако, следуя более распространенному определению нигилизма, даже ученые, которые переводили работы Ницше, например, R.J. Холлингдейл открыто заявил, что Ницше на самом деле был нигилистом.

Нигилист обычно признается иконоборчеством, то есть подавляет идеалы каждого. Мы видим это даже в названиях его книг, например, «Сумерки идолов» или «Как философствовать молотком» (1888). Изображение там берет молот, чтобы разбить всех фальшивых идолов в Храме — включая христианских идолов.

Профессор Кэтлин Хиггинс, однако, принимает сторону Ницше в этом единственном пункте. Ницше обычно считают человеком, который насмехался над всеми Моралистами и всей Моралью. Скорее, сказал Хиггинс, «Ницше предлагает больше моральных советов, чем дорогая Эбби».

Это правда, что Ницше насмехается над всеми другими Моралистами. Но это только потому, что Ницше считал свою мораль превосходной во всех отношениях. Какова была Ницше Мораль? Он назвал это «Главной моралью» и сказал, что это только для сильных, а не для слабого большинства, которым будут управлять сильные, которые будут составлять свою мораль по мере их продвижения, — что бы им ни нравилось в любой день.

В то время как для большинства ученых это звучит как мораль, на самом деле это соответствует идеалу Ницше разбить саму Разум как еще одного кумира. Вместо этого Воля к власти должна быть выдвинута как высшая истина.

Не было Ницше и без Религии только потому, что он говорил об Антихристе (1888). Ницше выступал за возвращение к древнегреческой религии Диониса, бога опьянения и оргии. Мы должны выйти за рамки рационализма, настаивал он, и особенно таких идей, как категорический императив.

Для многих ученых Ницше явно нигилист. Однако для других Ницше высказался за свободу по-настоящему свободных духов в этом мире. Сегодня это очень открытая дискуссия в университетах, и, вероятно, она продолжится.

Нигилизм Ницше — странное открытие для общества

В 1844 году родился Ф. Ницше. Он болел и писал книги, которые изменили сознание образованных людей. Ницше сделал многих из нас нигилистами.

Нигилизм в русской культуре

Слово «нигилизм» в русской культуре ввёл в обиход Иван Тургенев. Нигилисты не романтики. Они, как Базаров, позитивисты, ибо они выкидывают из языка описания все ненаблюдаемые сущности. Согласно Далю, нигилизм – это безобразное, безнравственное учение, отвергающее всё, что нельзя ощупать. Нельзя «ощупать» прежде всего субъективность, то, что составляет в человеке его изъятие из сферы сущего.

Нигилизм в европейской культуре

В европейской культуре слово «нигилизм» ввёл в оборот Ницше, для которого нигилизм обозначал обесценивание высших ценностей. И Ницше поясняет, что это значит: «Нет цели. Нет ответа на вопрос «зачем?». Но высшие ценности потому и существуют, что люди ставят цели и пытаются ответить на этот вопрос.

Правда, Хайдеггер считал, что Ницше так и не смог распознать сущность нигилизма, ибо не смог связать нигилизм с историей бытия. Хотя Ницше и не обещал связать ценности с бытием.

Ницше раскрывает сущность нигилизма, указывая на связь между ценностями и природой человека. Обесценивая ценности, человек продолжает держаться за ценности. Почему? Потому что, не учреждая ценности, он не сможет выйти за пределы субъективности.

Нигилизм Ницше

Чем Ницше поразил сознание русских? Простыми для Европы словами: что падает, провозгласил Ницше, то нужно подтолкнуть. Пусть падает, не нужно ему подставлять своё плечо. Если тебя ударили по одной щеке, то ты не должен подставлять другую. Страдать – страдай, но не сострадай. Ибо сострадание губительно для человека. Не будь христианином. Отвечай на силу силой. Не надейся на небесное царство. Помни, что ты живёшь на земле. Имей мужество быть дерзким, опирайся только на самого себя. Учись быть господином.

Когда говорят, что человек есть дух, тогда, смеялся Ницше, забывают сказать, что дух есть желудок. Добрые люди, согласно Ницше, никогда не говорят правду. Перестанем же быть добрыми. Станем лучше, станем злее, и особенно по отношению к близким. «Не щади ближнего своего», – наставлял нас Заратустра. А уж о дальнем и говорить нечего. «Идя к женщине, не будь толерантным, не забудь взять плеть», – рессентиментно рассуждал Ницше.

Что значит «Бог мёртв»

О смерти Бога Ницше впервые сообщает в «Весёлой науке». Глашатаем вести о том, что Бог умер, выступает не атеист, не учёный, не позитивист и даже не европеец, а безумец. Почему? Видимо, потому что есть вещи, которые не высказываются обычным образом. Они высказываются человеком на грани безумия. К таким вещам относится и смерть Бога.

Один безумец уже искал человека при свете дня на агоре и не нашёл его. Сами эти поиски были, конечно, оскорбительными для людей, собравшихся на агоре. Почему же поиски Бога не оскорбляют людей? Ведь убить Бога так же невозможно, как отцепить землю от солнца. Отцепить землю от солнца – значит уничтожить и землю, и солнце. И всё же, настаивает Ницше, люди убили Бога. Но в этом убийстве есть один аспект, на который Ницше почему-то не обращает внимания. Убили его как-то тихо, по-бытовому, даже не заметив его смерти. И вот это-то безразличие к Богу и потрясает в убийстве Бога. Его убили между делом, занимаясь насущными вопросами. Ницше даже как будто бы сожалеет об этом. Но вот теперь, когда Его нет, нужно осознать и пережить Его смерть. Ницше слишком торопится возвестить о сверхчеловеке.

Но если смерть Бога – это такое событие, которое никто не помнит, то это значит, что его не было. А если бы оно и было, то была бы какая-то вселенская смерть. И Ницше даёт понять это, полагая, что человек без Бога обречён жить на земле без солнца, во мраке ночи, без пространственных и временных координат, без низа и верха. Если всякий миг начинается ночь, то это такая ночь, которая никогда не завершится днём. И только в такой ночи может возникнуть вопрос: не нужно ли нам сегодня зажечь фонарь посреди белого дня и не придётся ли нам самим стать богами? Ведь вся земля теперь наша, мы её господа, но готовы ли мы к этой миссии?

Разбитый фонарь

Безумный человек, сообщив о том, что произошло невозможное, понял, что он обратился к людям, которые так и не поняли, что они сделали. Люди сочли его безумцем, а себя нормальными. И тогда безумец разбил свой фонарь. Безумец разбил свой фонарь не перед праздными зеваками, не перед теми, кто не верит в Бога, а перед тем, кто Его убил и убивает, не ведая о том, что творит. Христос умер, как только он не родился в душе человека. Это неведение о чудовищном событии, лишившем людей звезды, свет от которой ещё виден, и стало предвестником ночи, опустившейся на Европу.

Какая тень легла на Европу

Разбитый фонарь безумца означает, что с некоторых пор в Европе перестал гореть огонь безумия, который позволял ей видеть невидимое. Европа стала слишком рациональной. Теперь в ней предпочитают видеть видимое и не видеть невидимое. Отсюда следует, что вера в христианского Бога сделалась в Европе неправдоподобной, ибо этот Бог был не только на небе, но и на земле, а его захотели спустить с небес на землю. Бог на земле – это человек. И Ницше посоветовал этому человеку изменить свою сущность, то есть стать сверхчеловеком.

Критика хайдеггеровской интерпретации

слов «Бог мёртв»Хайдеггер полагает, что слова Ницше «Бог» и «христианский Бог» служат для обозначения сверхчувственного мира вообще. «Бог – наименование сферы идей, идеалов», – пишет Хайдеггер. Но Ницше нигде не говорит о том, что Бог – это наименование. У Ницше Бог – «самое святое». У Него есть кровь и плоть. Если мы прислушаемся, то, говорит Ницше, мы услышим, как гробокопатели роют могилу для захоронения Бога. Вряд ли гробокопатели хотят похоронить сверхчувственный мир. Разве мы не чуем, пишет Ницше, как воняет гниющее тело Бога? Но «наименование» Хайдеггера не гниёт. Следовательно, дело не в противопоставлении мира чувственного и сверхчувственного, метафизического и физического, дело в том, что Бог есть нечто чувственно-сверхчувственное, и Ницше говорит об этом прямо. Но тогда слова Ницше «Бог мёртв» означают не конец сверхчувственного мира, не то, что он лишился своей действенной силы, не конец метафизики, а то, что вера в христианского Бога стала в Европе неправдоподобной. И вот это событие отбрасывает теперь свою тень на всю Европу, которая не знает, что делать с тем, что больше человека, которая хочет скрыть это своё незнание идеей сверхчеловека.

лицеисты сразились в рэп-баттле «Был ли Ницше нигилистом» – Новости – Лицей НИУ ВШЭ – Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

В философском поединке участвовали две команды: одна доказывала, что Ницше был нигилистом, другая  — что не был. Судили баттл преподаватели лицея. По итогам голосования жюри победу одержала команда, выступавшая за то, что Ницше не нигилист.

Идея провести такой поединок появилась после того, как в ноябре прошлого года преподаватель лицея Владимир Бродский применил подобный формат на уроке ТОК («Теория познания»), посвященном теме «Рационализм и эмпиризм».

«Я подумал, что будет здорово использовать формат рэп-баттла и пригласить ребят поучаствовать в таком состязании, потому что эти два течения противоречат друг другу, содержат взаимную критику. Подобный жанр позволяет ярко раскрыть ее и выслушать аргументы сторон.

А уже после этого урока несколько ребят вызвались продолжить такого рода инициативу и в какой-то момент предложили мне курировать их баттл на тему «Был ли Ницше нигилистом (это довольно популярный интернет-мем, и, несмотря на то, что многие его используют, не всем понятна суть мема). Мне показалось любопытной такая постановка вопроса, и мы с моим коллегой Никитой Бештой взялись за реализацию философского поединка», — рассказал Владимир Бродский.

По его мнению, участие в баттле для ребят очень полезно, так как это повод прочитать дополнительную литературу, познакомиться с разными авторами. Кроме того, полезно это и для зрителей. Так как с ними говорят на их языке,  возникает представление о философской проблеме, возможно, даже более близкое тому, которое сложилось бы из серьезных источников.

Видно, что участники рэп-баттла  «Был ли Ницше нигилистом» хорошо усвоили курс  теории познания: они неоднократно обращались к пройденному на уроках материалу, но при этом выходили и за эти рамки, используя дополнительные материалы, — поделился своими впечатлениями от философского состязания Владимир Бродский.

«Все началось с того, что Владимир Игоревич /Бродский/ предложил нам сделать баттл на тему «Рационализм и эмпиризм» в качестве творческой работы и освобождения от написания эссе. Я принял участие в этом состязании, и мне понравилось. В философских баттлах ты стараешься доказать свою точку зрения, это показывает твою эрудицию, широту кругозора.

К сегодняшнему поединку я готовился несколько дней по четыре-пять часов. Читал много книг, предварительно спросив у преподавателя (не у Владимира Игоревича), какую литературу он бы посоветовал. Все это делалось не для получения оценок, а для того, чтобы показать, что ты анализировал материал, хорошо разбираешься в теме. В своем выступлении мы затронули не только философию Ницше, но и Витгенштейна, вопросы методов познания, теоретико-познавательные проблемы», — рассказал один из участников баттла Лука Никорашвили.

По его мнению, было бы здорово, если формат рэп-баттла применялся в качестве альтернативы традиционным вариантам творческих работ.  

Ни во что не верить — опасно или полезно? Краткий курс нигилизма — Нож

Как проницательно заметила философ Ханна Арендт, нигилизм — это не набор «опасных идей», а постоянная угроза, неразрывно связанная с самим процессом мышления. Какой бы верной и неопровержимой ни казалась та или иная идея на первый взгляд, размышляя над ней достаточно долго, мы рано или поздно начинаем сомневаться в ее истинности, а затем и в том, знают ли те, кто верит в эту идею, о том, истинна она или нет.

Отсюда — лишь один шаг до вопроса, почему все остальные настолько уверены в том, что нам теперь кажется сомнительным. К этому моменту мы уже балансируем на грани нигилизма и оказываемся перед непростым выбором: продолжить размышления и потерять связь с обществом или остановиться и потерять связь с реальностью.

Активный и пассивный нигилизм по Фридриху Ницше

Почти за сто лет до Арендт Фридрих Ницше описал в своем дневнике (опубликованном после смерти его сестрой) два вида нигилизма: активный и пассивный.

Ницше утверждал, что нигилизм возникает тогда, когда «высшие ценности теряют свою ценность».

Такие ценности, как истина или справедливость, часто наделяются сверхъестественной силой. Мы говорим: «Истина освобождает» или «Справедливость восторжествует». Когда вдруг оказывается, что эти ценности лишены приписываемой им силы — когда истина не освобождает, а правосудие не свершается, — мы чувствуем разочарование.

Но вместо того, чтобы упрекать себя в том, что мы слепо верили в эти ценности, мы виним сами ценности в том, что они не оправдали наших ожиданий.

По словам Ницше, в этот момент мы встаем перед выбором: стать активными нигилистами, отвергнуть навязанные нам ценности и создать собственные; или стать пассивными нигилистами и продолжить верить в традиционные ценности, вопреки сомнениям в их истинности.

Активный нигилист разрушает, чтобы найти то, во что стоит верить. По мнению Ницше и русских нигилистов XIX века, только ценности, прошедшие это испытание, могут сделать нас сильнее.

Пассивный нигилист не хочет рисковать и поэтому цепляется за безопасные, традиционные ценности. Ницше утверждает, что такая самозащита в действительности намного опаснее саморазрушения, так как вера ради самой веры ведет к поверхностной жизни и послушному принятию всего, во что верят остальные.

Сегодня слово «нигилизм» часто используется для описания отношения к положению вещей в современном мире. Причем ему почти никогда не дается определение — как будто каждому отлично известно, что оно значит.

Но теперь мы знаем, что нигилизм может быть активным и пассивным. И если мы хотим лучше понять современный нигилизм, мы должны проследить его эволюцию с точки зрения эпистемологии, этики и метафизики, а также рассмотреть его различные проявления: самоотрицание, отрицание смерти и отрицание мира.

Эпистемологический нигилизм: вы уверены в своем знании?

Эпистемологический нигилизм отрицает возможность достижения знания и утверждает, что наши самые заветные убеждения не имеют под собой основания.

Согласно этой позиции любые притязания на объективную истину ложны, а иллюзия знания создается, чтобы скрыть тот факт, что ничего не известно наверняка.

Томас Кун в своей книге «Структура научных революций» (1962) утверждал, что какими бы утонченными и эффективными ни были созданные нами модели для описания реальности, мы не можем доказать, что они действительно отражают объективную реальность.

Когда мы утверждаем истинность чего-либо на основании прошлого опыта, возникает проблема индукции: если что-то имело место ранее, это еще не значит, что оно должно произойти снова.

Когда мы утверждаем истинность чего-либо на основании научных доказательств, мы впадаем в заблуждение, которое в логике называется обращением к авторитету: утверждения других (даже экспертов) не могут служить основанием истинности, ведь даже эксперты могут быть необъективными и могут ошибаться. Поэтому, когда ученые делают свои заключения на основе выводов, сделанных учеными прошлого, они совершают ту же логическую ошибку.

Это, в свою очередь, ведет к еще одной проблеме — проблеме бесконечного регресса: любое утверждение, сделанное на каком-либо основании, неизбежно влечет за собой вопросы об основании этого основания, затем — об основании того основания — и так далее, и так далее.

Может показаться, что эпистемологический нигилизм ничем не отличается от скептицизма, ведь скептик также сомневается в том, что у какого-либо знания может быть надежное основание. Здесь уместно будет вернуться к различию между активным и пассивным нигилистом: активного нигилиста можно сравнить с радикальным скептиком; пассивный же нигилист знает, что есть основания для сомнений, но всё равно продолжает верить. Следовательно, для пассивного нигилиста знание основано на вере.

Таким образом, нигилистом можно назвать не только того, кто отвергает возможность существования надежного знания, но и того, кто, зная о том, что всё знание ненадежно, предпочитает игнорировать этот факт.

Все научные теории основаны на других научных теориях, которые, в свою очередь, основаны на третьих теориях, любая из которых может оказаться ложной. Но до тех пор, пока научные теории продолжают приносить плоды — в первую очередь плоды в виде технического прогресса, — истинностью этих теорий можно пренебречь.

Однако, пренебрегая окончательной истиной, пассивный нигилист обесценивает и сам поиск знания. Другими словами, для пассивного нигилиста знание не имеет значения.

Подумайте о том, как безответственно в повседневной жизни люди бросаются словами «знание» или «уверенность». Если кто-то говорит, что поезд скоро прибудет, мы либо вовсе не спрашиваем, откуда им это известно, либо сталкиваемся с абсолютным аргументом в современном мире: потому что так показывает их телефон. Если телефон окажется прав, его авторитет подтвердится. Если телефон окажется неправ, мы, скорее всего, будем винить в этом поезд, а не телефон. Поскольку телефон стал нашим главным гарантом знания, признать, что он может ошибаться, — значит признать, что не только наше основанное на информации из телефона знание, но и всё наше знание вообще может не иметь под собой основания.

В конце концов, мы и в других случаях предпочитаем не задаваться вопросом, почему мы так уверены в своих знаниях. Таким образом, пассивный нигилизм — это вовсе не радикальная «постмодернистская» позиция, а часть повседневной жизни.

Моральный нигилизм: с чего вы взяли, что ваши ценности универсальны?

В нравственной философии нигилизм определяется как отрицание морали. Как утверждает Дональд Аллен Кросби в книге «Призрак абсурда» (1988), моральный нигилизм — следствие эпистемологического.

Если знание и истина не имеют объективных оснований, то нет объективных оснований и для суждений о добре и зле. А значит, мораль основана лишь на нашем представлении о добре и зле, которое может быть разным для каждой исторической эпохи, каждой культуры и каждого отдельного человека.

Тот или иной поступок обычно считается правильным, потому что так говорит Бог, потому что так подсказывает здравый смысл или потому что он может сделать нас счастливыми.

Философ Иммануил Кант осознавал, что использование Бога или счастья в качестве основания для морали ведет к моральному скептицизму. Вера в Бога может побуждать людей поступать нравственно, но только для того, чтобы попасть в рай, а не в ад. Стремление к счастью может побуждать людей поступать нравственно, но невозможно знать заранее, какие поступки в итоге принесут счастье.

Поэтому Кант выступал в пользу нравственности, основанной на здравом смысле. Он предложил принцип универсализации поступков: прежде чем совершить поступок, человек должен представить, смогло бы общество, состоящее из существ, наделенных разумом, существовать, если бы все поступали так, как собирается поступить он.

Кант верил, что логика (а не Бог или стремление к счастью) может подсказать нам, является ли тот или иной поступок правильным (универсализуемым) или неправильным (неуниверсализуемым).

Но мораль, основанная на здравом смысле, также имеет свои недостатки. На один из них указал Жак Лакан в тексте «Кант с Садом» (1989): использование принципа универсализации в качестве критерия добра и зла дает возможность хитрым людям (вроде Маркиза де Сада) оправдать свои ужасные злодеяния, если им удастся доказать, что эти злодеяния могут пройти кантовский тест. Другой недостаток, описанный Джоном Стюартом Миллем в трактате «Утилитаризм» (1861), состоит в том, что разум — не единственный инструмент, которым наделен человек, поэтому следование кантианскому закону морали превратит людей в бессердечных роботов.

Ницше указал на еще один недостаток: здравый смысл может оказаться ничуть не более надежным, чем Бог или счастье. В книге «Генеалогия морали» (1887) Ницше отмечает, что разум — это не нечто абсолютное и универсальное, а нечто, возникшее со временем. Так же, как лабораторные крысы могут научиться принимать рациональные решения после участия в нескольких экспериментах, так и люди научились быть рациональными благодаря многовековым философским, религиозным и политическим «экспериментам».

Отвергнуть мораль — или исповедовать то, во что не веришь?

Активный нигилист и пассивный нигилист по-разному реагируют на моральный скептицизм.

Способность подвергать что угодно сомнению позволяет активному нигилисту либо отринуть мораль вообще, либо выработать собственные нравственные принципы.

Однако может оказаться, что его нравственные принципы на самом деле заимствованы, так как иногда очень трудно понять, когда мы мыслим самостоятельно, а когда — в соответствии с нашим воспитанием. Поэтому активный нигилист скорее попросту отвергнет мораль и будет оценивать, насколько тот или иной поступок приближает его к желаемой цели.

