Назад, к нигилистам – Огонек № 36 (5581) от 16.09.2019

Американский историк и философ ставит диагноз: мы, то есть США и западная группа стран, вошли в эпоху нигилизма, примерно, как в XIX веке, но хуже. И очень грамотно объясняет, что это такое, цитируя Тургенева и Достоевского, а также Ницше и еще одного малоизвестного персонажа — барона де Клоотса.

Дмитрий Косырев

Речь идет о статье Роберта Зарецкого в солидном американском журнале Foreign Affairs. Зарецкий — специалист по истории Франции, и он, начиная разговор, выкапывает из эпохи якобинской революции фигуру барона де Клоотса, который закладывал философские основы революционной антирелигиозной политики. Барон подходил к теме креативно и рассуждал примерно так: в «стране прав человека» не должно быть даже никакого атеизма, потому что если вы постоянно боретесь с религией, то этим ее только укрепляете и у вас в лучшем случае получается религия наоборот. Вместо этого должно быть полное отсутствие разговоров на эту тему, то есть ничего (nihil) — политика тотального нигилизма по этому вопросу.

От гильотины эта радикальная идея де Клоотса не спасла (практически все радикалы тогда уничтожили друг друга), но вот считать этого человека условным автором самого термина «нигилизм» можно. Потому что к русским революционерам первой волны он попал именно от де Клоотса, а не из, допустим, монашеских философских трудов еще XII века.

Итак, идея нигилизма предполагает, среди прочего, что даже дискуссий быть не должно. И сразу становится понятно, почему это — абсолютно актуальная ситуация для современного Запада. Революция, то есть уничтожение прежнего общества, идет там по нескольким направлениям.

Это борьба «зеленых» за «спасение планеты», борьба против нынешних отношений мужчины и женщины (радикальный феминизм), борьба с курением, борьба с «белым расизмом» и еще несколько таких же перманентных кампаний. И везде работает принцип: никаких дискуссий с оппонентами, никакого обсуждения фактов, несогласных надо просто задавить, отбросить с дороги, унизить, морально уничтожить.

А это уже Достоевский (точнее, ненавидимые самим автором герои последнего) — и Ницше, прочитавший Достоевского и восхитившийся ясностью его мысли. Потому что, по Ивану Карамазову, если Бога нет, то все дозволено; потому что если все наши прежние знания, убеждения, мораль не существуют, то, значит, вообще нет и не нужно никаких фактов, никакой реальности, ничего нет. Все с нуля — что и требовалось.

Ницше этими мыслями Достоевского воспользовался для того, чтобы заявить: нигилизм означает, что обесценились ключевые ценности, включая само понятие истины (а она, добавим, строится на фактах). Но остается сам человек, который может все, и еще искусство и культура, которые породят новые истины.

То есть перечисленные мыслители вообще-то нигилизм только описывали, и не обязательно с восторгом, скорее с ужасом. Но вернемся к важной особенности этой заразы — к стремлению нигилистов не только обойтись без фактов и истины, но и показать, что таковые более не требуются.

Холодная война шла за то, кто больше соответствует одному и тому же идеалу. Создавали комиссии, вели дискуссии на площадках ООН и прочих, через голову правительств обращались к народам и т.д. Но мы все отталкивались от ценностей эпохи Просвещения и люто грызлись за то, что именно на нашей стороне налицо настоящая верность этим ценностям. А это, среди прочего, научное знание, истина, факты — и уже потом мораль, на этих фактах стоящая.

Но сейчас ничего подобного не происходит, в том числе потому, что новые нигилисты хотят уничтожить не столько наше, сколько свои общества. И во всех перечисленных выше кампаниях по уничтожению этого общества и человека, каким мы его знаем, — то же самое: какие еще факты? Вы вообще о чем?

Кстати, в эту историю отлично вписывается логика, с которой еще с 1980-х годов начался разгром высшего и прочего образования, заселение университетов профессурой левого направления. Потому что зачем там нужны люди, выявляющие истину?

Религия, особенно традиционная, со своей древней идеологией и иерархией — да вы что! Нынешние демократы в США и прочих странах с религиями откровенно борются, почему — смотри выше, где речь о бароне де Клоотсе.

Тут надо сказать, что Роберт Зарецкий, который завел этот чрезвычайно ценный разговор, сам явно на стороне демократов, поэтому нигилистами считает республиканцев и лично Дональда Трампа. Напоминает нам, что с момента своего появления в Белом доме тот выдал около 12 тысяч фальшивых утверждений (да-да, демократы сидят и считают). И советники Трампа, оказывается, настоящие нигилисты, потому что верят только в свои «альтернативные» факты.