В таком случае поступки человека будут приравнены к поступкам животного или машины. Раз животное нельзя считать аморальным из-за того, что оно ест других животных, то и человека, утверждает активный нигилист, нельзя считать аморальным из-за того, что он крадет у других людей, когда голоден. Яркий пример активного нигилизма такого типа — древнегреческий софист Фрасимах. В «Республике» Платон приписывает Фрасимаху слова, что «справедливость» — это всего лишь то, что выгодно сильнейшему.

Читайте также

Добра и зла не существует. Как жить в мире без морали

Пассивный нигилист не станет отвергать традиционную мораль из-за того, что у нее нет надежного основания. Вместо этого он заявляет, что обоснованность морали не имеет значения.

Пассивный нигилист подчиняется закону морали не ради морали, а ради подчинения. Для него жить в соответствии с представлениями других людей о добре и зле предпочтительнее, чем жить, не придерживаясь никаких моральных норм. Моральные нормы служат человеку компасом, и пассивный нигилист скорее будет руководствоваться неисправным компасом, чем рискнет отбросить компас в сторону и заблудиться.

Моральные нормы также создают ощущение принадлежности к социальной группе. Общие нормы и ценности настолько же важны для совместной жизни, как и общий язык. Отвергая мораль, активный нигилист тем самым отвергает общество. Пассивный же нигилист боится одиночества, поэтому выбирает быть частью группы. Таким образом, для пассивного нигилиста важно не то, насколько обоснована та или иная моральная норма, а то, насколько она общепринята.

Пассивный нигилист ценит мораль лишь как средство достижения цели, а не как самоцель. Он принимает ту или иную систему моральных ценностей в первую очередь ради чувства общности с другими людьми. Пассивный нигилист напоминает зрителя, который болеет за команду хозяев спортивного чемпионата просто потому, что за нее болеют все остальные. Он принимает моральные нормы потому, что они принимаются обществом, частью которого он хочет быть.

Политический нигилизм: отрицание власти

Под политическим нигилизмом, как правило, подразумевается отрицание власти. Именно так его понимали русские нигилисты XIX века, которым в итоге удалось убить царя. У этой революционной формы нигилизма, которую можно соотнести с активным нигилизмом, нет пассивного компонента.

Опасность активного нигилизма заключается в анархизме и готовности пожертвовать обществом ради личной свободы, а опасность пассивного нигилизма — в конформизме и готовности пожертвовать личной свободой ради общества.

Пассивный нигилист рассматривает знание и мораль лишь как средства для достижения цели — комфорта и безопасности. Именно стремление избежать сомнений и неопределенности в конечном счете приводит к тому, что пассивный нигилист становится более деструктивным, чем активный нигилист.

Политические и моральные системы, поощряющие свободу и независимость, для пассивного нигилиста менее привлекательны, чем системы, требующие бездумного следования традиции и беспрекословного подчинения власти.

Пассивный политический нигилизм — бегство от свободы

Люди часто говорят, что хотят быть свободными и независимыми, но свобода может быть тяжким бременем. Сёрен Кьеркегор определяет страх как «головокружение свободы», которое возникает, когда мы заглядываем в «зияющую бездну» неограниченных возможностей. Как часто посетители ресторана при взгляде на обширное меню спешат обратиться за советом к официанту!

Ницше был обеспокоен тем, что всё больше людей считают бескорыстие, самоотрицание и готовность к самопожертвованию моральными идеалами, и видел в этом свидетельство распространения нездорового пассивного нигилизма в Европе. Столетием позже Эрих Фромм в книге «Бегство от свободы» (1941) выразил схожую обеспокоенность распространенным среди европейцев «страхом перед свободой».

Ханна Арендт предостерегала, что нигилизм — это не только личный, но и политический кризис. Более того, нигилизм иногда поощряется представителями власти, которым кризис играет на руку.

Даже метафизический нигилизм может иметь политическую подоплеку. Если человек верит, что вселенная бессмысленна, его легко убедить в том, что беспокоиться по поводу репрессий, войн и проблем окружающей среды тоже нет смысла.

Симона де Бовуар писала в «Этике двойственности» (1948), что одна из форм, которые принимает нигилизм, — это ностальгия, желание вернуться к тому чувству свободы, которое мы испытывали в детстве, когда еще не знали, что свобода подразумевает ответственность. Это значит, что нигилизм в такой форме также выгоден корпорациям, стремящимся продать нам средства, которые помогают убежать от реальности.

Вот почему так важно уметь распознавать нигилизм не только в себе, но и в окружающем мире. Мы должны научиться определять источник нигилистических взглядов на мир и понимать, кому выгодно, чтобы мы их исповедовали. Только так мы сможем не чувствовать себя беспомощными в этом безразличном мире.

Преодоление человека

• Фридриха Ницше можно назвать «крестным отцом» XX века. Он сказал нечто важное о человеке, и это отразилось на судьбе целого столетия.
• Идеи мыслителя оказали совершенно исключительное влияние на самых разных людей, которые «сделали» прошедший бурный век – и в культуре, и в политике.
• Людей вдохновлял ницшеанский тезис о «преодолении человека» и образы «сверхчеловека» и «последнего человека».
• Ницшеанский призыв к «преодолению человека» породил еще более радикальный проект «перепрограммирования человека» в концепциях транс– и постгуманизма.

Алексей Юдин: Сегодня мы обсуждаем ницшеанские судьбы ХХ столетия. В студии Радио Свобода – заведующий сектором истории западной философии Института философии РАН Юлия Синеокая и старший научный сотрудник Института мировой литературы РАН Игорь Эбаноидзе.

Корреспондент: О Фридрихе Ницше написано и сказано так много, что можно подумать: сказано уже все. Тем не менее каждое очередное поколение находит в нем что-то новое, и каждый трактует его противоречивую философию по-своему. По-своему трактовали его идеи и различные поколения политиков, литераторов и художников XX века.
Прямо или косвенно наследие Ницше оказало влияние на главных политических акторов первой половины прошлого столетия – от русских революционеров до Муссолини и Гитлера. Идеи Ницше отразились на творчестве Альбера Камю и Жана-Поля Сартра, Андрея Белого и Михаила Булгакова, на философии постструктуралистов и постмодернистов, экзистенциалистов, нигилистов и многих других. Его концепция «сверхчеловека» до сих пор будоражит умы, а взгляды на мораль, религию и социальное устройство по сей день вызывают перепалки его приверженцев и оппонентов.

Блестящий молодой философ – самый юный профессор классической филологии в университете Базеля, чья карьера оборвалась, едва начавшись, из-за тяжелой болезни… И после его смерти споры о нем бесконечно продолжаются. Так, среди европейских интеллектуалов отношение к нему полярно менялось от резко отрицательного в 30-40 годы ХХ века до очевидно заинтересованного в 60-е. Во многом это было связано с тем, что сестра философа Элизабет, будучи ярой антисемиткой и адептом идеи чистой арийской расы, издавала книги брата в собственной редакции.

Несмотря на многочисленные научные публикации, образ Ницше постоянно мифологизируется

В России Ницше начали открывать вновь на рубеже ХХ–ХХI веков. И если в начале ХХ века ницшеанские идеи будоражили российские умы, то в течение всего советского периода отношение к философии Ницше было крайне негативным – его мнили декадентом и предтечей нацизма. Только в период горбачевской гласности было снято многолетнее табу на публикации его текстов и на исследование его работ. Тем не менее, несмотря на многочисленные научные публикации, образ Ницше постоянно мифологизируется, а его парадоксальная и афористичная манера высказывания взрывает каноны любой хрестоматии по истории философии. Более того, в начале XXI века становится очевидно, что ницшеанский призыв к «преодолению человека» породил еще более радикальный проект «перепрограммирования человека» в концепциях транс– и постгуманизма.

Алексей Юдин: Давайте найдем ту печку, от которой будем плясать. В силу моих скромных познаний, для Ницше это все-таки античность, я имею в виду новый взгляд на античность в сравнении с тем, что давала эпоха Возрождения, и очень нелицеприятный для красивой, статуарной, размеренной античности. Что такое была античность для Ницше?

Игорь Эбаноидзе: Античность исходно была для него его профессиональным предметом, потому что Ницше начинал как классический филолог. Этим объясняется довольно многое в его дальнейших реакциях на современность и на состояние современной культуры. Как писал Бахтин, филология рождалась из анализа мертвых языков. Ницше – человек, постоянно реферирующий самой своей жизнью, судьбой, не говоря уже о его рефлексии. Инерционное состояние науки, которая занимается чем-то давно ушедшим и считает это самодостаточным, не обязанным никак соотноситься с сегодняшним днем, для него было невозможно, он не мог долго существовать в таких границах. Его первая книга «Рождение трагедии» посвящена античности, но через античность она посвящена современности, так как он надеется, что это все сейчас будет в виде новой культуры, которая приходит благодаря музыке Вагнера, вернее, его тотальному произведению искусства, что это новое таинство, которое соединяет все возможности культуры, искусства, философии в нечто, служащее для строительства нового человека. Собственно, занятие античностью в этой книге нацелено туда. Главная его мысль была в том, что все, что мы сейчас зовем культурой, цивилизацией, должно однажды предстать перед судом неподкупного судьи Диониса. А если переводить это на язык философии ХХ века, то речь идет о том, что все должно представать перед судом жизни.

Юлия Синеокая: «Рождение трагедии» задает две важные для Ницше парадигмы – это вопрос о культуре, о ее иерархичности и стихийности: вот с этой дилеммой, двойственностью мы сталкиваемся постоянно. И вопрос о сверхчеловеке, о преодолении – это уже заложено в первой работе, хотя напрямую об этом речь не идет.

Алексей Юдин: Что он имел в виду, говоря о преодолении?

Юлия Синеокая: Себя сегодняшнего: стань собой. Каждый человек в жизни познает, открывает себя, личные проблемы, стоящие в жизни в этот момент, осмысливаются им философски.

Алексей Юдин: Это преодоление доступно каждому, или это удел избранных?

Юлия Синеокая: Я думаю, каждый человек решает это для себя.

Игорь Эбаноидзе: На самом деле сверхчеловек появляется, по сути, только в «Заратустре». Ницше говорит, что человека можно любить только как переход. Человек – это мост. Наша жизнь есть мост и переход – между чем и чем? Это можно толковать по-разному, но для меня совершенно очевидно, что это переход между двумя природами: той природой, которая создала человека, в которой он является эволюционно высшим звеном, и той природой, которую уже создает человек.

Алексей Юдин: Значит, человек может создать свою собственную новую природу?

Юлия Синеокая: Игорь, видимо, имел в виду искусство и культуру. Я думаю, что здесь есть второй смысл перехода от себя нынешнего к себе будущему. Здесь, наверное, в какой-то мере проявляется интерес Ницше к буддизму: нет ничего застывшего, все меняется, скользит, превращается в противоположное себе, как пламя, ведь пламя невозможно представить застывшим. Человек – это движение, жизнь, постоянные изменения: пока мы живы, мы меняемся.

Игорь Эбаноидзе: Как ни крути, мысль Ницше элитарна. Уже те, кто любит Ницше, кто пытается встроить его в систему, которая могла бы быть обращена к каждому, придумывают объяснение того, как еще может человек совершить этот переход, какое-то превращение без помощи искусства. Но для Ницше самое главное и вообще оправдание существования человечества – это искусство и познание, тоже не как строгая наука, а как искусство. Элитарность в том и заключается, что когда он думает, он думает из себя, из человека, одержимого тайной творчества; человек способен создавать творения искусства, превышающие его. В этот момент он не думает про каждого крестьянина.

Алексей Юдин: Человек в акте творчества способен произвести то, что больше, выше и объемнее его самого.

Вы сказали про суд Диониса. А кто такой антихрист для Ницше?

Игорь Эбаноидзе: Он ввел Диониса в систему координат, даже задал систему координат во многом с его помощью, а дальше ему приходится уточнять, соотносить эту фигуру. А Дионис – это, с одной стороны, буйный рост, вакханалия, с другой стороны – некая загадочная улыбка и мягкость, а с третьей – жертва, потому что Дионис, согласно мифологии, был растерзан на куски титанами. Это один из мифологических прообразов воскресающего Бога. В дальнейшем это огромный и очень сложный вопрос, как соотносится Дионис с Христом и так далее. Неправильно сводить его к тому, что раз Дионис, значит, обязательно все идет к антихристу.

Алексей Юдин: Так или иначе, он все-таки дает некое предпочтение Дионису перед Христом?

Игорь Эбаноидзе

Игорь Эбаноидзе: Он много рассуждает, последние полтора года сидит над историей религий. Он пишет «Антихристианина», который одновременно «Антихрист». Фигура Христа для него довольно амбивалентна. Он рассматривает его как образчик такого буддистско-толстовского непротивления, всеприятия и мягкости, как личность, и это как раз хорошо. То, что уже апостол Павел начинает доктринизировать те или иные вещи, для него в большой степени враждебно.

Алексей Юдин: Намечалось какое-то преодоление человека, даже был некий план, и были понятны инструменты, с помощью которых человек может преодолеть себя в акте творчества. Можно сказать, что наследие Ницше дает какие-то однозначные конструкции, ответы, или это более сложная, динамично изменяющаяся совокупность идей?

Юлия Синеокая: Философия не дает последних ответов, тем она и отличается от религии. Философия оставляет свободу. И Ницше так долго востребован, каждое столетие открывает его заново, потому что он дает импульс, вектор, символ.

Алексей Юдин: Русское ницшеанство – можно так сказать? Очень часто на слуху Чехов, но это скорее художественный прием, чем какая-то суть. А вот Достоевский – это серьезно?

Юлия Синеокая: Достоевский – это серьезно для Ницше. Но Ницше не мог быть серьезен для Достоевского.

Алексей Юдин: Ницше пишет: «Достоевский – это единственный психолог, у которого я мог чему-то научиться».

Алексей Юдин: Достоевский действительно оказал на Ницше влияние, а было обратное влияние?

Юлия Синеокая: Конечно, нет.

Игорь Эбаноидзе: Ницше прочел Достоевского впервые после его смерти. Достоевский не читал Ницше, потому что он не был известен в России при его жизни.

Лев Толстой много писал о Ницше в своих дневниках: он был крайне возмущен, обижен и всячески сопротивлялся

Юлия Синеокая: Лев Толстой читал и много писал о Ницше в своих дневниках. Он был крайне возмущен, обижен и всячески сопротивлялся.

Игорь Эбаноидзе: Чехов – очень интересная нейтральная среда для понимания влияния Ницше. У него в «Вишневом саде» помещик Пищик говорит: «Ницше, величайший философ, известнейший человек громадного ума, говорит, что можно делать фальшивые бумажки». Это к вопросу о том, дает ли философия практические рекомендации.

Алексей Юдин: То, что сложилось к концу XIX века в культуре наступающего Серебряного века, уже свидетельствует об очень вдумчивом прочтении Ницше.

Юлия Синеокая: Собственно говоря, Ницше стали читать в конце XIX века. Статья Василия Преображенского, молодого философа, умершего в один год с Ницше, под названием «Критика морали альтруизма» в «Вопросах философии и психологии» – это была первая большая авторская публикация. На него сразу же накинулись наши классические идеалисты, Грот, Лопатин, Астафьев, Чуйко, Лев Толстой стали давать свои крайне негативные, уничижительные оценки Ницше.

Алексей Юдин: Что их могло раздражать?

Юлия Синеокая: В сверхчеловеке не увидели Христа, а увидели некоторого конкурента. У Владимира Соловьева в «Трех разговорах», последней его большой работе, есть «Краткая повесть об антихристе». Он пишет, что антихрист – это тот, кто прекрасен, совершенен, максимально может реализовать себя во всем, и единственное, чего он не может сделать – это подарить людям бессмертие: вот в чем разница между антихристом и Христом. Ницше для него становится символом филолога, претендующего на роль бога, проповедника. Он говорит: как бы ни были прекрасны и заманчивы его речи (очевидно, он говорит о влиянии Ницше на него), но поскольку не может даровать жизнь вечную, все это пустое, это опасная затея.

Соловьев, Ницше, Преображенский умерли в один год – 1900-й, что несколько символично: это рубежный год. В работе «Сверхчеловек» Соловьев говорит о том, что очевидно влияние Маркса, влияние Толстого, влияние Ницше. Влияние Ницше, пожалуй, самое опасное, потому что он будит в человеке очень важные интенции, ощущение сверхначала, трансценденции, но заводит в тупик, не выводя в трансценденцию религиозную, божественную, и это очень опасно. Для Соловьева это была, пожалуй, самая главная опасность, которая может ожидать человечество в ближайшее время.

Алексей Юдин: Насколько я помню, основная тема «Повести об антихристе»: антихрист – это подмена. Это введение во что-то очень притягательное, какие-то замыслы, преображения, преодоление, лучшие пути и так далее, но для Соловьева это подмена Христа.

Юлия Синеокая: Лосев в своей работе о Соловьеве прямо указывает на то, что, видимо, это был в некотором роде мифологизированный портрет Ницше.

Алексей Юдин: Что в Ницше было привлекательно для ключевых фигур Серебряного века?

Игорь Эбаноидзе: Полная самоотдача, жертвование, участие всей своей судьбой и жизнью. Когда Соловьев критикует Ницше, он не представляет, что это человек, пожертвовавший всеми традиционными путями обретения известности, всеми возможными удобствами, теми же философскими кафедрами ради познания.

Что касается религии, тут очень важная вещь. Жена друга Ницше, Овербека, вспоминает, что обетование в вечной жизни, религиозная идея для нее полная абстракция. Ницше ей ответил: «Вы знаете, религиозная идея бога, насколько я вас знаю, это то, что держит вашу жизнь. Никогда ни за что не отказывайтесь от идеи бога. Я отказался от нее, потому что мне нужно идти дальше, и я не могу повернуть назад, но вы ни в коем случае не должны отказываться». Таким образом, это человек, который идет по минному полю и знает, что он идет по минному полю.

Юлия Синеокая

Юлия Синеокая: Я не соглашусь с Игорем, что жертвенность в жизни Ницше была притягательна для деятелей Серебряного века. Что было важно, так это оправдание собственной жизни. Ницше говорит, что человек оправдывается творчеством, а не чем бы то ни было другим: не авторитетом, не следованием общепринятым постулатам или традициям, а именно своим творческим началом. Человек становится подобен богу благодаря возможности творить. Такое разрешающее, успокаивающее утверждение, провозглашение культа красоты раскрепостило отечественных писателей, поэтов. Это действительно было взрывом всевозможных границ. Притягательность идеи сверхчеловека, возвышения, преодоления, когда все становится пластичным и возможным, – это действительно дало ни с чем не сравнимый импульс.

Алексей Юдин: Вы не видите в жизни Ницше сознательного самопожертвования?

Юлия Синеокая: Это был человек, который посвятил всю свою жизнь своему делу. Для Ницше это не жертвенность, а упоение, занятие любимым делом.

Алексей Юдин: Есть замечательная фраза у философа Владимира Кантора: «Степун был уверен, что на самом деле тайным учителем большевиков были не Маркс с Энгельсом, а Фридрих Ницше с его «волей к власти», «философствованием молотом» и заклинательной стилистикой его текстов».

Юлия Синеокая: Здесь связь очевидна. Лев Троцкий написал работу о сверхчеловеке Ницше, он цитировал Ницше, обращаясь к матросам и солдатам. Знаменитое кредо самого Троцкого: «нужно иметь в себе хаос, чтобы родить звезду», – эту цитату он использовал, обращаясь к воюющему народу. Луначарский – это один из главных людей, обращенных к Ницше, ницшеанец. В советское время он подвергал себя ницшефикации, как и Маяковский. Луначарский написал предисловие к удивительной книге дипломата и строителя дирижаблей Лейтейзена «О Ницше и финансовом капитале» в 1929 году, незадолго до того, как этого человека расстреляли. В этом предисловии Луначарский пытается оправдать Ницше, говорит, что «это наше увлечение молодости, конечно, теперь мы видим, что переборщили».

Алексей Юдин: А Горький, эти его усы?

Игорь Эбаноидзе: Это от Ницше.

Алексей Юдин: Потом это влияние по определенным причинам прерывается, изничтожается, в продвинутую послереволюционную советскую эпоху мы уже не видим никакого ницшеанства?

Для тех, кто из революционеров превратился в бюрократов, Ницше, конечно, был опасен, революционен

Юлия Синеокая: Для тех, кто из революционеров превратился в бюрократов, Ницше, конечно, был опасен, революционен. В 1923 году Крупская подготовила указ, запрещающий использование работ Ницше, их цитирование и продажу. Но Ленин, судя по мемуарным свидетельствам, держал у себя на рабочем столе том «Так говорил Заратустра», хотя особенно его не цитировал.

Ницше ушел со сцены, потому что вульгаризация привела к тому, что упоминание его в серьезных работах стало моветоном. В словаре Даля (по-моему, впервые в 1904 году) дается объяснение термина «сверхчеловек» и говорится, что это тот, кто «возомнил себя», то есть тут уже есть негативный оттенок.

Алексей Юдин: Конечно, роковой вопрос – о влиянии Ницше на становление идеологии национал-социализма. Ницше и национал-социализм – это совместимо, или это надумано по каким-то политическим причинам?

Игорь Эбаноидзе: Понятно, что Ницше влиял не только на русских революционеров, но и на революционеров правого толка, в том числе европейских: Муссолини и так далее. У Альфреда Боймлера, крупного философа и при этом одного из идеологов национал-социализма, есть статья 1934 года «Ницше и национал-социализм», в которой он пишет, что национал-социализм непосредственно от Ницше ничего не заимствовал. Единственную связь он объясняет таким образом, что Ницше из своего конца XIX столетия провидчески указывает на вершину, которая впереди, и эта вершина – война. Имеется в виду Первая мировая война, точка отсчета для национал-социализма, то, что нужно пересмотреть, переиграть, исправить. Эта же вершина – база для Адольфа Гитлера, он из окопов Первой мировой войны вылезает с желанием пересмотреть иным образом всю историю. Вся связь с национал-социализмом, идеологически фиксируемая нацистскими идеологами, завязана на катастрофе. Пророчества у Ницше обычно катастрофические: он говорит, что грядут войны, все превратится в войну идей и взлетит на воздух. Революционер, желающий тотального переустройства мира, он, естественно, видит там свое. Но то, что Ницше пророчит катастрофы, не значит, что он призывает к таким действиям.

Алексей Юдин: Гитлер когда-нибудь ссылался на Ницше?

Юлия Синеокая: Недавно в Институте философии делала доклад профессор МГУ Дагмар Миронова, и она аргументированно доказывала, что нет.

Игорь Эбаноидзе: Но это не значит, что Гитлер вообще ничего не желал слышать о Ницше. Он посещал архив Ницше, торжественно получал от сестры некоторые символические предметы.

Юлия Синеокая: Муссолини, насколько я понимаю, – да.

Прямые фразы в письмах Ницше свидетельствуют: он предугадывал, что его работы могут использовать люди правого толка, антисемиты, расисты, и это его возмущало. Он постоянно подчеркивал, в частности, обращаясь к своей сестре, которая вместе с мужем была связана с начинающимся движением, что это люди, не имеющие к нему отношения, всячески пытался отгородить себя от этого. Даже идея единой Европы, которая у него звучит, уже доказывает, что он не мог быть национал-социалистом.

Алексей Юдин: Кто из крупных политических акторов ХХ века, кого увлекал Ницше, пророк какого-то будущего политического устройства? Есть такое послевоенное движение французского ницшеанства, целая плеяда философов.

Игорь Эбаноидзе: Французское ницшеанство – это не вполне послевоенное, это и предвоенное, и военное. Жорж Батай в оккупированном немцами Париже пишет книжку о Ницше. Они адекватно относились к Ницше, поэтому для них не было чем-то противоестественным писать о нем в такой ситуации.

Юлия Синеокая: Не надо путать идеологию и философию.

Алексей Юдин: Для Батая, потом для Фуко, для всей этой плеяды все-таки Ницше – это философ, и он не связан с национал-социализмом, с какой-то немецкой идеей.

Игорь Эбаноидзе: Конечно. У Ницше постоянные антинемецкие выпады: против политики, против немецкого государственного строительства, которое происходило при нем под Бисмарком, против каких-то важнейших идейных тенденций. Он обращается исключительно к Гете как к идеалу немца: Гете как великий европеец. При этом Ницше – настоящий немец. Замечательный писатель Герман Казак, сидя в 30-е годы в нацистской Германии, во внутренней эмиграции, пишет в дневнике: «Немецкий дух – это же фактически фиалка. Он должен очень тонко пахнуть на этом небольшом участке. А эти нацисты пытаются из него вырастить дуб, который своим ароматом просто отравит весь окружающий мир».

Алексей Юдин: Ницше – тоже фиалка, не дуб?

Игорь Эбаноидзе: По тонкости аромата это, конечно, фиалка.

Юлия Синеокая: По мощи корневой системы – почему бы и нет? Ницше был антиэтатистом, ему претили идеи государственности.

Алексей Юдин: В послевоенный период Ницше – бог для анархизма, левого радикализма?

Игорь Эбаноидзе: Они многое берут у Ницше, потому что на очень многое закрывают глаза. У Ницше четкая иерархическая структура представлений о том, как должно быть устроено человеческое общество, созданная чуть ли не по образцу древнеиндийских систем, а отчасти – платоновского государства.

Алексей Юдин: В этом плане Ницше по-прежнему актуален для левого радикализма?

Игорь Эбаноидзе: Революционная энергия всегда берет Ницше.

Алексей Юдин: Что осталось в ХХ веке, что перешло в наследство XXI-го от идеи преодоления человека? Есть политическое преодоление в самых сложных и подчас нелепых интерпретациях. А по сути?

Игорь Эбаноидзе: Боймлер в упомянутой работе сказал, что время Ницше его не слышало, потому что не могло услышать, его услышало наше время. Это самое главное, что сопровождает и, боюсь, будет сопровождать Ницше всегда по ходу истории, – в каждом времени найдутся течения и люди, которые скажут: вот это все сегодня, мы должны это воплотить. Сейчас так отчасти говорят трансгуманисты: не все, но очень многие.

Алексей Юдин: Слово философу Владимиру Кантору.

Владимир Кантор: У Леонида Андреева был рассказ с таким простым названием «Сергей Иванович», где молодой человек влюбился в Ницше и в результате покончил с собой. А дальше друг покойного говорит: «Странно, Ницше шел к сильным, а соблазнял слабых. Слабые шли за ним и плохо кончали».

Юлия Синеокая: Большое количество плохо кончило, читая Шопенгауэра. Ведь в России были созданы специальные общества самоубийц после чтения Шопенгауэра, и он был официально запрещен именно из-за волны самоубийств. Ницше тут не может конкурировать.

Алексей Юдин: Это отдельные самоубийства, а были случаи, когда целый мир пытался покончить самоубийством и якобы под влиянием Ницше. Вы это отвергаете?

Юлия Синеокая: Отвергаю.

Алексей Юдин: По вашему мнению, мы можем ждать каких-то дальнейших неприятностей от Фридриха Ницше, или все уже закончилось?

Игорь Эбаноидзе: Дальнейших неприятностей? А они были?

Алексей Юдин: Остается осадок, что неприятности были.

Игорь Эбаноидзе: Осадок остается от Гегеля, от Платона, очень от многих по ходу человеческой истории остается осадок. Все зависит от прочтения и от того, как человек пытается это инструментировать. Мало ли что взбредает в голову политикам…

Юлия Синеокая: Ницше называл себя философом послезавтрашнего дня. Так что мы, очевидно, еще столкнемся с ним: он, как мы знаем, редко ошибался.

лекция о главном произведении Ницше — T&P

Историк философии Дмитрий Хаустов предлагает воспринимать «Заратустру» Ницше в качестве этики немецкого философа, который противопоставлял сверхчеловека серой массе — последним людям, пассивно потребляющим чужие смыслы. Это своеобразный призыв Ницше отказаться от всех смыслов, навязанных мнимыми авторитетами, и создавать свои собственные. Проект «Под взглядом теории» на T&P публикует последнюю расшифровку лекции о Фридрихе Ницше, прочитанной в Гуманитарном центре «Пунктум».

Мы сегодня завершаем разговор о Ницше. Скажем так, эта лекция — результирующая. Все дело в том, что «Заратустра» — это центральное произведение Ницше, он сам таковым его считал, и мы можем смело ему доверять. Учение Заратустры — это центр учения самого Ницше. Напомню факты: Ницше начинает писать эту книгу в 1883 году, тогда была написана первая часть. Вся книга выходит уже в 1885 году, все четыре части.

Но чтобы мы смогли перейти к Заратустре, мы должны закончить с генеалогией христианской морали. Вспомним некоторые детали. В древнем обществе существует власть силы, власть воина. Соответственно, аристократическая власть. Но жреческая власть — тоже власть. И внутри самой аристократической власти происходит разлом: власть воина и власть жреца. И это противоположные типы власти по самому принципу действия. Сила воина идет вовне — он моментально реагирует на раздражитель, без всяких задержек. Такой силе покоряются люди, покоряется природа. У жреца такой внешней силы нет, он — как тип — развивается иначе. Жрец реагирует не на внешний раздражитель, но на след. Его реакция производится на воображаемом уровне. Происходит интериоризация раздражителя. И позже воображаемое жреца переходит на символический уровень, символизируется. Воображаемое переходит в символический порядок языка. Появляются специальные термины, смыслы внутри религии: грех, вина и так далее. Эти термины суть механизма власти жреца. Жрец хочет повелевать, но он не может осуществлять свою власть посредством силы, подобно воину. Ему нужны иные инструменты, иные механизмы власти. Он навязывает некие смыслы феноменам, и с помощью этих смыслов он повелевает миром.

Жрец реагирует не на внешний раздражитель, но на след. Его реакция производится на воображаемом уровне. Воображаемое переходит в символический порядок языка. Появляются специальные термины, смыслы внутри религии: грех, вина и так далее. Эти термины суть механизма власти жреца. Жрец хочет повелевать, но он не может осуществлять свою власть посредством силы, подобно воину. Ему нужны иные инструменты, иные механизмы власти.

Идем дальше. Ницше выделяет три этапа движения жреческого типа. Первый этап — это злопамятность. Это рессентимент, дух мщения. Это и есть реакция на след, а не на сам раздражитель. У воина такого нет. Воин реагирует сразу, спонтанно, у него нет следов. Как же жрец одерживает победу над воином, ведь воин заведомо сильнее? Ведь нигилизм — это и есть победа жреца как типа. Это происходит, потому что жрец владеет языком, владеет символическим порядком. Это его сила. И задача его — сделать слабыми физически сильных, реально сильных. Оказывается, сильных можно сделать слабыми посредством языка, через символический порядок.

Следующий этап после злопамятности — это нечистая совесть. Нечистая совесть — это переориентация злопамятности. «Ты виноват» превращается в «я виноват». Воображаемая реакция перенаправляется с объекта на субъект. Человек становится виновным. Я страдаю, у меня все плохо, мне надо найти виновного. Раньше это всегда был кто-то другой. Теперь же я сам становлюсь виновным. И так подрывается моя сила. Меня отягчает моя воображаемая вина. Этот внутренний импульс виновности переводится жрецом на символический уровень — изобретается грех. Грех — это орудие жреца. Человек становится слабым, покоряется жрецу, когда он становится грешным, виновным. Виновный человек теряет силу. Так происходит разрушение аристократического идеала, типа воина.

Я страдаю, у меня все плохо, мне надо найти виновного. Раньше это всегда был кто-то другой. Теперь же я сам становлюсь виновным. И так подрывается моя сила. Меня отягчает моя воображаемая вина. Этот внутренний импульс виновности переводится жрецом на символический уровень — изобретается грех.

Поэтому движение от изобретения нечистой совести до наших дней есть движение ослабления, оскудения человеческих сил. Человек вырождается. Естественная история человека, по Ницше, это история вырождения. И крайняя точка вырождения — это нигилизм. Но мы пропустили еще третий этап этого движения — аскетический идеал. Слабый человек стремится отстраниться от мира. Как мы связаны с миром? Мы соотносимся с миром посредством силы: есть силы мира, а есть наши силы. Они вступают в некие отношения, и в этой констелляции сил мы взаимодействуем с миром. А в аскетическом идеале мы уходим от мира. Что говорит христианство? Мир — это грешно, низко, гадко. Тело подвергается изгнанию, тело есть проводник греха, тело нужно преодолеть. Во имя чего? Во имя абстракта иного мира, который где-то там якобы есть. Так жрец говорит своей пастве. И с позиции того мира жрец осуждает этот мир, мир тел и сил.

Итак, аскет уходит от мира. Он стремится забыть тело, в нем уже нет сил. Таким его сделало христианство, таким его сделал жрец. К аскетическому идеалу приходит, например, Шопенгауэр. Он осуждает мир воли, полный боли и страдания, он стремится от него уйти. Куда уйти? В аскезу, ибо искусство, эстетическая сфера не может избавить нас от воли на долгое время. Аскеза — это практика подавления воли и силы. Из-за этого Ницше отворачивается от Шопенгауэра, видит в нем нигилиста и декадента. То же — с Вагнером, который приходит к христианскому идеалу уже в «Парсифале». Они оба отрицают жизнь. Ницше же принимает и утверждает жизнь.

Нигилизм — это чистое отрицание жизни. И в этом он гораздо шире всяких политических концепций, которые тоже называются нигилизмом. Ницше понимает нигилизм предельно широко. Нигилизм — это просто отрицание жизни, воля к Ничто. И христианский нигилизм отрицает мир ради некоего Бога. А потом он отрицает и самого Бога, ведь последний умер, потому что «мы его убили». Получается, что человек, движимый негативной энергией отрицания, в конце концов отрицает и то, ради чего он отрицал все остальное. Он начинает отрицать самого Бога.

Ницше понимает нигилизм предельно широко. Нигилизм — это просто отрицание жизни, воля к Ничто. И христианский нигилизм отрицает мир ради некоего Бога. А потом он отрицает и самого Бога, ведь последний умер, потому что «мы его убили».

Тут возникает сложная коллизия. Казалось бы, нигилист отрицает саму жизнь. Но как это возможно? Чтобы отрицать жизнь в ее целом, нужно из нее выйти, нужно увидеть ее целиком с некой иной точки зрения. Человек на такое неспособен. Поэтому отрицание жизни — это отрицание не жизни в ее целом, но отрицание какой-то конкретной жизни, какого-то конкретного типа жизни с позиции другого типа жизни. Поэтому нигилизм — это тоже воля к власти, воля к власти одного типа жизни над другим. Несложно понять, что речь идет об отрицающем типе жизни, который стремится властвовать над силой. Слабый тип отрицает сильный тип. Это и есть нигилизм.

И Ницше прослеживает этапы поступательного движения нигилизма в европейской культуре. Мы выделили эти этапы: злопамятность, нечистая совесть, аскетический идеал. Здесь одни ценности борются с другими ценностями. Как мы видим, именно христианские, сугубо нигилистические, ценности одерживают верх над аристократическими ценностями. Жрец одолевает воина. Абсолютных же ценностей вообще нет и не может быть. Различные относительные ценности воюют друг с другом. Христианские ценности в финале своего движения отрицают мир, отрицают даже Бога.

Напомню, что Ницше разводит в стороны Христа и христианство. Христос учил, что царство Божие в сердцах, то есть здесь. А в христианстве происходит фальсификация учения Христа. Главный фальсификатор учения Христа — это апостол Павел, чистый тип жреца, одержимый своей волей к власти. Павел помещает Христа в порядок текста, то есть в символический порядок. Власть — это текст. Живое учение умирает, на его место встают догматы, ритуалы, нигилистические ценности христианства, канонизированные в букве. Текст, эта вотчина смыслов и интерпретаций, начинает отправлять власть жреца. И в виде текста как канона некоторый относительный смысл, установленный жрецом, претендует теперь на абсолютный смысл. Смысл стремится стать сущностью. Но сущностей нет, как учит Ницше, а есть лишь смыслы. И Павел выдумал именно такой смысл, смысл вырождения и нигилизма.

Текст, эта вотчина смыслов и интерпретаций, начинает отправлять власть жреца. И в виде текста как канона некоторый относительный смысл, установленный жрецом, претендует теперь на абсолютный смысл. Смысл стремится стать сущностью.

Ницше отмечает, что и вся наука, и вся метафизика на деле питаются этими самыми христианскими смыслами. Воля к Истине — очередная воля к абсолютизации смыслов. Наука претендует на абсолют, метафизика претендует на абсолют. Наука ищет истину, которая в очередной раз расскажет нам, как все есть на самом деле. «На самом деле» — это страшное выражение, оператор воли к Истине, оператор абсолютизации частных смыслов. Тем же самым занимается и философия как метафизика. Религия, наука, метафизика — все это нигилизм.

А пафос Ницше, напротив, смыслотворческий: смыслы надо творить. А не возводить уже данные смыслы в абсолют. Человек — это творец смыслов, всегда новых смыслов. Творение смыслов — это судьба и история человека. А когда человек прекращает творить новые смыслы, когда он устало присаживается на старые смыслы, которые превратились в абсолют, начинается нигилизм. Такова ситуация XIX века: Ницше обнаружил вокруг себя человечество, которое устало присело на старые смыслы. Присело отдохнуть на лживом абсолюте. Ницше не застал ХХ век, но все, что он мог бы в нем увидеть, только подтвердило бы его слова. Ведь что такое конец истории? Это и есть тотальный, доведенный до крайности нигилизм, когда прекращается всякий антагонизм, то есть прекращается творение новых смыслов. В царстве конца истории человек уже ничего не будет делать, он будет отдыхать. Но Ницше прекрасно понимает, что это невозможно: такой отдых — это банальное вырождение человека. Отдыхая, человек умирает. Ведь мы умираем, когда нас покидают силы. Человек конца истории — это человек без сил, мертвый человек.

Ницше не застал ХХ век, но все, что он мог бы в нем увидеть, только подтвердило бы его слова. Ведь что такое конец истории? Это и есть тотальный, доведенный до крайности нигилизм, когда прекращается всякий антагонизм, то есть прекращается творение новых смыслов. В царстве конца истории человек уже ничего не будет делать, он будет отдыхать.

Здесь мы подходим к Заратустре. Весь пафос, который Ницше направляет против нигилизма и декаданса, содержится в учении Заратустры. Скажу несколько слов о самой книге. Начнем с того, кто такой Заратустра. Мы знаем, что есть такой исторический персонаж — Зороастр, Заратуштра, персидский пророк. Как правило, его жизнь и учение относят к VI веку до нашей эры. Почему же Ницше берет готового персонажа, а не выдумывает своего собственного? Ведь для нового учения нужен новый пророк.

Необходимо вспомнить, о чем учил пророк Заратустра. В основе его учения — дуализм добра и зла, которые извечно борются друг с другом. Как пророк добра, Заратустра начинает вводить концепции морали, посмертного воздаяния за грех и так далее. На символическом уровне Заратустра пытается отвратить от пути зла и направить на путь добра. Это уж совсем интересно, потому что Заратустра у Ницше говорит что-то совершенно противоположное. Почему так?

Ницше пишет об этом в Ecce Homo. Заратустра — это первый человек, который ответствен за мораль. И кому же, как не ему, исправлять эту ошибку теперь, в XIX веке? Ницше призывает Заратустру к ответу, в своей книге он оживляет его и направляет его по другому пути. Этот новый Заратустра, как мы видим, основательно изучил Ницше. Все учение Ницше и до «Заратустры», и после «Заратустры» содержится в учении самого Заратустры. Такой Заратустра уже должен был проследить генеалогию морали, разобраться с христианством, пережить сумерки идолов, пофилософствовать молотом и так далее. Только после этого возможен приход Заратустры. Только тогда возможен Великий полдень. Что это за символ? Полдень — то время, когда исчезают тени. Теней больше нет. Абсолютная ясность света. Что есть тени, если не вся тяжесть предрассудков, от которой необходимо избавиться? В полдень нет теней, и именно теперь приходит Заратустра.

Заратустра — это первый человек, который ответствен за мораль. И кому же, как не ему, исправлять эту ошибку теперь, в XIX веке? Ницше призывает Заратустру к ответу, в своей книге он оживляет его и направляет его по другому пути.

«Так говорил Заратустра» — невероятно емкая, невероятно насыщенная книга. Разбирать ее — дело не одного дня, даже не одного месяца. Мы можем открыть ее на первой же странице и столкнуться с великим множеством символов. Что мы видим? Заратустре исполняется тридцать лет. Почему тридцать? Он идет в горы. Почему в горы? Его животные — орел и змея. Почему именно эти животные? Это поэтическое произведение, перегруженное символикой, которую нужно как-то понимать, и это трудоемкий процесс. Это к слову о том, насколько все это неподъемно. Поэтому в контексте одной лекции можно говорить только о самых общих вещах.