То есть если раньше, хотя бы теоретически, правда (истина) была одна, то сейчас она, словами Зарецкого, стала «стадной» — у каждого стада свои факты, а то, что говорят люди другого стада,— это заведомая ложь.

Первая волна нигилистов (а здесь приоритет точно российский), таким образом, занималась расшатыванием основ проклятого самодержавия и в какой-то момент перетянула ключевую, пусть численно не преобладающую, часть общества на свою сторону. А то, что Зарецкий называет эпохой нового нигилизма на Западе,— оно пока что привело к несколько иным результатам. Всего лишь к тотальному расколу обществ, когда факты и истина одних стад не имеют никакого отношения к фактам и истинам других. То есть наши нигилисты вообще-то добились в свое время куда большего, чем западные — сегодня.

Но мы забыли про Тургенева, а его Зарецкий очень даже знает и цитирует. И точно вычленяет из системы убеждений Базарова из «Отцов и детей» одну существенную мелочь. А именно, Базаров считает, что сегодняшняя задача таких, как он,— все отвергать и ломать. Но дальше-то что, как насчет построения лучшего мира? А это не наше дело, говорит он, наше поколение всего лишь расчищает площадку для будущей стройки.

То есть нигилист — это человек, хорошо сознающий свою ограниченность, свое умение только ломать. И перед нашими глазами постоянно и рядами проходят люди, которые на самом деле ничего не реформируют (потому что не умеют), зато отлично рушат все, начиная с самых основ.

А революционеры — это те, которые приходят за нигилистами. На самом деле могут прийти и раньше, помогать разрушителям сделать свое дело и одновременно готовиться на развалинах общества навязать людям свои идеи — такие прекрасные, что ради них стоило уничтожить что угодно, включая самих людей.

Тургенев, как известно, хорошо расправился со своим Базаровым — отравил его трупным ядом. Интересно, как в реальной жизни сложится судьба нигилистов сегодняшнего дня.

Субкультура русского нигилизма 1860 х годов и её социальная направленность Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 94(47)

СУБКУЛЬТУРА РУССКОГО НИГИЛИЗМА 1860 — Х ГОДОВ И ЕЁ СОЦИАЛЬНАЯ НАПРАВЛЕННОСТЬ

© 2009 М.А. Ицкович

Самарский государственный университет

Поступила в редакцию 06.04.2009

Статья посвящена русскому нигилизму 1860-х гг., который рассматривается как социокультурное явление. Характерные черты нигилистического сознания и нигилистического образа жизни исследуются в тесной связи с социальными и политическими переменами в русском обществе середины XIX в.

, с потребностями, интересами, ценностями складывающегося в этот период слоя разночинной интеллигенции.

Ключевые слова: Россия XIX в.; нигилизм; разночинцы; интеллигенция; субкультура.

Тема русского нигилизма 1860-х гг. долгое время привлекает внимание исследователей и порождает самые различные толкования. Большинство учёных и публицистов вплоть до недавнего времени рассматривали нигилизм только как течение общественной мысли. Между тем, уникальность феномена нигилизма заключается в том, что он породил социальную общность, для которой был характерен совершенно особый тип личности, образ жизни и бытового поведения, новые формы и принципы отношений между людьми. Поэтому изучение нигилизма с идеологической стороны не позволяет объяснить сущность и специфику этого явления. Более перспективным и научно значимым представляется рассмотрение нигилизма в рамках социокультурной истории. Субкультура в данном случае понимается как культура определённой социальной группы, по некоторым параметрам отличающаяся от культуры общества в целом.

Основы культурно-антропологического подхода заложили в советской историографии — А.И. Новиков, в зарубежной — Д. Брауэр и М. Конфи-но, а впоследствии этот подход получил дальнейшее развитие в трудах современных российских исследователей И. Паперно, В. Живова и других. Однако для большинства перечисленных авторов феномен нигилизма является побочным сюжетом исследования, и их анализ носит недостаточно конкретный характер. В тех случаях, когда автор рассматривает нигилизм в комплексе, как целостное явление, поставленные задачи зачастую не находят удовлетворительного решения. В связи с этим мы избрали целью своего исследования проследить механизмы создания нигилистами своей культуры в контексте социальной истории России и той трансформации российского общества, которая началась на рубеже 1850-1860-х гг.