Так почему же тридцать лет? Мы знаем, что и Христу было тридцать лет. Заметим, что Заратустра в тридцать лет только поднимается на гору, а там он проводит еще десять лет. То есть в тот момент, когда он спускается к людям, ему уже сорок. Что такое сорок лет? В древнегреческой культуре 40 лет — это акме, вершина человеческой жизни. У греков не было привычного для нас летоисчисления: родился тогда-то, умер тогда-то. Их это мало интересовало. О человеке нужно судить в его расцвет, в акме, в 40 лет. Поэтому Заратустра спускается к людям в этом возрасте. Что касается животных: орел парит, это агрессивная птица. Это дух легкости, но и силы. Змея — это мудрость, но вместе с тем и символ вечного возвращения — символ «уроборос», змея, кусающая собственный хвост. Это цикл времени. Цикл противоположен линейному времени, прогрессу, телеологической истории. Цикл противостоит абсолютному смыслу как цели истории. Если время циклично, то нет никакой цели.

Как видно, символики здесь очень много. Поэтому мы будем стараться вычленить именно идеи, а не частные символы. Итак, Заратустра спускается с горы, вторгается в нигилистический быт жителей деревни и начинает их учить. Учить о сверхчеловеке. Кто это — сверхчеловек? Нам, русскоязычным, очень повезло — наше слово «сверхчеловек» весьма адекватно замыслу Ницше. Другим людям повезло чуть меньше. К примеру, американцы переводили это слово как Superman. Это, конечно, никуда не годится. Уже тогда стали появляться подобные комиксы, фильмы, и Ницше с этим никак не связан. Был другой вариант — Overman. Это чуть лучше, но все же есть неприятные коннотации: Overman — это скорее повелитель. Ницше имеет в виду не совсем это.

Заратустра учит о сверхчеловеке, совершенно не проясняя, о чем же он учит. Сверхчеловек — это смысл человека. Это движение вперед, то, что далее, то, что после. Его нет и никогда не было. А раз так, его невозможно описать. Это принципиально, потому что эта мысль получит свое развитие в философии ХХ века, в первую очередь в экзистенциализме. Человек как проект, человек как брошенный вперед, направленный в будущее. Сущности у человека нет, есть одно становление.

Так вот, кто это такой — сверхчеловек? Самое интересное, что вам об этом нигде не скажут. Заратустра учит о сверхчеловеке, совершенно не проясняя, о чем же он учит. Сверхчеловек — это смысл человека. Это движение вперед, то, что далее, то, что после. Это проект. Его нет, его никогда не было. А раз так, его невозможно описать. Это принципиально, потому что эта мысль получит свое развитие в философии ХХ века, в первую очередь в экзистенциализме. Человек как проект, человек как брошенный вперед, направленный в будущее. Человек не есть, он становится, меняется. Сущности у человека нет, есть одно становление. Человек принципиально нетождествен самому себе, он находится в постоянной динамике. Ницше пишет, что человек — это мост между чем-то и чем-то. Он — стрела, пущенная вперед. Сам факт человеческой проектности — это и есть сверхчеловек. Сверхчеловек — это проект человека. Я предлагаю именно такой вариант интерпретации. Конечно, были и иные интерпретации. Кто-то понимал сверхчеловека эволюционистки. Сразу вспоминается, к примеру, национал-социализм с его белокурой бестией. Но мы таким путем идти не будем.

Идеал сверхчеловека мы можем также назвать «неаскетическим идеалом», в противоположность аскетическому идеалу. Вернемся к нигилизму. Нигилизм — это состояние брожения масс. Ницше пишет о всем том, что противится учению о сверхчеловеке. Таковы массы. Массы — это то, что не есть сверхчеловек. Возникает антитеза сверхчеловеку — последний человек. Это и есть та самая масса, которая выходит на сцену конца истории. Типов больше нет, остается сплошная масса последних людей. Это однородный и гомогенный людской поток, пребывающий в своей апатии, в своем отрицании, исповедующий волю к Ничто. Исповедуя Ничто, эта масса и пребывает в своем Ничто, где ничего не происходит. Последний человек связан с такими вещами, как производство, как потребление, как техника. Самого вопроса о технике у Ницше еще не стояло, он встанет только в ХХ веке. Но развитие техники неотделимо от массы. Масса вписана в логику производства и потребления. Масса сама производит, сама потребляет — это замкнутый круг, брожение производства и потребления. В ХХ веке об этом написано очень много прекрасных книг. Но уже Ницше выделяет некоторые предпосылки развития этой ситуации.

Массы — это то, что не есть сверхчеловек. Это однородный и гомогенный людской поток, пребывающий в своей апатии, в своем отрицании, исповедующий волю к Ничто. Последний человек связан с такими вещами, как производство, как потребление, как техника. Масса вписана в логику производства и потребления. Масса сама производит, сама потребляет — это замкнутый круг, брожение производства и потребления.

При Ницше эта масса зарождалась и складывалась, и он выражает это в концепте последнего человека. Заратустру окружают последние люди, и они совершенно счастливы в своем Ничто. Ведь счастливым тоже можно быть по-разному. Можно быть счастливым с точки зрения аристократического идеала. Как это? Счастье — это действие. А есть другое, аскетическое, нигилистическое счастье, счастье покоя и наркоза. К примеру, любимое массами телевидение — это такой вот наркоз. Массе последних людей необходимо как можно меньше напрягать себя, действовать. Сверхчеловек противоречит такому счастью последних людей.

Сверхчеловек — это дионисийский человек, человек силы и становления. В этом образе заключена этика Заратустры. Я вообще предлагаю читать это произведение как этику, работу по этике. Здесь художественным языком излагается этика Ницше, его практическая философия. Заратустра — учитель этики.

Итак, Ницше выделяет три — снова три — этапа развития неаскетического идеала. Этапы такие: верблюд, лев и ребенок. Верблюд должен стать львом, а лев должен стать ребенком. Что подразумевается под этими символами? Верблюд — это дух тяжести. Его же олицетворяет карлик, который сидит на плечах Заратустры. Заметьте, и сам Заратустра подвержен этому, он тоже испытывает тяжесть, но он скидывает этого карлика, который искушает его, предлагает Заратустре успокоиться. Верблюд на себе несет какую-то ношу, как Заратустра карлика. Что это за тяжести, которые несет верблюд?

Это старые верования, идеалы, которые уже есть, которые человек не изобрел сам. Это наследие выродившейся культуры. Это мораль, это придуманные кем-то ценности, порабощающие человека. Все это несет на себе верблюд, всю эту кипу наследия цивилизации и культуры. Так вот, верблюд должен стать львом. Лев — это возвращение к аристократическому идеалу. Это сила, победа, воинские добродетели, пафос разрушения. Лев еще не созидает, он разрушает. Чтобы избавиться от тяжести старых ценностей, нужно их разрушить. Все новое предполагает разрушение старого. Место надо освободить, ибо оно занято старым. Я не говорю о конкретном месте, где стоит старый памятник, а мы его снесем и поставим новый. Речь идет о месте в нас самих.

Сверхчеловек — это дионисийский человек, человек силы и становления. В этом образе заключена этика Заратустры. Я вообще предлагаю читать это произведение как этику и работу по этике. Здесь художественным языком излагается этика Ницше, его практическая философия.

Этой работой расчистки места занимается лев. Это чистая агрессия, освобождение от ноши, от духа тяжести, от рабства верблюда. А теперь лев должен стать ребенком. Это возвращение к абсолютной невинности игры. Этот образ Ницше вычитывает у Гераклита, самого любимого своего философа. Мир Гераклита — это ребенок, играющий в игры. Игра принципиально неутилитарна, в ней нет цели помимо нее самой, игра — это чистое творчество, созидание. Любимое занятие Гераклита — наблюдать за игрой детей, и это символ мира. В ребенке еще нет вины. Человек должен сбросить вину и вернуться в невинность игры ребенка. Игра — это высочайшее утверждение жизни, игра всегда говорит жизни «Да».

Так вот, последний человек не может сбросить дух тяжести, он близок к земле, он не летает. А Заратустра учит, что дух тяжести, то есть старые ценности, необходимо сбросить. Необходимо сбросить тяжесть авторитетов. И Заратустра говорит своим ученикам: «Бегите от меня». Почему так? Потому что бежать нужно от авторитетов, любых авторитетов. Авторитет запросто присаживается на наши плечи. Когда на плечах у нас сидит какой-то авторитет, мы еще не готовы творить новые ценности, новые смыслы. Именно поэтому и самого Заратустру надо скинуть, бежать от него, творить собственные смыслы. Здесь устами говорит сам Ницше, который тоже может сесть на наши плечи в качестве великого авторитета. И Ницше предостерегает нас, он не хочет становиться авторитетом, ведь это будет отрицанием его собственного этического учения. Усвоив мысль Ницше, мы должны бежать от него в творчество собственных смыслов.

Заратустра говорит своим ученикам: «Бегите от меня». Потому что бежать нужно от любых авторитетов. Когда на плечах у нас сидит какой-то авторитет, мы еще не готовы творить новые ценности, новые смыслы. Именно поэтому и самого Заратустру надо скинуть, бежать от него, творить собственные смыслы.

Скажу теперь несколько слов о вечном возвращении. Эта концепция также появляется у Ницше крайне редко, она не разрабатывалась. Скорее, это гипотеза, идея. Заратустра говорит о вечном возвращении. Все, что есть вокруг нас, было уже бесчисленное количество раз, и бесчисленное количество раз все это будет — и этот паук, и этот лунный свет, и эти ворота. Очень странная мысль. С ней нужно что-то делать.

Логически доказать концепцию вечного возвращения нельзя, были такие попытки. Возможно, и не нужно этого делать. К примеру, Делез, автор прекрасной книги о Ницше, видит в этой концепции скорее некий этический, практический принцип. Это очень соблазнительно, если читать «Заратустру» как этическую книгу. Ницше будто вводит здесь некий императив: воли так, чтобы ты в то же время мог волить бесчисленного повторения того, что ты волишь. Проще говоря, воли по-настоящему, со всей страстью. Если человек волит по-настоящему, то он одновременно волит бесконечного повторения своей воли. Используя этот императив, человек избавится от полумер, избавится от неподлинного волеизъявления. Даже если он будет хотеть лениться, он будет лениться в полную силу, наслаждаясь этим будто бы в бесконечности. Такой вот императив воли. Это касается всего: и желаний, и действий.

Феномен европейского нигилизма Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Философские и культурологические исследования

УДК 211.2

В.А. Гура

ФЕНОМЕН ЕВРОПЕЙСКОГО НИГИЛИЗМА

Тема нигилизма нечасто обсуждается в отечественной философской литературе. После выхода монографий А.И. Новикова и Ю.Н. Давыдова, посвященных исследованию этого явления, прошло несколько десятилетий. Традиция молчания была нарушена изданием книги П.А. Сапронова «Путь в Ничто. Очерки русского нигилизма» [8], примечательной стороной которой является попытка найти истоки нигилизма в литературных памятниках Древнего Востока, а также детальный анализ различных форм и проявлений нигилизма в русской мысли XIX века.

Задача настоящей статьи — анализ логики и форм европейского нигилизма, его связи с эволюцией европейской культуры. Именно так ставил вопрос о нигилизме М. Хайдеггер в своей обширной публикации «Европейский нигилизм», вошедшей в изданный на русском языке сборник его работ «Время и бытие» [9].а» обозначали еретиков, людей, не верующих „ни во что» или верующих ложно» [4, с. 20]. В Средние века существовало еретическое учение нигилистов, преданное анафеме папой Александром III в 1179 году.

Таким образом, термин «нигилизм» и его различные варианты изначально, еще задолго

до обретения современного содержания, связывался с неверием и свободомыслием. После выхода в свет в 1862 году романа И.С. Тургенева «Отцы и дети» данный термин получает значительно большее распространение и в него вкладывается более широкий смысл. В современной гуманитарной культуре под нигилизмом понимается отрицание общепринятых ценностей, обычаев, традиций. В силу своей антирелигиозной направленности нигилизм постоянно находится в центре внимания христианских авторов. Для нашего исследования наибольший интерес представляют труды тех авторов, которые рассматривают нигилизм как специфическое явление европейской культуры, явление, раскрывающее ее сущностные черты. Это прежде всего работы Ф. Ницше, М. Хайдеггера, К. Ясперса, А. Камю.

Действительно, нигилизм — специфически европейское явление. Как отрицание всего общепринятого, традиционного он связан с историческим процессом формирования личности и выделением ее из социума. Несмотря на то что пренебрежение к вековым традициям и святыням имело место в самые древние времена, преобладающим все же было практически безусловное принятие индивидом социальных и этических норм, религиозных предписаний. Ситуация начинает кардинально меняться лишь тогда, когда сами эти нормы и предписания становятся предметом теоретической рефлексии, которая вскрывает их ограниченность и относительность.

В европейской истории обнаружение такого релятивизма связано с деятельностью софистов. Именно на этот период, последовавший за натурфилософским этапом в развитии древнегреческой философской мысли, обращали

свои взоры в поисках истоков европейского нигилизма Ницше, Шпенглер, Хайдеггер.

Сократ, не примыкая к софистам, тем не менее подобно им ставил под сомнение традиционные нормы, обычаи, религию. Случай Сократа чрезвычайно характерен. Он демонстрирует нам ту непреложную закономерность, что энергия человеческой мысли независимо от исходных вполне благожелательных установок по отношению к существующим социальным, религиозным и нравственным структурам своим теоретическим анализом, поиском сущностей и оснований способствует росту сомнений в непреложности этих структур и тем самым ведет к разрушению существующих ценностей и идеалов. Видимо, все же не случайно афинский суд обвинил Сократа в неуважении к богам. Спустя два тысячелетия О. Шпенглер заявит, что «Сократ был нигилистом» [11, с. 538].

Перечисленные немецкие мыслители правы в том, что нигилизм, «этот самый жуткий из гостей» [5, с. 25], в своем зародышевом виде появляется одновременно с попытками человека определить свои взаимоотношения с обществом, критически осмыслить истинность и справедливость его норм и требований. В целом по мере нарастания мощи человеческого разума и претензий личности на самостоятельность, независимость от религиозных и государственных институтов нарастают и нигилистические настроения, происходит, по выражению Ницше, «восхождение нигилизма».

Вплоть до эпохи Нового времени нигилистические мотивы в европейской культуре, в философской и этической мысли сдерживались и уравновешивались достаточно сильными религиозными чувствами и потребностями. Религия — как интегративная мировоззренческая система, вырабатывающая смыслы и ценности и стоящая на страже их, — не давала простора нигилистическим настроениям. Положение меняется по мере ослабления социальных, культурных и мировоззренческих функций религии, по мере секуляризации общества.

Поэтому историю европейского нигилизма, на наш взгляд, следует вести с конца XVIII века, когда просветительская критика религии подорвала ее мировоззренческую функцию, а борьба светской власти с церковью значительно сузила ее политические и экономические возможности.

Мотив отрицания в философии Просвещения был очень сильным. Суровой критике подвергались феодальные нравы, абсолютистская форма правления, структуры, практика и идейные основы католической церкви. Однако это отрицание уравновешивалось выдвижением положительных идеалов: разумности, естественности, свободы. Поэтому данная эпоха и вошла в историю не как век Отрицания, а как век Разума.

Однако в аристократических салонах Франции того времени высказывались и более радикальные взгляды. Рассудок, который возомнил себя верховным судьей в решении всех кардинальных вопросов бытия, трудно остановить. Как известно, идея, доведенная до предела, становится абсурдной. История показывает, что, как правило, такое последовательное проведение того или иного принципа, доходящее до абсурда, осуществляет некая маргинальная личность, чье пребывание на обочине культуры позволяет ей чрезвычайно вольно обращаться с традициями и императивами этой культуры. Это — личность либо с особой судьбой, либо страдающая некоторыми психическими отклонениями.

Именно такой личностью и был французский писатель маркиз де Сад (1740—1814). Он выступает своеобразным наследником антиклерикальных и атеистических идей французских мыслителей от Мелье до Вольтера. Их аргументы этот писатель направил против всех человеческих норм и ценностей. Де Сад требует абсолютной свободы, включая свободу насилия, преступления, убийства. Те социальные институты, которые, по его мнению, стоят на пути этой свободы, он с яростью отрицает. Это прежде всего христианская религия с ее проповедью жесткого нравственного кодекса, сам Бог как воплощение добра, наконец, государство, также предписывающее определенную линию поведения индивиду и карающее за отход от нее.

А. Камю называет позицию де Сада абсолютным бунтом, тем самым делая писателя ярким представителем «бунтующего человека». Можно также назвать де Сада богоборцем, имея в виду его яростные нападки на христианского Бога. С нашей же точки зрения, он является первым последовательным нигилистом, поскольку нет таких положительных ценно-

стей, которые бы де Сад прямо или косвенно не отрицал. Его культ свободы оборачивается насилием одних людей над другими, т. е. отрицанием их свободы.

Маркиз де Сад—писатель, поэтому его бунт, его нигилизм и богоборчество носят эстетический характер. Именно область художественной литературы, видимо, больше, чем любая другая сфера духовной деятельности, позволяет воплотить идею «свободы без берегов», установку на бесконечное самоутверждение и тотальное отрицание. Мир художественного творчества аккумулирует творческую энергию, которую ранее отчасти воспринимала, отчасти ограничивала религия.

Личность, бросающая вызов общественной морали, традициям, правовым нормам, становится героем многочисленных поэм и прозаических произведений. Эта тема является одной из центральных у романтиков и так называемых «проклятых поэтов». У истоков этой литературной традиции находится поэма Д. Мильтона (1608—1674) «Потерянный рай», в которой Сатана (Люцифер) изображен как борец за справедливость.

Люциферианская, богоборческая направленность чрезвычайно характерна для творчества Г. Байрона (поэмы «Манфред» и, особенно, «Каин»), П. Шекли, Ж. Ласайи, П. Бореля, М.Ю. Лермонтова.

Не вдаваясь в подробную характеристику этого широкого литературного направления, мы отметим, что оно явилось закономерным результатом единого процесса ослабления религии и возвышения личности. Абсолютная свобода индивида, как это уже четко выразил де Сад, не совместима с идеей добра и его главного гаранта — Бога. Отсюда — богоборчество, обращение к мифологическим персонажам — врагам христианского Бога, которые в литературе выступают под именами Сатаны, Люцифера, Каина, Мефистофеля.

Характерно, что у Мильтона, Байрона, Шелли еще нет откровенной апологии зла. Эти авторы лишь пытаются выявить иные лики добра, справедливости — лики, не освященные божественной санкцией. Иначе говоря, отрицательные персонажи христианской мифологии — Люцифер, Каин, Демон — изображаются носителями положительных идеалов: добра, справедливости, достоинства.

Однако грань между этой позицией и прославлением зла очень зыбкая и условная. Уже у В. Блейка, современника де Сада, четко выражена мысль о предпочтительности Зла Добру. Необычное поведение Блейка, защищавшего свободную любовь, причудливая мифология его поэзии, парадоксальные рисунки к «Потерянному раю» Мильтона, симпатия к якобинцам шокировали чопорных англичан. Был даже распространен слух о сумасшествии поэта. Однако речь должна идти о расширении диапазона творчества.

В апологии зла, четко выраженной де Садом и получившей дальнейшее развитие в творчестве «проклятых поэтов» середины XIX века, на наш взгляд, следует выделить два существенных момента. Во-первых, она демонстрирует дальнейший распад традиционного христианского миропонимания, отчетливо проявившийся уже на этапе наделения отрицательных персонажей христианской мифологии положительными качествами. Но теперь происходит полный отказ от идеи приоритета добра, что свидетельствует уже о кризисе гуманистической тенденции в истории европейской культуры, тесно связанной с христианской религией.

Во-вторых, осуществляется своеобразное углубление в духовный мир человека, раскрываются ранее не фиксируемые душевные мотивы и стремления человека. Зло понимается как один из важных аспектов реальности, который невозможно игнорировать. Распад христианской концепции морали показал относительность критериев добра и зла. Само зло, как, впрочем, и добро, теряет свою абсолютность, укорененность в трансцендентной сфере и теперь отождествляется с нарушением традиций, обычаев, законов, имеющих условное значение. Динамика европейского мышления, его явная антитрадиционность четко выражаются в стремлении личности разорвать эти условности, препятствия на пути реализации тех или иных целей.

В такой интерпретации носитель зла, преступник — это всего лишь человек, переступивший некие условные границы. Его поведение трактуется как мужественное и по-своему привлекательное. «Нарушение запретов, — пишет современный исследователь „литературы зла» Ж. Батай, — не означает их незнание и требует мужества и решительности. Если у челове-

ка есть мужество, необходимое для нарушения границ, — можно считать, что он состоялся. В частности, через это и состоялась литература, отдавшая предпочтение вызову как порыву.. Писатель знает, что он виновен» [1, с. 12].

Это направление европейской культуры по-своему решает традиционную проблему теодицеи. Она фактически отбрасывается, поскольку теперь нет необходимости оправдывать Бога за наличие зла в мире. Зло необходимо. Вызов, бунт, преступление — более важные человеческие деяния, чем благородные и альтруистические поступки. От такой теоретической посылки до эстетизации убийств в поэзии Ш. Бодлера всего один шаг.

Негативистское отношение к традиционным ценностям и выдвижение на первый план личностного произвола, отмеченное нами в художественной литературе Нового времени, получили наиболее четкое выражение и обоснование в философии. Мы имеем в виду прежде всего философские концепции М. Штирнера и Ф. Ницше.

Позиция Штирнера отличается несомненной новизной во всей философской мысли Нового времени. Практически все мыслители до него, а также современники Штирнера стремились выразить те или иные общезначимые истины, относящиеся к миру, обществу или познанию. Даже скептицизм в лице Д. Юма, отрицая возможность безусловного познания мира, тем не менее, признает необходимость в практической жизни полагаться на общепризнанные мнения. Парадоксальное мышление Дж. Беркли, ведущее к гносеологическому солипсизму, вдохновляется безусловностью христианской веры и уже через нее оправдывает и признает существующий мир.

Признание и обоснование определенных «универсалий культуры» характерны не только для великих представителей немецкой идеалистической философии — Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля, — но и для материалиста Фейербаха с его культом любви человека к человеку. И только М. Штирнер впервые ставит в центр своей философской системы личность, отрицающую всякую ценность абсолютов, выработанных прошлой культурной традицией: истины, добра, Бога, государства.

Штирнеровский Единственный стремится установить свою полную самостоятельность и

самоценность, в максимальной мере реализовать свою свободу. Позиция Штирнера по-своему последовательна. Он не довольствуется традиционной концепцией либерализма, предполагающего определенный перечень прав и свобод, сопряженных с идеей долга и необходимости.

Единственный Штирнера воспринимает как угрозу своей свободе господство этих общественных идей, распространенность и общепризнанность которых придает им характер святости. Поэтому Штирнер и рекомендует сделать последний решительный шаг: «отважься на прыжок — и бросайся через врата в самое святилище. Поправ святое, ты сделаешь его своим собственным! Перевари Святые Дары — и ты будешь избавлен от них» [12, с. 91].

Позиция Штирнера — это позиция последовательного нигилиста. Его нигилизм настолько последователен, что при разборе данной концепции возникает впечатление искусственности, своеобразной игры в тотальное отрицание.

Однако вопрос о том, были ли воззрения, изложенные в «Единственном», действительными убеждениями автора, не принципиален. Главное состоит в том, что концепция Штир-нера явилась закономерным результатом всей логики духовного и социального развития западноевропейской истории с ее акцентом на деятельном и автономном Я. Самодовольный и циничный Единственный, может быть, и «непутевый», но все же законный наследник многовековой традиции Запада.

В дальнейшем проблема независимости Я от религиозных, идеологических и социальных уз будет постоянно находиться в центре духовных поисков европейских интеллектуалов. Обретение ограниченных, но все же реальных политических и экономических свобод значительно изменит акценты провозглашаемых концепций. Дух отрицания, однажды поселившись в европейском мировосприятии, никуда не исчезает, но само отрицание общечеловеческих идеалов осуществляется под знаком «тревоги», «заботы», сопровождается ощущением каких-то невосполнимых утрат.

Впервые эти мотивы в достаточно определенной форме мы обнаруживаем у виднейшего представителя немецкой философии второй половины XIX века Ф. Ницше. Благодаря творчеству Ницше тема нигилизма обретает граж-

данство, а дух отрицания — свое подлинное имя. Если М. Штирнер, воззрения которого мы назвали последовательным нигилизмом, вовсе не употреблял этот термин, то в сочинениях Ницше он встречается повсеместно.

Причудливая, парадоксальная, несистемная философия Ницше вместе с тем представляет определенную целостность. Не претендуя на детальную и полную характеристику, мы выделим те черты взглядов Ницше, которые позволяют судить о них как о важном этапе в эволюции европейской мысли. Прежде всего, это стремление философа к размежеванию с традиционными взглядами, стремление к новизне и самовыражению, к разоблачению устоявшихся мнений и оценок. Такая установка отчетливо видна уже в первом большом труде Ницше «Рождение трагедии из духа музыки» (1872). Философ опрокидывает традиционное представление о греческой античности и разоблачает одного из главных ее героев — Сократа.

Собственно, с Сократа и Платона, согласно Ницше, начинается история европейского нигилизма. Этот нигилизм заключается в пренебрежении реальной жизнью, в объявлении иного, «истинного» мира более реальным, чем обычный земной мир, мир становления, борьбы рождения и смерти.

Христианство продолжает далее тенденцию, идущую от Сократа и Платона. Христианские представления о потустороннем мире, загробной жизни, господстве Бога над земным миром Ницше считает ярким проявлением нигилизма. Отношение философа к христианству далеко не ограничивается обвинением в нигилизме. Оно чрезвычайно многогранно и не укладывается в какие-либо однозначные формулы.

В философской и богословской литературе огромный резонанс вызвало заявление Ницше о смерти Бога. Обращает на себя внимание тот эмоциональный накал, который присутствует в заявлении ницшевского безумца о смерти Бога. «Бог умер! — кричит безумец, — Бог не воскреснет! И мы его убили! Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами — кто смоет с нас эту кровь?» [6, с. 593].

Многие протестантские богословы склонны интерпретировать данный отрывок из «Веселой науки» как свидетельство подспудных религиозных чувств немецкого философа,

скрытых под маской атеизма и богоборчества. Эта ситуация, на наш взгляд, демонстрирует не скрытую религиозность Ф. Ницше, а характерную черту христианской богословской мысли — стремление ассимилировать любое яркое явление духовной культуры, будь то оригинальная философская идея, эстетическая концепция или значимое научное открытие. Мы склонны рассматривать этот пассаж из «Веселой науки» в первую очередь как блестящий литературный прием. Кроме того, та страсть, с которой провозглашается «смерть Бога», объясняется глубокой укорененностью христианских понятий и ценностей в европейской культуре. Ницше, намеревающийся нанести «контрудар Европе», бросить вызов тысячелетним ценностям, понимает всю грандиозность задачи, и этим также объясняется его пафос и экзальтация. «Бог мертв, — пишет философ, — но такова природа людей, что еще тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень. И мы — мы должны победить еще и его тень» [Там же. С. 587].

Тем не менее не отрицание религии само по себе составляет, на наш взгляд, главный нерв мировоззрения Ницше. Этот немецкий философ, как и его предшественник М. Штир-нер, ставит во главу угла абсолютную свободу отдельной личности, для которой не должно быть никаких границ морального или религиозного плана. Религия и мораль в этом смысле осуществляют единую функцию — функцию обуздания социального хаоса, ограничения индивидуального произвола. Поэтому ницшев-ская личность выступает против религии и морали. «Я, Заратустра, безбожник», — многократно повторяет герой главного ницшеанского произведения. «Я первый имморалист», — заявляет о себе сам автор. Мораль, по Ницше, сильна только в соединении с религией. Крушение авторитета последней, «смерть Бога», как образно выражает свою мысль философ, означает прежде всего освобождение от моральных норм. Когда уходит вера, «человек сознает, что в своем поведении может переступить человеческие традиции, человеческие предписания и порядки» [Там же. С. 314].

Философия Ницше антигуманна в том смысле, что его идеал находится за пределами обычного человеческого мира. Поэтому философ и становится на путь фактически тотального

отрицания, разрушения всех прежних ценностей. «О, братья мои, — призывает он, — разбейте, разбейте старые скрижали» [7, с. 146]. Нигилизм ли это? Мы уже отмечали, что само это понятие Ницше употребляет преимущественно в негативном смысле. Речь у него идет не о ликвидации всех ценностей, а о переоценке, т. е. о выдвижении новых ориентиров и идеалов.

Главным таким ориентиром и целью, к которой должна стремиться свободная личность, является сверхчеловек. Учение Ницше о сверхчеловеке, изложенное в «Заратустре», — яркое, поэтичное, однако в концептуальном плане весьма неясное и неопределенное. Можно лишь полагать, что речь идет о существе, полном жизненной силы, свободном от всяческих нравственных и религиозных уз. Идея сверхчеловека фактически призвана заменить идею Бога. Разумеется, полного тождества сверхчеловека и Бога нет. Не говоря уже об их различном онтологическом статусе, укажем лишь на то, что для Ницше сверхчеловек означает полноту земного бытия, тогда как христианский Бог своим превосходством над земным миром фактически отрицает его.

Идея сверхчеловека, воплощающего полноту жизненности и абсолютной свободы, полагает Ницше, позволяет преодолеть то нигилистическое пренебрежение к реальному миру, которое на протяжении тысячелетий проповедовали платонизм и христианство. Последнее философ часто рассматривает в качестве своеобразного наркотика, фактически солидаризируясь с известной формулой «религия — опиум народа». Философ пишет, что христианство распространяет свои «наркотики», которые он именует «нигилином» и «моралином». Сверхчеловек, или человек будущего, полагает Ницше, «избавит нас как от прежнего идеала, так и от того, что должно было вырасти из него, от великого отвращения, от воли к Ничто, от нигилизма, этот бой полуденного часа и великого решения, наново освобождающий волю, возвращающий земле ее цель, а человеку его надежду, этот антихрист и антинигилист, этот победитель Бога и Ничто — он-таки придет однажды…» [Там же. С. 471].

Антинигилистический мотив, четко выраженный в «Заратустре» и в «Генеалогии морали», переживает примечательную метаморфозу в позднем незаконченном произведении «Воля

к власти». Нигилизм, «этот самый жуткий из гостей», на страницах данного труда демонстрирует свои позитивные качества.

Нигилизм, по Ницше, вначале принимает форму отрицания земного мира в пользу мира идеального, сверхъестественного. Однако затем оружие отрицания обращается и против мира сверхъестественных сущностей. Так нигилизм начинает выполнять позитивную функцию, расчищая пространство культуры от ложных взглядов. Философ утверждает: «Каждое плодотворное и могущественное движение человеческой мысли вызывало одновременно и нигилистическое движение. Появление крайней формы пессимизма, истинного нигилизма могло бы быть при известных обстоятельствах признаком решительного и коренного роста, перехода в новые условия жизни. Это я понял» [5, с. 101].

Творческое наследие Ницше демонстрирует нам всю гамму противоречивых чувств и устремлений европейского интеллектуала второй половины XIX века: предельный индивидуализм и желание поднять человечество на новый, более высокий уровень, нигилистическое отрицание всех человеческих и божественных ценностей и поиски новых святынь, безбрежная свобода и разнузданность, и суровое, аскетическое самоопределение на пути к идеалу сверхчеловека.

Философия Ф. Ницше завершает XIX век и вместе с тем открывает новый, ХХ век. Этот мыслитель осознавал себя сокрушителем вековых, даже тысячелетних ценностей, новатором, открывающим новые горизонты для человечества. Эта субъективная установка верна лишь отчасти. Главное же состоит в том, что Ницше, по нашему мнению, был как раз ярким представителем той тенденции, которая составляет наиболее характерную черту европейской культуры — нарастающее влияние личностного начала, возвышение индивида и одновременно с этим, если употреблять ницшевское выражение, «возвышение нигилизма».

Дух отрицания, постоянной переоценки ценностей обязателен в столь динамичном обществе, как европейское. Сакральное начало, сдерживающее этот напор отрицания, в конечном счете сдает свои позиции. Сначала формируется так называемый безрелигиозный гуманизм, затем ставятся под вопрос и сами гуманистические ценности.

XIX век не смог решить проблему как «профанного гуманизма», так и безбрежного нигилизма. Религиозная теоретическая мысль пыталась противостоять этому процессу де-сакрализации общества и культуры. Однако материалистические, позитивистские и нигилистические настроения росли вширь, получая выражение не только в философских трудах, но и в публицистике, в программных документах формирующихся политических партий, в художественной литературе.

Европейской мысли ХХ века нельзя отказать в честности и проницательности. Она отчетливо видела опасности, порождаемые потерей ценностных ориентиров в условиях «обезбоженного», постхристианского мира. Нигилизм как предельное выражение этой духовной ситуации был в центре внимания многих выдающихся мыслителей, в частности Камю, Ясперса, Хайдеггера.

А. Камю в своих трактатах «Миф о Сизифе», «Бунтующий человек» показывает всю абсурдность современного мира, однако призывает человека не поддаваться нигилизму и чувству абсурда, а следовать своему долгу. В чем же состоит этот долг? «В бунте», — отвечает философ. Но это не эгоистический бунт в стиле маркиза де Сада и Штирнера. Бунт, который имеет в виду Камю, «не может обойтись без странной любви. Те, кто не находят покоя ни в Боге, ни в истории, обречены жить ради тех, кто, подобно им, не находит в себе сил для жизни, — ради обездоленных» [3, с. 354—355].

Позиция Ясперса в отношении нигилизма более традиционна. Немецкий философ, тесно увязывая распространение нигилизма с кризисом христианства, видит перспективу преодоления нигилизма на путях обновления веры. «Истинная коммуникация», по Ясперсу, позволит преодолеть отчуждение индивидов друг от друга, а «философская вера» придаст новую энергию историческому христианству.

М. Хайдеггер свои первые шаги в философии сделал как христианский мыслитель. Он получил теологическое образование в иезуитском лицее, затем изучал теологию в университете. Впоследствии, под влиянием философии Ницше, он отошел от христианского миропонимания.

Хайдеггера сближает с Ницше критическое отношение к европейской духовной тра-

диции, а также пристальное внимание к ее первоистокам — философии досократиков. Однако метод мышления, терминология и конечные выводы этих мыслителей различны. Если базовым положительным понятием для Ницше было понятие «жизнь», то для Хайдеггера таковым являлось понятие «бытие». Впрочем, здесь можно усмотреть и сходство, заключающееся в апелляции обоих мыслителей к жизненной реальности и отрицании сверхъестественных (у Ницше) и метафизических (у Хайдеггера) измерений бытия. Сходно, но неодинаково и понимание истоков нигилизма: для Ницше он начинается с пренебрежения земным миром в пользу сверхъестественного, для Хайдеггера — с выдвижения на первый план мыслительных конструкций о сущем и забвения бытия.

«Но где же действует собственно нигилизм? — спрашивает Хайдеггер. — Там, где цепляются за привычное сущее и полагают при этом, что вполне достаточно понимать по-прежнему сущее как сущее, таковым, каково оно есть. Но вопрос о бытии тем самым отклоняют, а бытие тем самым рассматривают как ничто (nihil), каково оно в известной мере и „есть», пока оно бытует. В забвении бытия заниматься только сущим — нигилизм» [10, с. 274].

М. Хайдеггер подобно Ницше склонен признавать определенную позитивную функцию нигилизма, заключающуюся в расчистке почвы для нового миропонимания, однако в целом все его работы явно или неявно пронизаны идеей преодоления нигилизма. Европейский нигилизм, полагает философ, «основное движение нашей истории» [9, с. 105], истории, приобретающей на наших глазах трагические очертания. Подмена бытия сущим, т. е. упрощенным, схематичным образом бытия, определила весь ход европейской цивилизации, с ее субъект-объектным мышлением, установкой на познание субъектом сущего и последующего его покорения. Человек в такой ситуации утрачивает связь с подлинным бытием и превращается в «работающего зверя». В этой метафоре явно имеется намек на «белокурого зверя» Ницше, сверхчеловека, последнюю иллюзию этого мыслителя. У Хайдеггера таких иллюзий нет. Образ «Великого полдня», времени торжества истины сверхчеловека Ницше, сменяется образом «Мировой ночи».

Человек, по Хайдеггеру, должен вернуться к подлинному бытию. Это путь преодоления метафизики, нигилизма и других пороков западной цивилизации. Необходимо принципиально иное отношение к миру, земля не должна быть объектом «нападения, атаки». Человек обязан научиться понимать бытие, вслушиваться в его зов. В определенной мере, полагает философ, это удается поэтам.

Однако путь к этому, по мысли Хайдеггера, весьма непростой, так же как непросто преодолеть тысячелетнюю европейскую мыслительную традицию. И здесь перед философом вновь встает, казалось бы, уже давно решенная проблема Бога. Как мы уже отмечали, Хайдеггер еще в молодости оставил христианство. Впоследствии он много писал об «обезбоженности» мира, секуляризации культуры, хотя формуле Ницше «Бог умер» предпочитал более мягкое гельдерлиновское суждение «боги удалились». Тем не менее Хайдеггер понимал всю мировоззренческую значимость идеи Бога, что позволило некоторым исследователям говорить о его стремлении к религии.

Интенсивная, живая религиозная вера, безусловно, побеждает нигилизм. Однако насколько возможна такая вера в «постхристианскую» эпоху? Мировоззренческие поиски Хайдеггера, по существу, свидетельствуют о важном сдвиге, происшедшем в высших этажах европейской культуры, которая от критики религии и атаки на нее переходит к признанию

ее ценности. Но это не означает возврата веры. Это лишь ностальгия по ней. Нигилистическое измерение культуры, самосознания европейского человека сохраняется, приобретая новые, причудливые формы, дающие некоторым авторам основание говорить о приходе эпохи постнигилизма. Но постнигилизм — это не преодоление нигилизма, а лишь свидетельство того, что сам нигилизм стал привычным, обыденным явлением и уже не вызывает столь яркой реакции, какой она была во времена Ницше, Камю, Хайдеггера.

Мотив отрицания пронизывает философские построения многих европейских мыслителей середины и второй половины XX века. Как правило, он получает понятийное и концептуальное выражение. В частности, это «негативная диалектика» Адорно, стратегия «Великого Отказа» Маркузе, деконструкция Дерида. Вышедшую на первый план в конце прошлого столетия философию постмодернизма отличают явные нигилистические черты. По мнению исследователя этого течения Д. Вейза, «постмодернисты превозносят терпимость, плюрализм, разнообразие культурных форм, однако в силу того, что они отрицают любые устои вообще, все разнообразие, в сущности, превращается в ничто, а терпимость к разным культурам становится больше похожей на фарс» [2, с. 87]. Таким образом, вопрос о возврате европейской культуры и философии к устойчивым идеалам и ценностям остается открытым.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Батай, Ж. Литература и Зло [Текст] / Ж. Ба-тай. — М.: Изд-во МГУ, 1994. — 166 с.

2. Вейз, Д.Э. Времена постмодерна [Текст] / Д.Э. Вейз. — М.: Лютеранское наследие, 2002. — 240 с.

3. Камю, А. Бунтующий человек [Текст] / А. Камю. — М.: Политиздат, 1990. — 415 с.

4. Краус, В. Нигилизм сегодня, или Долготерпение истории [Текст] / В. Краус. — М.: Радуга, 1994. — 256 с.

5. Ницше, Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей [Текст] / Ф. Ницше. — СПб.: Азбука, 2011. — 448 с.

6. Он же. Сочинения [Текст]. В. 2 т. Т. 1 / Ф. Ницше. — М.: Мысль, 1990. — 832 с.

7. Он же. Сочинения [Текст]. В 2 т. Т. 2 / Ф. Ницше. — М.: Мысль, 1990. — 830 с.

8. Сапронов, П.А. Путь в Ничто. Очерки русского нигилизма [Текст] / П.А. Сапронов. — СПб.: Гума-нит. акад., 2010. — 399 с.

9. Хайдеггер, М. Время и бытие [Текст] / М. Хай-деггер. — М.: Республика, 1993. — 447 с.

10. Он же. Введение в метафизику [Текст] / М. Хайдеггер. — СПб.: Высш. религ.-филос. шк., 1998. — 302 с.