Ицкович Михаил Александрович, аспирант кафедры Российской истории. E-mail: [email protected]

В самом термине «нигилизм» подчёркивается начало отрицания, протеста. Главным признаком возникшей субкультуры было то, что её представители намеренно противопоставляли себя тому, что называлось «обществом». Это бросалось в глаза, поэтому их и называли «нигилистами» — раз они отрицают наши принципы, наши ценности, нашу культуру, значит, они отрицают всё. В зарубежной историографии получила широкое распространение концепция «молодёжного бунта» как объяснение феномена нигилизма1. Возрастной фактор, безусловно, играл немаловажную роль, так же, как и корпоративный дух студенчества. Однако к родителям своим нигилисты относились по-разному, между «детьми» и «отцами» нередко существовали дружественные отношения. Когда же возникала враждебность, она была обусловлена различиями в ценностях, убеждениях, идеалах. Конфликт поколений был не причиной, а следствием идейного размежевания между «отцами» и «детьми», выражением социальных и нравственных расхождений между ними. А само это размежевание было вызвано масштабными переменами, ознаменовавшими начало перехода России в экономическом смысле от феодализма к капитализму, а в социальном — от сословного общества к классовому.

Кризис системы общественных отношений, основанных на крепостном праве, с неизбежностью породил и отвержение радикальной молодёжью всей «надстройки», всех проявлений «старого», «господского», «барского» в идеологии, в культуре, в быту. Нигилистическое движение, с точки зрения его участников, было призвано ликвидировать наследие крепостнического прошлого, «преобразовать привычки и обычаи повседневной жизни»2. Строки В.В. Маяковского: «Долой ваше искусство! Долой вашу любовь! Долой ваш строй! Долой вашу религию!» могут служить отличной

иллюстрацией к нигилизму 1860-х гг. Все их «долой» были обусловлены тем, что искусство, мораль, религия, этикет служили классу, который жил за счёт безвозмездного труда и угнетения крепостных крестьян. Раз вся система социальных отношений безнравственна и не имеет морального права на существование, значит, нужно отвергнуть всё, что хоть как-то связано с ней.

«Классовый подход» нагляднее всего проявлялся в повседневной жизни нигилистов, в их быту, нравах, манере общения, стиле одежды. Именно эти внешние признаки, как отмечают исследователи, служили знаками, определяющими принадлежность к нигилизму как в массовом сознании, так и для самих участников движения, именно через эти признаки проявлялся разрыв между «отцами» и «детьми»3. «Нигилистический образ жизни» подразумевал культ труда и «честной бедности», сознательный отказ от всякой роскоши и излишеств. По известному выражению Д.И. Писарева, именно взгляд на труд как на «необходимое условие человеческой жизни» составлял чуть ли не самое главное отличие «новых людей» от «старых»4. Отрицались также «типично дворянские» формы проведения досуга — танцы, светские разговоры, карточная игра, кутежи и попойки. В сфере межличностного общения нигилистами отвергались все внешние атрибуты «хорошего тона» и «внешней вежливости», которым «новые люди» противопоставляли простой, демократичный стиль общения, выражали своё мнение с нарочитой прямотой и резкостью, «даже с некоторой аффектацией внешней грубоватости»5. Намеренно провокационным поведением они показывали своё неприятие стандартов этикета, сословных предрассудков и социального неравенства.

Главная мотивация нарочитого «опрощения» в быту и нравах, свойственного нигилистам, прослеживается достаточно отчётливо: стремление жить, выглядеть, вести себя «не как они», не как дворянское общество. «Барские привычки», «чи-новалы и чинодралы», «кисейные барышни» — вот те образы, от которых отталкивались нигилисты, строя свою модель бытовой жизни. Это отталкивание ярко проявилось, например, в сфере одежды. Современники выделяют две главных причины, породившие «демократическую моду»: желание «ни в чём не походить на презренных филистёров» и «открыто выставить свою принадлежность к сонму избранных»6. В сущности, одно вытекает из другого. Б.Ф. Поршнев отмечал, что для любой общности негативизм по отношению к «ним» усиливает групповую сплочённость, «отличение вовне стимулирует уподобление внут-ри»7. Роскошь была признаком «чужого», и уже в силу этого она объявлялась безнравственной или бесполезной (что в свете теории разумного эго-

изма одно и то же). Сами для себя нигилисты объясняли своё поведение сознательным различением подлинных и мнимых потребностей или нравственными соображениями. Но это объяснение, на наш взгляд, является скорее рационализацией, а подлинным мотивом было желание почувствовать свою принадлежность к сообществу «новых людей». Самоограничение не приносило им дискомфорта именно потому, что компенсировалось чувством собственной значимости.