11. Шпенглер, О. Закат Европы [Текст]. В 2 т. Т. 1 / О. Шпенглер. — М.: Мысль, 1993. — 668 с.

12. Штирнер, М. Единственный и его собственность [Текст] / М. Штирнер. — Харьков: Основа, 1994. — 560 с.

Нигилизм | Интернет-энциклопедия философии

Нигилизм — это вера в то, что все ценности безосновательны и что ничто не может быть известно или передано. Это часто ассоциируется с крайним пессимизмом и радикальным скептицизмом, осуждающим существование. Истинный нигилист ни во что не верит, не будет иметь никаких привязанностей и никакой другой цели, кроме, возможно, импульса к разрушению. Хотя немногие философы утверждают, что они нигилисты, нигилизм чаще всего ассоциируется с Фридрихом Ницше, который утверждал, что его разрушительное воздействие в конечном итоге разрушит все моральные, религиозные и метафизические убеждения и вызовет величайший кризис в истории человечества.В 20-м веке нигилистические темы — эпистемологический провал, разрушение ценностей и космическая бесцельность — занимали художников, социальных критиков и философов. В середине века, например, экзистенциалисты помогли популяризировать постулаты нигилизма в своих попытках ослабить его разрушительный потенциал. К концу века экзистенциальное отчаяние как ответ на нигилизм уступило место безразличию, часто ассоциируемому с антифундационализмом.

Прошло более века с тех пор, как Ницше исследовал нигилизм и его последствия для цивилизации.Как он и предсказывал, влияние нигилизма на культуру и ценности 20-го века было повсеместным, его апокалиптический характер порождал мрачное настроение и много беспокойства, гнева и ужаса. Интересно, что сам Ницше, радикальный скептик, озабоченный языком, знанием и истиной, предвосхищал многие темы постмодерна. Таким образом, полезно отметить, что он считал, что мы можем — за ужасную цену — в конечном итоге преодолеть нигилизм. Если мы переживем процесс разрушения всех интерпретаций мира, то, возможно, сможем открыть правильный курс для человечества.

Содержание

1. Истоки
2. Фридрих Ницше и нигилизм
3. Экзистенциальный нигилизм
4. Антифундационализм и нигилизм
5. Заключение

1. Происхождение

«Нигилизм» происходит от латинского nihil , или ничего, что означает «ничего, то, чего не существует». Оно встречается в глаголе «уничтожить», что означает «свести на нет», полностью уничтожить. В начале девятнадцатого века Фридрих Якоби использовал это слово для отрицательной характеристики трансцендентального идеализма.Однако он стал популяризирован только после его появления в романе Ивана Тургенева « отцы и дети » (1862 г.), где он использовал термин «нигилизм» для описания грубого сциентизма, исповедуемого его персонажем Базаровым, проповедующим кредо полного отрицания.

В России нигилизм стал отождествляться со слабо организованным революционным движением (1860-1917 гг.), Которое отвергало власть государства, церкви и семьи. В своих ранних произведениях лидер анархистов Михаил Бакунин (1814-1876) сформулировал пресловутую мольбу, все еще отождествляемую с нигилизмом: «Давайте уповаем на вечный дух, который разрушает и уничтожает только потому, что он является неисследимым и вечно творческим источником всей жизни. — страсть к разрушению — это тоже страсть творческая! » ( Реакция в Германии , 1842).Движение выступало за социальное устройство, основанное на рационализме и материализме как на единственном источнике знаний, и на индивидуальной свободе как на высшей цели. Отвергая духовную сущность человека в пользу чисто материалистической, нигилисты осуждали Бога и религиозный авторитет как противоположность свободе. Движение в конечном итоге превратилось в этос подрывной деятельности, разрушения и анархии, и к концу 1870-х годов нигилистом был любой, кто был связан с подпольными политическими группами, выступающими за терроризм и убийства.

Самые ранние философские позиции, связанные с тем, что можно охарактеризовать как нигилистическое мировоззрение, принадлежат скептикам. Поскольку они отрицали возможность достоверности, скептики могли осуждать традиционные истины как неоправданные мнения. Когда Демосфен (ок. 371–322 до н. Э.), Например, замечает, что «во что он хотел верить, то и во что верит каждый человек» ( Olynthiac, ), он постулирует относительную природу знания. Таким образом, крайний скептицизм связан с эпистемологическим нигилизмом , который отрицает возможность знания и истины; эту форму нигилизма в настоящее время отождествляют с постмодернистским антифундационализмом.На самом деле нигилизм можно понимать по-разному. Политический нигилизм , как уже отмечалось, связан с верой в то, что разрушение всего существующего политического, социального и религиозного порядка является предпосылкой для любых будущих улучшений. Этический нигилизм или моральный нигилизм отвергает возможность абсолютных моральных или этических ценностей. Напротив, добро и зло туманны, а ценности, связанные с ними, являются продуктом не более чем социального и эмоционального давления. Экзистенциальный нигилизм — это представление о том, что жизнь не имеет внутреннего значения или ценности, и это, без сомнения, наиболее часто используемый и понимаемый смысл этого слова сегодня.

Нападки Макса Штирнера (1806-1856) на систематическую философию, его отрицание абсолютов и отказ от любых абстрактных концепций часто помещают его в число первых философских нигилистов. Для Штирнера достижение личной свободы — единственный закон; и государство, которое неизбежно ставит под угрозу свободу, должно быть уничтожено.Однако даже за пределами угнетения государства существуют ограничения, налагаемые другими, потому что само их существование является препятствием, подрывающим индивидуальную свободу. Таким образом, Штирнер утверждает, что существование — это бесконечная «война каждого против всех» ( The Ego and its own , trans. 1907).

2. Фридрих Ницше и нигилизм

Среди философов Фридрих Ницше чаще всего ассоциируется с нигилизмом. Для Ницше в мире нет объективного порядка или структуры, кроме той, которую мы им придаем.Проникая за фасады, подкрепляющие убеждения, нигилист обнаруживает, что все ценности безосновательны, а разум бессилен. « Каждое убеждение , каждое считающее что-то истинное, — пишет Ницше, — обязательно ложно, потому что истинного мира просто не существует» ( Воля к силе [примечания 1883–1888]). По его мнению, нигилизм требует радикального отказа от всех навязанных ценностей и значений: «Нигилизм есть. . . не только вера в то, что все заслуживает гибели; но фактически подставляют плечо к плугу; уничтожает » ( Воля к силе, ) .

Ядовитая сила нигилизма абсолютна, утверждает Ницше, и под его иссушающим вниманием « самые высокие ценности обесценивают себя ». Цель отсутствует, и «почему» не находит ответа »( Воля к силе, ). Неизбежно, нигилизм обнажит все заветные верования и священные истины как симптомы порочного западного мифа. Этот коллапс смысла, актуальности и цели станет самой разрушительной силой в истории, представляя собой тотальную атаку на реальность и не что иное, как величайший кризис человечества:

То, что я рассказываю, — это история следующих двух столетий.Описываю то, что грядет, что уже не может прийти иначе: приход нигилизма . . . . В течение некоторого времени вся наша европейская культура движется как к катастрофе, с мучительным напряжением, которое нарастает от десятилетия к десятилетию: беспокойно, неистово, стремительно, как река, которая хочет достичь конца. . . . ( Воля к силе )

После убедительной критики Ницше нигилистические темы — эпистемологический провал, разрушение ценностей и космическая бесцельность — занимали художников, социальных критиков и философов.Убежденный, что анализ Ницше был точным, например, Освальд Шпенглер в работе «Упадок Запада, » (1926) изучил несколько культур, чтобы подтвердить, что образцы нигилизма действительно были заметной чертой разрушающихся цивилизаций. В каждой из рассмотренных им неудавшихся культур Шпенглер заметил, что многовековые религиозные, художественные и политические традиции были ослаблены и, наконец, свергнуты коварными действиями нескольких различных нигилистических позиций: фаустовский нигилист «разбивает идеалы»; аполлинийский нигилист «наблюдает, как они рушатся у него на глазах»; а индийский нигилист «уходит из их присутствия в себя.«Уход, например, часто отождествляемый с отрицанием реальности и покорностью, за которую выступают восточные религии, на Западе ассоциируется с различными версиями эпикурейства и стоицизма. В своем исследовании Шпенглер приходит к выводу, что западная цивилизация уже находится на продвинутой стадии распада, и все три формы нигилизма работают над подрывом эпистемологического авторитета и онтологической основы.

В 1927 году Мартин Хайдеггер, чтобы процитировать другой пример, заметил, что нигилизм в различных и скрытых формах уже был «нормальным состоянием человека» ( The Question of Being ).Предсказания других философов о влиянии нигилизма были ужасными. Обрисовывая симптомы нигилизма в 20 веке, Гельмут Тилике писал, что «нигилизм буквально может заявить только об одной истине, а именно, что в конечном счете преобладает Ничто, а мир бессмысленен» ( Нигилизм: его происхождение и природа, с христианским ответом, стр. 1969). С точки зрения нигилиста, можно сделать вывод, что жизнь полностью аморальна, и этот вывод, по мнению Тилике, мотивирует такие чудовища, как нацистское господство террора.Мрачные предсказания влияния нигилизма также представлены в книге Юджина Роуза «Нигилизм : корни революции современной эпохи » (1994). Если нигилизм одержит победу — а он уже идет полным ходом, — утверждает он, — наш мир станет «холодным, бесчеловечным миром», в котором восторжествуют «ничто, бессвязность и абсурд».

3. Экзистенциальный нигилизм

Хотя нигилизм часто обсуждается с точки зрения крайнего скептицизма и релятивизма, на протяжении большей части 20-го века он ассоциировался с верой в бессмысленность жизни.Экзистенциальный нигилизм начинается с представления о том, что мир лишен смысла и цели. Учитывая это обстоятельство, само существование — все действия, страдания и чувства — в конечном итоге бессмысленно и пусто.

В книге Темная сторона: мысли о тщетности жизни (1994) Алан Пратт демонстрирует, что экзистенциальный нигилизм в той или иной форме с самого начала был частью западной интеллектуальной традиции. Например, замечание скептика Эмпедокла о том, что «жизнь смертных настолько ничтожна, что может быть практически неживой», воплощает тот же вид крайнего пессимизма, связанный с экзистенциальным нигилизмом.В древности такой глубокий пессимизм, возможно, достиг своего апогея с Гегезиасом Киренским. Философ утверждает, что, поскольку страдания значительно превосходят удовольствия, счастье невозможно, а затем выступает за самоубийство. Спустя столетия, в эпоху Возрождения, Уильям Шекспир красноречиво резюмировал точку зрения экзистенциального нигилиста, когда в этом знаменитом отрывке в конце книги года Макбет года Макбет излил свое отвращение к жизни:

Выходи, короткая свеча!
Жизнь — всего лишь ходячая тень, плохой игрок
Которая расхаживает и тревожит свой час на сцене
А потом больше не слышно; это сказка
Рассказанная идиотом, полная звука и ярости,
Ничего не значимая.

В двадцатом веке именно атеистическое экзистенциалистское движение, популяризировавшееся во Франции в 1940-х и 1950-х годах, несет ответственность за распространение экзистенциального нигилизма в массовом сознании. Определяющий предлог Жан-Поля Сартра (1905-1980) для движения «существование предшествует сущности» исключает любую основу или основу для установления сущностного «я» или человеческой природы. Когда мы отказываемся от иллюзий, жизнь открывается как ничто; а для экзистенциалистов ничто — источник не только абсолютной свободы, но также экзистенциального ужаса и эмоциональной муки.Ничто раскрывает каждого человека как изолированное существо, «брошенное» в чуждую и неотзывчивую вселенную, навсегда лишенное возможности знать, почему, но требующее изобретать смысл. Это ситуация, которая представляет собой не что иное, как абсурд . Альбер Камю (1913-1960), писавший с просвещенной точки зрения абсурда, заметил, что бедственное положение Сизифа, обреченного на вечную бесполезную борьбу, было превосходной метафорой человеческого существования ( Миф о Сизифе , 1942).

Общая нить в литературе экзистенциалистов — справляться с эмоциональными страданиями, возникающими из-за нашей конфронтации с ничто, и они потратили огромную энергию, отвечая на вопрос, возможно ли это выжить.Их ответ был категоричным «да», отстаивая формулу страстной приверженности и бесстрастного стоицизма. Оглядываясь назад, можно сказать, что это был анекдот с оттенком отчаяния, потому что в абсурдном мире нет абсолютно никаких руководящих принципов, и любой курс действий проблематичен. Страстное обязательство, будь то завоевание, созидание или что-то еще, само по себе бессмысленно. Войдите в нигилизм.

Камю, как и другие экзистенциалисты, был убежден, что нигилизм был самой неприятной проблемой двадцатого века.Хотя он страстно утверждает, что люди могут вынести его разъедающее воздействие, его самые известные работы выдают необычайную трудность, с которой он столкнулся при построении убедительного доказательства. Например, в книге «Незнакомец » (1942) Мерсо отверг экзистенциальные предположения, на которые полагаются непосвященные и слабые. За несколько мгновений до казни за неоправданное убийство он обнаруживает, что одной жизни достаточно для жизни, однако raison d’être в контексте кажется малоубедительным.В Caligula (1944) безумный император пытается избежать человеческих затруднений, дегуманизируя себя актами бессмысленного насилия, терпит неудачу и тайно устраивает собственное убийство. Чума (1947) показывает тщетность стремления к лучшему в абсурдном мире. И в своем последнем романе, коротком и сардоническом « Падение, » (1956), Камю утверждает, что «» у всех «» окровавлены руки, потому что мы все несем ответственность за ухудшение своего плачевного состояния своими глупыми действиями и бездействием.В этих и других работах экзистенциалистов часто создается впечатление, что подлинная жизнь с бессмысленностью жизни невозможна.

Камю был полностью осведомлен о ловушках определения существования без смысла, и в своем философском эссе « Мятежник » (1951) он прямо сталкивается с проблемой нигилизма. В нем он подробно описывает, как метафизический коллапс часто заканчивается полным отрицанием и победой нигилизма, характеризующимся глубокой ненавистью, патологическим разрушением и неисчислимым насилием и смертью.

4. Антифундационализм и нигилизм

К концу 20 века «нигилизм» принял две разные касты. В одной форме термин «нигилист» используется для характеристики постмодернистского человека, дегуманизированного конформиста, отчужденного, безразличного и сбитого с толку, направляя психологическую энергию в гедонистический нарциссизм или в глубокий ресентимент , который часто взрывается насилием. Эта точка зрения основана на размышлениях экзистенциалистов о нигилизме, лишенном каких-либо обнадеживающих ожиданий, оставляющих только переживания болезни, разложения и распада.

В своем исследовании бессмысленности Дональд Кросби пишет, что источник современного нигилизма парадоксальным образом проистекает из приверженности честной интеллектуальной открытости. «Однажды начавшись, процесс допроса может закончиться только одним концом — размыванием убежденности и уверенности и впадать в отчаяние» ( Призрак абсурда, , 1988). Когда искреннее исследование распространяется на моральные убеждения и социальный консенсус, оно может оказаться смертельным, продолжает Кросби, продвигая силы, которые в конечном итоге разрушают цивилизации.Недавно отредактированная книга Майкла Новака «Опыт небытия » (1968, 1998) рассказывает аналогичную историю. Оба исследования являются ответом на мрачные выводы экзистенциалистов, сделанные в начале века. И оба оптимистично обсуждают пути выхода из бездны, сосредотачиваясь на позитивных последствиях, которые открывает ничто, таких как свобода, свобода и творческие возможности. Новак, например, описывает, как со времен Второй мировой войны мы работали, чтобы «выбраться из нигилизма» на пути к построению новой цивилизации.

В отличие от усилий по преодолению нигилизма, упомянутых выше, это уникальный постмодернистский ответ, связанный с нынешними антифундационалистами. Философский, этический и интеллектуальный кризис нигилизма, мучивший современных философов более века, уступил место легкому раздражению или, что более интересно, оптимистичному принятию бессмысленности.

Французский философ Жан-Франсуа Лиотар характеризует постмодернизм как «недоверие к метанарративам», тем всеобъемлющим основам, на которые мы опирались, чтобы понять мир.Этот крайний скептицизм подорвал интеллектуальную и моральную иерархию и сделал заявления «истины», трансцендентные или транскультурные, проблематичными. Постмодернистские антифаундационалисты, парадоксальным образом основанные на релятивизме, отвергают знание как относительное, а «истину» — как преходящее, подлинное только до тех пор, пока что-то более приятное не заменит его (напоминающее понятие Уильяма Джеймса о «денежной ценности»). Критик Жак Деррида, например, утверждает, что нельзя быть уверенным в том, что то, что знает , соответствует тому, что есть . Поскольку человеческие существа участвуют лишь в бесконечно малой части целого, они неспособны понять что-либо с уверенностью, а абсолюты являются просто «вымышленными формами».

Американский антифундационалист Ричард Рорти делает то же самое: «Ничто не обосновывает наши действия, ничто не узаконивает их, ничто не показывает, что они связаны с тем, как обстоят дела» («От логики к языку и игре», 1986). Этот эпистемологический тупик, заключает Рорти, неизбежно ведет к нигилизму. «Столкнувшись с нечеловеческим, нелингвистическим, у нас больше нет способности преодолевать непредвиденные обстоятельства и боль путем присвоения и трансформации, а есть только способность распознавать случайность и боль» ( Непредвиденные обстоятельства, ирония и солидарность, 1989 ) . В отличие от страхов Ницше и тревог экзистенциалистов, нигилизм становится для антифундационалистов просто еще одним аспектом нашей современной среды, которую лучше всего переносить хладнокровием.

В книге Банализация нигилизма (1992) Карен Карр обсуждает антифаундационалистский ответ на нигилизм. «Веселый нигилизм», несмотря на то, что он все еще разжигает парализующий релятивизм и подрывает критические инструменты, играет важную роль, отмечает она, отличаясь легким принятием бессмысленности.Такое развитие событий, заключает Карр, вызывает тревогу. Если мы признаем, что все точки зрения в равной степени необязательны, то интеллектуальное или моральное высокомерие определит, какая точка зрения имеет приоритет. Что еще хуже, банализация нигилизма создает среду, в которой идеи могут быть навязаны насильственно с небольшим сопротивлением, и только грубая сила определяет интеллектуальные и моральные иерархии. Этот вывод хорошо согласуется с выводом Ницше, который указал, что все интерпретации мира являются просто проявлениями воли к власти.

5. Заключение

Прошло более века с тех пор, как Ницше исследовал нигилизм и его последствия для цивилизации. Как он и предсказывал, влияние нигилизма на культуру и ценности 20-го века было повсеместным, его апокалиптический характер порождал мрачное настроение и много беспокойства, гнева и ужаса. Интересно, что сам Ницше, радикальный скептик, озабоченный языком, знанием и истиной, предвосхищал многие темы постмодерна. Таким образом, полезно отметить, что он считал, что мы можем — за ужасную цену — в конечном итоге преодолеть нигилизм.Если мы выживем в процессе уничтожения всех интерпретаций мира, мы, возможно, сможем найти правильный курс для человечества:

Хвалю, не упрекаю, приход [нигилизма]. Я считаю, что это один из величайших кризисов, момент глубочайшего саморефлексии человечества. Излечится ли человек от этого, станет ли он хозяином этого кризиса — вопрос его силы. Это возможно. . . . ( Полное собрание сочинений Т. 13)

Информация об авторе

Алан Пратт
Электронная почта: pratta @ db.erau.edu
Университет Эмбри-Риддла
США

Ницше, нигилизм и поводы для радости

Немецкого философа Фридриха Ницше (1844-1900) иногда называют злобной фигурой, одержимой проблемой нигилизма и «смерти Бога».

Понятно, что эти идеи вызывают беспокойство: немногие из нас имеют смелость противостоять тому, что наши кумиры могут быть пустыми, а жизнь не имеет внутреннего смысла.

Но Ницше видит не только опасности, которые представляют эти идеи, но и те положительные возможности, которые они предоставляют.

Красота и строгость текстов Ницше проистекают из его видения того, что мы можем пройти через нигилизм, чтобы разработать новые значимые способы быть людьми.

Утешение и цель через Бога

На протяжении веков Библия давала людям возможность ценить себя и над чем работать.

«Все мы, — заявляет апостол Павел, — с открытым лицом, созерцающие славу Господа, преображаемся в один и тот же образ от одной степени славы к другой» (2 Коринфянам 3:18).

В этом описании встречаются божественное и человеческое. Верующие чувствовали возвышение, потому что они привлекали внимание Бога. Бог возлюбил нас (1 Иоанна 4:19) и увидел нас, вплоть до наших греховных оснований (Евреям 4:13), но Его любовь оставалась неизменной. Эта любовь позволила нам вынести боль жизни. И поскольку он видел нас и наши недостатки, нам было рекомендовано понемногу совершенствоваться и соответствовать его имиджу.

«Смерть Бога может быть как разрушительной, так и освобождающей», — пишет Ницше.Эта фотография 1882 года была сделана Густавом Шульце. Викимедиа

Для Ницше, сына лютеранского пастора, рост научного понимания после эпохи Просвещения постепенно сделал невозможным сохранение веры в Бога.

«Бог мертв», — провозгласил Ницше.

Ницше видел опасность в этом атеистическом мировоззрении. Если бы мы не страдали, чтобы стать ближе к Богу, в чем был бы смысл жизни? У кого теперь мы черпаем силы, чтобы выдержать жизненные трудности? Бог был источником истины, справедливости, красоты, любви — трансцендентных идеалов, которые мы считали героически защищающими, ведущими жизни и умиранившими смертью, имеющими смысл и цель.Как мы могли теперь сыграть героя для себя?

Последствия смерти Бога ужасны, но также освобождают. В «Веселой науке» (впервые опубликованной на немецком языке в 1882 году) Ницше сообщает весть о смерти Бога человеком, обезумевшим от страха перед тем, на что может быть похожа безбожная жизнь. В конце концов, он врывается в церкви, чтобы петь заупокойную мессу к Богу.

Без Бога мы одни, открыты естественной вселенной, лишенной утешительной идеи о данной Богом цели для вещей.Согласно Ницше, этого состояния нигилизма — идеи о том, что жизнь не имеет смысла или ценности — нельзя избежать; мы должны пройти через это, как бы страшно и одиноко это ни было.

Новый рассвет

Для Ницше нигилизм может быть мостом к новому образу жизни. Мы «Животные неопределенного происхождения»: достаточно податливые, чтобы их можно было переделать.

Наша задача сейчас — перейти от старого христианского образа жизни человека к тому, что Ницше называет Übermensch или «сверхчеловеческим».

Проблема христианства, по мнению Ницше, в том, что оно медленно, но верно разрушает себя: по иронии судьбы, признание правдивости как добродетели в конечном итоге приводит к интеллектуальной честности, отвергающей веру.

Фридрих Ницше, портрет Эдварда Мунка (1903 г.). Викиарт

Наше стремление к честности породило «страсть к знаниям». Теперь поиск ответов на самые трудные вопросы жизни, а не поклонение Богу — наша самая большая страсть.Мы ищем наиболее точные причины нашего существования и, скорее всего, находим ответы в науке, а не в религии.

Ницше пишет для тех, кого воодушевляют вопросы. Действительно, знание и принятие того, что мы люди и склонны ошибаться — больше не обвиняемые в попытках достичь божественного стандарта — делает нас легче. Как он пишет в «Рассвете», «смерть» Бога устраняет угрозу божественного наказания, оставляя нас снова свободными как для экспериментов с разными способами жизни, так и для совершения ошибок на этом пути.Он хочет, чтобы мы ухватились за эту возможность обеими руками.

Мы можем снова стать героями наших собственных историй, как только мы вернем от Бога нашу творческую волю. Ницше побуждает нас относиться к своей жизни как к созданию произведений искусства, учиться у художников, как терпеть и даже праздновать себя, культивируя «искусство смотреть на себя издалека как на героев».

Влияние и актуальность

Ницше продолжает оказывать огромное влияние на философию и то, как мы видим нашу повседневную борьбу.

Многие сегодня будут относиться к его убеждению, что мы живем в состоянии кризиса, задавая вопросы о смысле жизни в эпоху, отмеченную изобилием, имиджем и ущербом, нанесенным религиозным фундаментализмом.

Напротив, Ницше предлагает нам путь к смыслу и цели без ужасных последствий тех, кто навязывает свою религию другим, независимо от цены.

Что неверно понятый Ницше на самом деле думал о нигилизме | Мартина

Антропологи давно знают, что когда племя людей теряет чувство, что их образ жизни стоит того, они […] просто ложатся и умирают рядом с ручьями, полными рыбы.

Эрнест Беккер

Нигилизм — термин, сбивающий с толку. Это может означать отказ от социальных норм ( политический нигилизм ). Это не то, что я собираюсь здесь обсуждать.

Я расскажу об определении нигилизма, данном Ницше: радикальное отрицание ценности, смысла * и желательности.

Я думаю, это передает наиболее важные концепции. Конечно, есть более конкретные определения, поэтому я уберу их здесь.Есть моральный нигилизм , который говорит, что нет правильного и неправильного. Эпистомологический нигилизм говорит, что не существует универсальной истины или смысла. Экзистенциальный нигилизм отвергает смысл жизни.

В наши дни стоицизм действительно в моде. Работы Сенеки привлекли мое внимание в начале прошлого года и никуда не денутся. Во-первых, его «Моральные письма» невероятно легко читать — по сравнению с большинством непереваренных оригинальных философских текстов (например, А. Шопенгауэра).Во-вторых, они заставляют чувствовать себя хорошо, как после просмотра Pulp Fiction . Я начал задаваться вопросом — в чем подвох? Мой радар «слишком хорош, чтобы быть правдой» отключился.

Вот краткое изложение взглядов Сенеки:

• жизнь устанавливается в обстоятельствах, которые мы не контролируем;
• можно прожить жизнь, работая над нашим ответом, а не над обстоятельствами;
• не нужно бояться смерти, потому что
• это подобно блаженному небытию, которое было до того, как мы родились;
• это, так сказать, «положило бы конец душевной боли и тысячам природных потрясений, наследником которых является плоть»;
• мы не заработали жизнь — она ​​дана нам обстоятельствами.Следовательно, мы не можем ожидать, что будем держаться за него.

Звучит не так уж плохо. Фактически, это вполне резонирует с крайним оптимистом Виктором Франклом: «Когда мы больше не в состоянии изменить ситуацию, мы вынуждены изменить себя» и более или менее основа современных разговорных терапий, таких как CBT и REBT. . Однако Сенека довольно пессимистичен. Перечитав несколько раз его письма, я представляю его человеком, едва перенесшим свою жизнь.

Любой современный психиатр сказал бы, что у Сенеки было пассивное желание смерти.

Также интересно вспомнить, что он был одним из самых богатых людей всех времен. Вот яркая цитата из Letter 65 :

«Мудрый человек, ищущий мудрости, действительно, тесно связан со своим телом, но он отсутствует в том, что касается его лучшего« я », и он концентрируется. его мысли о высоких вещах. Связанный, так сказать, присягой на верность, он считает срок своей службы сроком службы. Он настолько обучен, что не любит и не ненавидит жизнь; он выносит смертельную участь, хотя знает, что ее ждет еще больше.

Известно, что Ницше указал, что христианство нигилистично в том смысле, что оно отрицает ценность нынешнего существования и вместо этого ставит его на мечту о лучшей загробной жизни.

По той же логике Сенека тоже кажется нигилистом. Кто-то может возразить, что в контексте размышлений Сенеки о смерти это обнадеживает.

Тем не менее, Сенека принижает ценность нынешней жизни, поощряет бегство от реальности и надежду на, по сути, жизнь на небесах после смерти.

В то же время Сенека повторяет, что у нас ограниченное время на Земле, и нам лучше использовать его с умом. Подобно христианству, эта философия обращалась ко всем слоям общества. Используя любую философию, любой мог бы стать героем, считая себя таковым. В некотором смысле, человек несет меньшую ответственность за свои действия, поскольку этот мир на самом деле не имеет значения. Безусловно, правильный выбор имеет значение — поскольку он будет оцениваться с точки зрения решения вопроса «рай против ада», но он представляет жизнь как что-то, что происходит с человеком — а у этого человека мало свободы воли.Сказав это, многое из того, что Сенека требует от Луцилия, можно смело назвать преодолением самого себя, что, по мнению Ницше, является главной добродетелью.

Не связанный каким-либо стремлением к философской науке, я взял на себя смелость сделать эти строки о том, как разные школы / философы рассматривали значение:

Стоики : есть смысл, это должно быть мудрым и добрым;

Шопенгауэр: есть смысл; осознание страдания и смерти порождает потребность в значении;

Буддисты: есть смысл, но он неоднозначен;

Индуизм: есть смысл; это избавиться от иллюзий и осознать единство вселенной;

Христианство : есть смысл; смысл в том, чтобы жить так, чтобы войти в высший мир;

Ницше: есть смысл; стремятся к значимому страданию, бессмысленное страдание — это проклятие — подробнее об этом позже;

Нигилисты: нет смысла.

Быть верным нигилистом невыносимо: нечего желать, ничего не меняет — подобно племенам, столкнувшимся с западной культурой, описанной Э. Беккером в эпиграфе, можно лечь и умереть. Это состояние принципиально неотличимо от тяжелой и продолжительной депрессии.

Те, кто объявляют себя нигилистами и продолжают вести свою жизнь так, будто ничего не случилось, вероятно, являются гедонистами или имеют какое-то значение, которое они просто не называют смыслом.Или они похожи на Anony Mole, который, кажется, думает, что смысл — это психологический прием, позволяющий сохранять мотивацию к жизни, но в конечном итоге выдвигает гипотезу о том, что смысла нет вообще.

Однако для тех, кто не видит смысла в жизни, есть другой вариант. Это значит отложить смысл жизни до следующей. В этом смысле христианство — это форма бегства от нигилизма.

В христианстве цель жизни — прожить текущую жизнь определенным образом и достичь входа в альтернативный, «реальный и истинный» мир — рай.На первый взгляд может показаться, что Ницше слишком остро реагирует, обвиняя христианство в нигилистике. Христианство полно способов, которые делают эту жизнь значимой. При более тщательном размышлении, мотивация действий в соответствии с принципами христианства заключается в том, что кто-то из места, которому мы все действительно принадлежим, сказал, что это правильный поступок. Эта жизнь — всего лишь дым и зеркальная версия блаженной жизни на небесах. Ницше отверг истинные теории мира как бессмыслицу. Он продемонстрировал, что это было его предположение — и в конечном итоге непостижимо.Ричард Докинз говорит, что не соглашаться ни на одну сторону — это интеллектуальная трусость. Я думаю, что это интеллектуальная трусость — не признавать, что есть определенные вещи, которые мы просто не можем знать.

Несмотря на свое неприятие истинных теорий мира, Ницше понимал, что они являются тканью, объединяющей жизни людей.

Конечно, истинных теорий мира гораздо больше, чем христианства, но сегодня в западном мире доминирует именно она.Например, марксизм — это истинная мировая теория, стремление к будущей утопии. Ницше также утверждал, что христианские небеса помогают человеческому самоощущению: это своего рода подтверждение того, что на самом деле человек принадлежит к особому истинному миру, а не здесь.

Пема Чодрон написала о психологии нашей потребности в таком мире в доступной форме. [Это забавная история. Я сидел на пляже сразу после прочтения Чодрона и размышлял о том, как мы привыкли хотеть отцовского Бога.Ко мне подошел пожилой мужчина и поинтересовался, в порядке ли я — наверное, я выглядел обезумевшим. Для мужчины в возрасте 80 лет довольно необычно подходить к случайному человеку на пляже, поэтому мне было интересно, что происходит. Он не сказал много, просто снова спросил, в порядке ли я и люблю ли я читать. Он протянул мне брошюру — глядя прямо на меня — и сказал только одно: «О, и есть Бог» . Я ошеломленно поблагодарил его. Когда он ушел, я посмотрел брошюру — оказалось, что он был свидетелем Иеговы.Я не знал, что они читают мысли.]

Помимо обращения к истинным мировым теориям, есть еще один способ предотвратить боль нигилизма.

Как указал Дэвид Фостер Уоллес, не существует атеизма . Все мы во что-то верим.

Наука постепенно становится сциентизмом и дает объяснения тому, что она может и не может объяснить. Следование политическому движению дает чувство принадлежности. Наша культура — это калейдоскоп вариантов на любой вкус.

Ницше утверждал, что задание вопроса «В чем смысл жизни» и требование внешнего ответа со стороны некоего сверхчеловеческого авторитета уменьшают ценность спрашивающего человека — как будто это происходит из-за недостатка веры в свою способность мыслить. это из.

Ницше утверждал, что нигилизм возникает, когда люди разочаровываются в своем стандартном наборе убеждений — скажем, верованиях, присущих какой-либо культуре, — и рассматривают это разочарование в более общем смысле, что никакие убеждения никогда не могут быть удовлетворительными.

Этот взгляд на нигилизм снова почти неотличим от депрессии. Ницше лучше всего выразил это здесь:

«Новая гордость, которой научило меня мое эго, и этому я учу людей: больше не прятать голову в песок небесных вещей, но свободно нести ее, земная голова, которая создает значение для земли ».

Так в чем же, по мнению самого Ницше, был смысл жизни? Это было для реализации внутреннего потенциала.

Ницше верил в радикальную ответственность: мы должны винить только себя, если упускаем свое жизненное призвание.

Для него не все мы родились людьми. Мы становимся людьми, реализуя свой потенциал. Это то, что он имел в виду, когда сказал «стань тем, кто ты есть». Страх и лень — наши главные враги. Между прочим, это звучит так, как будто это прямо из произведений Сенеки. Ницше утверждал, что существует высшее «я», своего рода воля, которая тянет нас к тому, чтобы стать теми, кто мы есть. Для меня это ужасно напоминает теорию истинного мира, хотя и ограниченную «я» и этой жизнью. Его метод заключался в постановке сложных целей, которые возвышали душу.Соответствуя традициям буддизма, Ницше утверждал, что страдание не является плохим по своей сути, и нет необходимости немедленно пытаться исправить его или, что еще хуже, отвлечься от него. По словам Ницше, это возможность для роста и мудрости.

Думаю, снова все сводится к осведомленности, способности к адаптации и свободе действий. В целом это произведение заставляет меня походить на фанатку Ницше. В некотором смысле это правда, но на мой взгляд, он был слишком антиобщественным, противоречивым и меланхоличным.Я изложу это более аналитически на более позднем этапе.

Вы можете прочитать

Размышления Кевина Симлера о значении

Гений Шопенгауэра и осознанная скука

* [Для ясности, мы говорим о значении для данного человека, а не о каком-то универсальном, объективном мета-значении потому что в конечном итоге попытка определить это универсальное значение всегда будет смыслом для человека, думающего о нем, или его проекцией. Это одна из причин, по которой люди настолько эгоцентричны.Дэвид Фостер Уоллес хорошо описывает это здесь. Как видно выше, ни одна из основных философий на самом деле даже не пытается ответить, каков окончательный смысл вселенной. Вероятно, это потому, что вопрос задают не очень часто. Этого автора больше интересует осязаемая психология этого — чем непознаваемая философия].

нигилизм | Определение и история

Нигилизм (от латинского nihil, «ничто»), первоначально философия морального и эпистемологического скептицизма, возникшая в России XIX века в первые годы правления царя Александра II.Этот термин широко использовал Фридрих Ницше для описания распада традиционной морали в западном обществе. В 20 веке нигилизм охватывал множество философских и эстетических позиций, которые в том или ином смысле отрицали существование подлинных моральных истин или ценностей, отвергали возможность знания или общения и утверждали абсолютную бессмысленность или бесцельность жизни или Вселенной.

Это старый термин, применявшийся к некоторым еретикам в средние века.В русской литературе нигилизм , вероятно, впервые употребил Н.И. Надеждин, в статье 1829 года в «Вестнике Европы » , в которой он применил его к Александру Пушкину. Надеждин, как и В.В. Берви в 1858 году приравнивал нигилизм к скептицизму. Михаил Никифорович Катков, известный консервативный журналист, интерпретировавший нигилизм как синоним революции, представил его как социальную угрозу из-за отрицания всех моральных принципов.

Именно Иван Тургенев в своем знаменитом романе « Отцы и дети » (1862 г.) популяризировал этот термин через образ Базарова-нигилиста.В конце концов, нигилисты 1860-х и 1970-х годов стали рассматриваться как взлохмаченные, неопрятные, непослушные, оборванные люди, восставшие против традиций и социального порядка. Затем философия нигилизма стала ошибочно ассоциироваться с цареубийством Александра II (1881 г.) и политическим террором, который применялся в то время активистами подпольных организаций, выступавших против абсолютизма.

Если для консервативных элементов нигилисты были проклятием времени, то для либералов, таких как Н.Г. Чернышевского, они представляли всего лишь преходящий фактор в развитии национальной мысли, этап борьбы за свободу личности, и подлинный дух мятежного молодого поколения. В романе «» Что делать? (1863), Чернышевский пытался обнаружить положительные стороны нигилистической философии. Точно так же в своих воспоминаниях , князь Петр Кропоткин, ведущий русский анархист, определил нигилизм как символ борьбы против всех форм тирании, лицемерия и искусственности, а также за личную свободу.

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчас

По сути, нигилизм XIX века представлял собой философию отрицания всех форм эстетизма; он выступал за утилитаризм и научный рационализм. Были полностью отвергнуты классические философские системы. Нигилизм представлял собой грубую форму позитивизма и материализма, восстание против установленного социального порядка; он отрицал всю власть, осуществляемую государством, церковью или семьей.Он основывал свою веру только на научной истине; наука была бы решением всех социальных проблем. Все зло, по мнению нигилистов, проистекает из одного источника — невежества, преодолеть которое может только наука.

На мышление нигилистов XIX века глубоко повлияли философы, ученые и историки, такие как Людвиг Фейербах, Чарльз Дарвин, Генри Бакл и Герберт Спенсер. Поскольку нигилисты отрицали двойственность человеческих существ как сочетание тела и души, духовной и материальной субстанции, они вступили в жестокий конфликт с церковными властями.Поскольку нигилисты подвергли сомнению доктрину божественного права королей, они вступили в аналогичный конфликт со светскими властями. Поскольку они пренебрегали всеми социальными связями и семейным авторитетом, конфликт между родителями и детьми стал имманентным, и именно эта тема лучше всего отражена в романе Тургенева.

Если вы верите в нигилизм, вы во что-нибудь верите?

Нигилизм — постоянная угроза. Как признавала философ ХХ века Ханна Арендт, это лучше всего понимать не как набор «опасных мыслей», а как риск, присущий самому акту мышления.Если мы достаточно долго размышляем над какой-либо конкретной идеей, какой бы сильной она ни казалась поначалу или насколько широко она принималась, мы начнем сомневаться в ее истинности. Мы также можем начать сомневаться в том, действительно ли те, кто принимает эту идею, знают (или заботятся) о том, истинна ли идея или нет. Это всего в одном шаге от размышлений о том, почему существует так мало консенсуса по такому количеству вопросов, и почему все остальные так уверены в том, что сейчас кажется вам таким неопределенным. В этот момент, на грани нигилизма, есть выбор: либо продолжать думать и рисковать отчуждением от общества; или перестать думать и рискнуть отстраниться от реальности.

За столетие до Арендт Фридрих Ницше описал в своих записных книжках (опубликованных его сестрой посмертно в «Воля к власти» ) выбор между «активным» и «пассивным» нигилизмом. Один из его многочисленных афоризмов о нигилизме заключался в том, что это результат обесценивания высших ценностей. Такие ценности, как истина и справедливость, могут казаться, что они не просто идеи, но что они обладают какой-то сверхъестественной силой, особенно когда мы говорим: «Истина освободит вас» или «Справедливость восторжествует.Когда оказывается, что этим ценностям не приписывается сила, когда правда оказывается не освобождающей, когда не наступает справедливость, мы разочаровываемся. Тем не менее, вместо того, чтобы обвинять себя в том, что слишком много верим в эти ценности, мы обвиняем эти ценности в том, что они не соответствуют нашим ожиданиям.

Согласно Ницше, тогда мы можем стать активными нигилистами и отвергнуть ценности, данные нам другими, чтобы воздвигнуть собственные ценности. Или мы можем стать пассивными нигилистами и продолжать верить в традиционные ценности, несмотря на сомнения в истинной ценности этих ценностей.Активный нигилист разрушает, чтобы найти или создать что-то, во что стоит верить. Только то, что может пережить разрушение, может сделать нас сильнее. Ницше и группа русских XIX века, которые идентифицировали себя как нигилисты, разделяли эту точку зрения. Однако пассивный нигилист не хочет рисковать самоуничтожением и поэтому цепляется за безопасность традиционных верований. Ницше утверждает, что такая самозащита на самом деле является еще более опасной формой самоуничтожения. Вера просто ради веры в во что-то может привести к поверхностному существованию, к самодовольному принятию веры во что-либо, во что верят другие, потому что вера во что-то (даже если это окажется ничем не стоящим верить) будет видна пассивным нигилистом предпочтительнее, чем рискнуть не поверить в чему-либо, , риску смотреть в бездну — метафора нигилизма, которая часто встречается в работах Ницше.