Нигилисты отрицали не только дворянскую культуру, но и вообще всю систему мышления сословного общества, в котором «всякий сверчок знал свой шесток», «где есть прочные устои и где отдельной личности не предоставлено биться головой об стену, ища какого-то своего собственного, отдельного исхода»8. Атмосфера переломной эпохи рождала убеждение в исторически преходящем характере ценностей, которые принято было считать абсолютными и вечными — религия, семья, мораль, социальный уклад, государство. Отсюда логически следовало и отрицание нигилистами всех «суеверий, предрассудков, привычек и обычаев», которые не согласуются с разумом и с естественными потребностями человека, стремление создавать свой новый стиль жизни, свои принципы взаимоотношений, поскольку старые в их глазах утратили жизненность и актуальность.

В наибольшей мере революционизирующее влияние нигилизма, его разрыв с традиционной культурой проявились в сфере взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Нигилист желал видеть в женщине прежде всего «товарища, человека, а не куклу, не кисейную барышню»9. Характерные высказывания самих нигилисток свидетельствуют, что «освобождение женщины» понималось ими как самоосвобождение от всего, что принято считать «специфически женским»: чрезмерного внимания к одежде и внешнему виду, пассивности, несамостоятельности10. В их одеждах, манерах, образе жизни проявлялось иное представление о своей социальной роли. Девушки-нигилистки стремились к экономической независимости, к знаниям, необходимым для овладения интеллигентными профессиями, к активной общественной деятельности. Когда эти стремления наталкивались на сопротивление родителей, приходилось прибегать к фиктивному браку для того, чтобы обрести юридическую свободу. С течением времени он стал намного большим, чем «крайней мерой». В идее и практике фиктивного брака в наивысшей степени проявилось новое отношение к женщине как к товарищу, а не как к «объекту любви». Официальный же, церковный брак признавался полезным только в том случае, когда был фиктивным, а сам по себе он считался «устарелым институтом», инструментом насилия над человеческими чув-

ствами11. Связь между мужчиной и женщиной должна быть основана только на взаимной любви и безусловно предполагать равенство полов, в том числе и равное право на отделение друг от друга, считали нигилисты.

Инициатива в утверждении новой этики и нового образа жизни шла от разночинной молодёжи. Радикальный поворот в общественном сознании, последовавший после поражения России в Крымской войне, давал разночинцам отличную возможность преодолеть свои социально-психологические комплексы. Те черты, которые прежде воспринимались ими как унизительные — бедность, незнатное происхождение, отсутствие хороших манер — в новой ситуации были переосмыслены ими как достоинства, как знак непричастности к старой дворянской элите. Сама эта элита тоже испытывала кризис, как экономический, так и культурный. Многие дворяне разорялись, утрачивали привычные источники дохода и возможность вести привычный дворянский образ жизни, а их дети испытывали потребность компенсировать утрату своего социального статуса. Другие сами стремились отмежеваться от своего элитарного положения, которое в значительной мере потеряло свой престиж в свете начавшихся реформ. И в том и в другом случае они, так же, как и образованные разночинцы, оказывались в неустойчивом, маргинальном положении. В сложившейся ситуации специфически разночинские черты — такие, как подчёркнутая простота быта и бесцеремонность нравов — стали сознательно воспроизводиться дворянскими детьми как знак протеста против всей социальной системы.

Так, «хорошие манеры», бывшие для дворян признаком их социального статуса, были недоступны и непонятны разночинцам, воспринимались ими как признак «чужой», «враждебной» культуры, как символ социально несправедливого, иерархического общества, в котором они считались «людьми второго сорта». Скромный образ жизни и необходимость труда, естественные для разночинцев, получили теоретическое обоснование, были возведены в добродетель и стали предметом гордости. Даже такая экзотическая для России середины XIX в. идея, как равноправие женщин, имела корни в социальном положении интеллигентов-разночинцев. Для них найти подругу жизни, разделявшую их убеждения и интересы, было серьёзной проблемой, поскольку они были чужаками и в дворянском обществе, и в среде низших и средних слоёв общества, из которой вышли. Логическим выходом из этой ситуации было отрицание всех «условностей» в общении между полами и требование работы и образования для женщин.