Сегодня нигилизм становится все более популярным способом описания широко распространенного отношения к текущему состоянию мира. Тем не менее, когда этот термин используется в разговоре, в редакционных статьях газет или в тирадах социальных сетей, он редко когда-либо определяется, как будто все очень хорошо знают, что означает нигилизм, и разделяют то же определение этого понятия. Но, как мы видели, нигилизм может быть как активным, так и пассивным. Если мы хотим лучше понять современный нигилизм, мы должны определить, как он развивался в эпистемологии, этике и метафизике и как он нашел выражение в различных образах жизни, таких как самоотрицание, отрицание смерти и отрицание мира. .

В эпистемологии (теории познания) нигилизм часто рассматривается как отрицание возможности знания, позиция, согласно которой наши самые сокровенные убеждения не имеют основы. Аргумент в пользу эпистемологического нигилизма основан на идее, что для знания требуется нечто большее, чем просто знающий и известный. Это нечто большее обычно рассматривается как то, что делает знание объективным, поскольку способность ссылаться на что-то вне личного, субъективного опыта — вот что отличает знание от простого мнения.

Но для эпистемологического нигилизма нет ни стандарта, ни основания, ни основания, на котором можно было бы делать заявления о знании, ничего, что могло бы оправдать нашу веру в то, что какое-либо конкретное утверждение истинно. Все апелляции к объективности с точки зрения эпистемологического нигилизма иллюзорны. Мы создаем впечатление знания, чтобы скрыть факт отсутствия фактов. Например, как утверждал Томас Кун в работе Структура научных революций (1962), мы, безусловно, можем разработать очень сложные и очень успешные модели для описания реальности, которые мы можем использовать для открытия множества новых «фактов», но мы можем никогда не доказывайте, что они соответствуют самой реальности — они могут просто выводиться из нашей конкретной модели реальности.

Если что-то утверждается как истинное на основании прошлого опыта, тогда возникает проблема индукции: просто потому, что что-то произошло, не влечет за собой, что это должно повториться. Если что-то утверждается как истинное на основании научных данных, возникает проблема обращения к авторитетным источникам. В логике такие призывы рассматриваются как совершение заблуждения, поскольку утверждения других, даже утверждения экспертов, не рассматриваются как основания для истины. Другими словами, даже эксперты могут быть предвзятыми и ошибаться.Более того, поскольку ученые делают заявления, основанные на работе предыдущих ученых, их тоже можно рассматривать как апелляции к авторитетным источникам. Это приводит к другой проблеме — проблеме бесконечного регресса. Любая претензия на знание, основанное на каком-либо основании, неизбежно приводит к вопросам об основании этого основания, а затем об основании этого основания и так далее, и так далее, и так далее.

Обосновывая сомнения относительно знания, пассивный нигилист упрощает погоню за знаниями

Здесь может показаться, что то, что я здесь называю «эпистемологическим нигилизмом», на самом деле не отличается от скептицизма.Ибо скептик также ставит под сомнение основы, на которых основываются утверждения о знании, и сомневается в возможности того, что знание когда-либо найдет какое-либо надежное основание. Здесь было бы полезно вернуться к различию Ницше между активным и пассивным нигилизмом. В то время как активный нигилист подобен радикальному скептику, пассивный нигилист — нет. Пассивный нигилист осознает, что относительно знания могут возникать скептические вопросы. Но вместо того, чтобы сомневаться в знании, пассивный нигилист продолжает верить в знание.Следовательно, для пассивного нигилиста знание существует, но оно существует на основе веры.

Следовательно, нигилизм можно найти не только в человеке, который отвергает притязания на знания из-за отсутствия несомненного основания. Скорее, человек, который осознает сомнения, связанные с утверждениями о знании, и который, тем не менее, продолжает вести себя так, как будто эти сомнения на самом деле не имеют значения, также является нигилистом.

Научные теории могут быть основаны на апелляции к другим теориям, которые основаны на апелляции к другим теориям, любая из которых может быть основана на ошибке.Но до тех пор, пока научные теории продолжают приносить результаты — особенно результаты в форме технического прогресса — тогда сомнения в окончательной истинности этих теорий могут рассматриваться как тривиальные. И, упрощая сомнения относительно знания, пассивный нигилист упрощает поиск знаний.

Другими словами, для пассивного нигилиста знания не имеют значения. Подумайте, как часто такие слова, как «знание» или «уверенность», используются в повседневной жизни бессистемно. Кто-то говорит, что знает, что поезд приближается, и мы либо не спрашиваем, откуда они это знают, либо, если спрашиваем, часто встречаем абсолютную основу для знаний в современной жизни: потому что так говорит их телефон.Телефон может оказаться правильным, и в этом случае претензия на авторитет телефона сохраняется. Или телефон может оказаться неправильным, и в этом случае мы, скорее всего, виним не телефон, а поезд. Поскольку телефон стал нашим основным гарантом знаний, признать, что телефон может быть неправильным, — значит рискнуть признать, что не только наши утверждения о знаниях, основанные на телефоне, могут быть необоснованными, но и все наши утверждения о знаниях могут быть таковыми. В конце концов, как и в случае с телефоном, мы склонны не спрашивать, почему мы думаем, что знаем то, что, по нашему мнению, мы знаем.Таким образом, пассивный нигилизм становится не радикальной «постмодернистской» позицией, а, скорее, нормальной частью повседневной жизни.

В моральной философии нигилизм рассматривается как отрицание существования морали. Как утверждает Дональд Кросби в Призрак абсурда (1988), моральный нигилизм можно рассматривать как следствие эпистемологического нигилизма. Если нет оснований для объективных заявлений о знании и истине, тогда нет оснований для объективных заявлений о добре и зле.Другими словами, то, что мы принимаем за мораль, — это вопрос того, что считает правильным — независимо от того, относится ли это убеждение к каждому историческому периоду, к каждой культуре или к каждому отдельному человеку, — а не к тому, что такое верно.

Утверждать, что что-то является правильным, было сделано исторически, основывая эти утверждения на таком основании, как Бог, или счастье, или разум. Поскольку эти основы считаются применимыми универсально — применимыми ко всем людям, во всех местах и ​​во все времена — они считаются необходимыми для универсального применения морали.

Философ-моралист 18-го века Иммануил Кант признал опасность обоснования морали на Боге или на счастье, ведущую к моральному скептицизму. Вера в Бога может побуждать людей к нравственным поступкам, но только как средство к тому, чтобы попасть в рай, а не в ад. Погоня за счастьем может побуждать людей к нравственным поступкам, но мы не можем заранее знать, какие действия принесут людям счастье. Итак, в ответ Кант отстаивал разумную мораль. По его словам, если мораль нуждается в универсальном фундаменте, то мы должны просто принимать решения в соответствии с логикой универсальности.Определяя, чего мы пытаемся достичь в любом действии, и превращая это намерение в закон, которому должны подчиняться все разумные существа, мы можем использовать разум, чтобы определить, возможно ли логически универсализировать намеченное действие. Следовательно, логика — а не Бог или желание — может сказать нам, является ли какое-либо предполагаемое действие правильным (универсальным) или неправильным (не универсальным).

Однако есть несколько проблем с попытками основывать мораль на разуме. Одна из таких проблем, как указал Жак Лакан в «Канте с Садом» (1989), заключается в том, что использование универсальности в качестве критерия правильного и неправильного может позволить умным людям (таким как маркиз де Сад) оправдать некоторые, казалось бы, ужасные действия, если они может показать, что эти действия действительно могут пройти логический тест Канта.Другая проблема, как указал Джон Стюарт Милль в Utilitarism (1861), заключается в том, что люди рациональны, но рациональность — это еще не все, что у нас есть, и поэтому следование кантианской морали заставляет нас жить как равнодушные роботы, а не как люди.

Еще одна проблема, как указал Ницше, состоит в том, что разум может не быть тем, что утверждал Кант, поскольку вполне возможно, что разум не является более прочным основанием, чем Бог или счастье. В книге «О генеалогии морали » (1887 г.) Ницше утверждал, что разум не является чем-то абсолютным и универсальным, а, скорее, чем-то, что со временем превратилось в часть человеческой жизни.Во многом так же, как мышей в лабораторных экспериментах можно научить рациональности, мы также научились становиться рациональными благодаря столетиям моральных, религиозных и политических «экспериментов» по ​​обучению людей рациональности. Поэтому не следует рассматривать разум как прочную основу морали, поскольку его собственные основы могут быть поставлены под сомнение.

Пассивный нигилист предпочел бы ориентироваться по неисправному компасу, чем рисковать полностью потерянным

Здесь мы снова можем найти важное различие между тем, как активный нигилист и пассивный нигилист отвечают на такой моральный скептицизм.Способность сомневаться в легитимности любого возможного основания морали может привести активного нигилиста либо к переопределению морали, либо к ее отрицанию. В первую очередь о действиях можно судить по моральным принципам, но именно активный нигилист определяет эти принципы. Но то, что кажется творческим, на самом деле может быть производным, поскольку трудно отличить, когда мы думаем за себя, от того, когда мы думаем в соответствии с тем, как мы были воспитаны.

Так что, скорее, чем такой моральный эгоизм, активный нигилизм просто полностью отвергнет мораль.Вместо этого действия оцениваются только с практической точки зрения, например, с точки зрения того, что более или менее эффективно для достижения желаемой цели. Таким образом, человеческие действия не отличаются от действий животного или машины. Если кажется ошибкой утверждать, что животное является злом, если оно ест другое животное, когда оно голодно, тогда активный нигилист скажет, что также ошибочно утверждать, что люди злы, когда крадут у другого человека, когда они голодны.

Без морали такие понятия, как кража, собственность или права, считаются имеющими только юридическую силу.Действия можно рассматривать как преступные, но не как аморальные. Пример такого активного нигилизма можно увидеть у древнегреческого софиста Фрасимаха. В «Республике » Платона Фрасимах утверждает, что «справедливость» — это просто пропаганда, используемая сильными для угнетения слабых, обманом заставляя их принять такое угнетение как справедливое.

Пассивный нигилист, с другой стороны, не отвергает традиционную мораль только потому, что ее законность может быть поставлена ​​под сомнение. Вместо этого пассивный нигилист отвергает идею о том, что законность морали действительно имеет значение.Пассивный нигилист подчиняется морали не ради нравственности, а ради послушания. Пассивный нигилист считает, что жить в соответствии с тем, что другие считают правильным и неправильным, добром или злом, предпочтительнее, чем необходимость жить без каких-либо моральных стандартов, которыми можно руководствоваться при принятии решений. Моральные стандарты служат компасом, и пассивный нигилист скорее предпочтет ориентироваться в жизни, используя неисправный компас, чем рискнет пройти по жизни, чувствуя себя полностью потерянным.

Моральные нормы также дают чувство принадлежности к сообществу.Совместное использование норм и ценностей так же важно для совместного образа жизни, как и обмен языком. Таким образом, отрицая мораль, активный нигилист отвергает и сообщество. Но пассивный нигилист не желает рисковать, чувствуя себя совершенно одиноким в этом мире. Итак, отвергая моральную легитимность, пассивный нигилист принимает сообщество. Тогда для пассивного нигилиста важно не то, истинно ли моральное утверждение, а популярно ли оно.

Это означает, что для пассивного нигилиста мораль не имеет значения.Пассивный нигилист ценит мораль как средство для достижения цели, а не как самоцель. Поскольку желание принадлежать и быть ведомым перевешивает желание иметь моральную уверенность, пассивного нигилиста заботит только чувство направления и чувство общности, которое может возникнуть в результате принятия моральной системы. Пассивный нигилист похож на зрителя на спортивном мероприятии, который болеет за домашнюю команду только потому, что так делают все остальные. Пассивный нигилист поддерживает моральные стандарты только потому, что они приняты сообществом, к которому пассивный нигилист хочет принадлежать.

Точно так же, как эпистемологический нигилизм может привести к моральному нигилизму, так и моральный нигилизм может привести к политическому нигилизму. Под политическим нигилизмом обычно понимают отказ от власти. Так было с вышеупомянутыми самопровозглашенными нигилистами России XIX века, которым в конечном итоге удалось убить царя. Однако эта революционная форма политического нигилизма, которую мы можем отождествить с активным нигилизмом, не отражает пассивную форму политического нигилизма.

Опасность активного нигилизма исходит из его анархической готовности разрушить общество ради свободы.Опасность пассивного нигилизма исходит из его конформистской готовности уничтожить свободу ради общества. Как мы уже видели, пассивный нигилист использует знания и мораль, рассматривая их как важные лишь постольку, поскольку они служат средством достижения целей комфорта и безопасности. Необходимость чувствовать себя защищенным от дискомфорта сомнения и от незащищенности нестабильности — вот что приводит пассивного нигилиста к тому, чтобы в конечном итоге стать более разрушительным, чем активный нигилист.

Опасность здесь состоит в том, что моральные и политические системы, способствующие свободе и независимости, будут считаться менее желательными для пассивного нигилиста, чем моральные и политические системы, которые способствуют догматическому принятию традиций и слепому подчинению авторитету.Хотя мы можем сказать, что хотим быть свободными и независимыми, такое освобождение может казаться ужасным бременем. Это было выражено, например, Сореном Кьеркегором в работе «Концепция беспокойства » (1844 г.), когда он описал тревогу как «головокружение свободы», которое возникает, когда мы смотрим вниз на то, что нам кажется «бездной» бесконечных возможностей. Только подумайте, как часто, когда вам предлагают меню с множеством опций, посетители ресторана просят у официанта рекомендации. Или как Netflix перешел от продвижения своей обширной библиотеки фильмов для вас на выбор к продвижению своего алгоритма, который позволил бы вам «расслабиться», пока он делает выбор за вас.

Нигилизм может продвигать власть имущие, которым выгодны такие кризисы

Ницше был обеспокоен тем, что он считал растущим принятием самоотверженности, самопожертвования и самоотречения как моральных идеалов. Он видел принятие таких самоотрицательных идеалов как свидетельство того, что пассивный нигилизм распространяется, как болезнь, по Европе XIX века. В 20-м веке Эрих Фромм в книге «Побег из свободы» (1941) также беспокоился о том, что он описал как «страх свободы», распространяющийся по Европе.Именно это беспокойство мотивировало работу как критических теоретиков в Германии, так и экзистенциалистов во Франции.

Арендт предупредила, что мы должны быть осторожны, чтобы не думать о нигилизме как о личном кризисе неопределенности. Скорее, мы должны признать, что нигилизм — это политический кризис. Нигилизм могут продвигать те, кто находится у власти, кому выгодны такие кризисы. Следовательно, даже метафизический нигилизм может иметь политический вес. Признание бессмысленности Вселенной может привести к тому, что опасения по поводу угнетения, войны и окружающей среды тоже будут бессмысленными.По этой причине не только политики могут извлечь выгоду из нигилизма.

Согласно Симоне де Бовуар в книге Этика двусмысленности (1948), одна из форм, которые может принимать нигилизм, — это ностальгия — желание вернуться к тому, насколько свободными мы чувствовали себя в детстве, прежде чем мы, взрослые, обнаружили, что свобода влечет за собой ответственность. Поэтому корпорации также могут извлечь выгоду из пропаганды нигилизма в форме продажи нам ностальгии и других способов отвлечься от реальности. Вот почему мы должны не только признать нигилизм в себе, но также признать, что он существует в мире вокруг нас, и определить источники этого нигилизма.Вместо того, чтобы позволять себе чувствовать себя бессильным в мире, который, кажется, перестал заботиться, мы должны спросить, откуда берутся нигилистические взгляды на мир и кому выгодно наше видение мира таким образом.

Нигилизм — Ницше и нигилизм — Срок, ценности, состояние и буддизм

Если бы не Фридрих Ницше (1844–1900), нигилизм — это слово и то, что оно стало обозначать, — несомненно, сильно отличалось бы от того, чем он стал на самом деле. Мы находим загадочную ссылку на «нигилизм по петербургской модели» (очевидная ссылка на Тургенева) в части 5 (1887) из Веселая наука, , но этот термин встречается в его опубликованных трудах в основном в связи с философией, которую рассматривает Ницше. как отрицание мира или жизни.Например, в «Генеалогия морали » (1887) он предлагает термин нигилизм как синоним буддизма, означающий отречение от мирских дел. В книге «Антихрист » (1888 г.) нигилизм по существу является синонимом «отрицания жизни», а Ницше определяет сострадание, коренное чувство христианства, как «практику нигилизма».

Большая часть комментариев Ницше о нигилизме, однако, появляется в неопубликованных работах ( Nachlass, или «литературное наследие») 1880-х годов.Именно здесь Ницше описывает нигилизм как состояние, в котором «обесцениваются высшие ценности» и в котором находится ответ на вопрос «Почему?». пропал, отсутствует. Есть два возможных ответа на это условие, объясняет Ницше в записной книжке, которую он вел в 1887 году. Мы можем набраться сил и признать, что существующие цели больше не подходят, установив новые ценности вместо старых, или мы можем уйти в отставку в слабость («буддизм», как выразился Ницше), неспособная порождать новые ценности.Первый ответ называется «активным нигилизмом», второй — «пассивным нигилизмом».

На протяжении многих лет велись споры о том, был ли сам Ницше нигилистом. Споры ошибочны. Беглое прочтение того, что Ницше говорит по этому поводу, показывает, что для него нигилизм — то прискорбное, то потенциально плодотворное состояние, но в любом случае временное. Любой, кто склонен истолковывать провозглашение Бога мертвым как выражение нигилизма, должен помнить, что Ницше объявил религию, Бог которой якобы мертв, самой формой нигилизма.Истинным наследием Ницше была ассоциация Заговор в России: встреча нигилистов удивлена. Illustration, 1880. В России конца девятнадцатого века нигилизм часто использовался как уничижительный термин, предназначенный для характеристики определенных левых радикалов как опасных и аморальных, но сторонники этого термина использовали тот же термин для обозначения русского революционного движения в России. позитивная мода. © БЕТТМАНН / КОРБИС нигилизма с ценностями (их отсутствие, их отказ, их синтез).Будущие социальные комментаторы, которые используют термин нигилизм , чтобы оплакивать утрату традиционной морали, могут винить или не винить Ницше; то, что они сознательно или невольно должны ему, — это определение, которое, по крайней мере, подразумевается в том, что они говорят.

Ницше отвечает на апокалиптическую мысль

Проблема, рассматриваемая в этом исследовании, — нигилизм. Философ Фридрих Ницше проследил его происхождение до долгой истории апокалиптической и эсхатологической мысли в западных религиях и с сохранением линейных и универсализирующих аспектов их богословия в современной светской мысли.Ницше видел, что это бессознательное наследие влияет на все, от философов Просвещения до естественных и биологических наук, политики и экономики. Таким образом, экзистенциальный кризис европейской цивилизации — приход нигилизма — произошел из-за «смерти Бога», то есть потери среди европейцев непоколебимой объективной веры в истинность авраамических верований.

Я серьезно отношусь к предложению Ницше в «Так говорил Заратустра» о генеалогических отношениях между древними иранцами и древними евреями, которыми пренебрегли ученые Ницше.Изучение этого исторического обмена позволяет нам установить, что зороастрийские концепции всемирного времени и абсолютной морали вошли в иудаизм, а значит и на Запад, на стадии формирования. Затем я обсуждаю некоторых ключевых современных мыслителей, которым откликнулся проект Ницше, и показываю, что апокалиптическая эсхатология жила в работах Канта, Гегеля, Маркса и дарвинистов. Установив для себя, что современность изначально была испорчена этим ядром религиозной догмы, Ницше не видел необходимости спасать современность от самой себя, и, таким образом, смотрел за ее пределы, за пределы наивного поклонения разуму, лежавшего в его основе.

Решение проблемы нигилизма, по мнению Ницше, заключалось не в преодолении религии, а в ее преобразовании. Нужна была новая мифология — совместимая с естественными науками и прославляющая мир таким, какой он есть, а не идеальный мир будущего.