В противовес прежним представлениям о предопределённости человеческой судьбы, о необходимости следовать требованиям своей социальной роли, нигилисты выдвинули поистине революционную идею сознательного конструирования человеческой личности. Все отрицательные человеческие качества являлись, с их точки зрения, не объективной данностью, а следствием влияния «той почвы, которая нас выкормила, понятий того общества, в котором мы развились и жили»12, и, значит, могли быть преодолены путём самовоспитания. Причём выработка в себе качеств «нового человека» воспринималась как личностная, сугубо индивидуальная задача, не как насилие над собой, а как «очистка» себя от свойств и качеств, воспитанных «средой».

Идея совершенствования, «переделки себя на иной лад» вытекала из понимания нигилистами социальной (можно даже сказать, классовой) обусловленности культуры. Показательным является тот факт, что эта идея была озвучена именно разночинцами. Вспомним слова тургеневского Базарова: «Всякий человек сам себя воспитать должен», или разночинца Молотова из повести Н.Г. Помяловского «Мещанское счастье», который «научился не верить старине и авторитету», «привык к самодеятельности, к уменью отрешаться от ложных взглядов»13. Получившие образование выходцы из мещанства, купечества, духовенства порывали все связи с родной средой, становились маргиналами. Они, предоставленные своим собственным силам, были вынуждены «воспитывать себя сами», игнорируя влияние «среды» вместе с её «предрассудками». Их собственный жизненный опыт наглядно убеждал их в том, что человек сам хозяин своей судьбы. Поскольку разночинец, избравший путь интеллектуального труда, всем своим положением был обязан только самому себе, он неизбежно приходил к мысли о решающей роли личных усилий и личной активности в человеческой жизни. Неукоренённость разночинцев в сословной структуре общества, их маргинальное положение способствовали критическому отношению к любым привычкам, убеждениям и традициям.

Отсюда и та огромная роль, которая отводилась знанию и науке в нигилистической субкультуре. Получив образование, открывшее перед ними новые горизонты, разночинцы не хотели иметь ничего общего со средой, из которой они вышли. Образование для них было средством продвинуться по социальной лестнице, фактором социальной мобильности. Поэтому разночинная интеллигенция стала относиться к знанию «как к абсолютной, всеразрешающей силе»14. При этом господствовал утилитарный подход к знанию, как

к естественнонаучному, так и гуманитарному. Ценилось не «знание вообще», не «чистая наука», а знание как средство содействия социальному прогрессу. Нигилистическому сообществу, как отмечали враждебно настроенные современники, была свойственна «гордость своим умом и просве-щением»15. Важно отметить, что тяга к познанию обычно сочетается в описании нигилистов и нигилисток с равнодушием к материальным благам. Интеллектуальный труд как один из отличительных признаков «мыслящих реалистов» противопоставлялся праздности и сибаритству, характерному для «высших классов», самоограничение и аскетизм — стремлению к наживе16.

Если вначале складывание новой субкультуры шло стихийно, то затем идеологами нигилизма была сформулирована целостная система представлений о том, как должен жить и мыслить «новый человек». Скромность в быту, трудолюбие, показная небрежность в одежде, прямота в общении, неприятие традиций, вера в силы и разум человека — все эти черты, родившиеся как отражение социального опыта разночинцев, стали сознательно и целенаправленно культивироваться. В совокупности они образовывали определённый идеал, выстроенный по контрасту с элитарной культурой. Переустройство своей жизни в соответствии с требованиями «полезности» служило в их глазах моральным оправданием их бунта против «отцов» и укрепляло коллективную солидарность радикальной молодёжи.

Как мы видим, источником формирования нигилистической субкультуры было чувство отчуждения и неприязни молодых интеллигентов-разночинцев ко всему социальному строю Российской империи, к господствующей элите и её образу жизни, к обществу, в котором человек ценился по его происхождению и богатству, а не по заслугам и способностями. Вопросы переустройства данного общества были для них первостепенными, а главным критерием оценки любых явлений стала «общественная польза», совпадавшая с целями этого переустройства. Однако в силу того, что возможности политического действия были ограничены, желание перемен выражалось в форме создания собственной культуры. Таким образом, нигилизм можно рассматривать как культурную форму социального протеста. Поэтому обвинения нигилистов в «индивидуализме» и «аполитичности», которые им предъявляли некоторые современники и историки, вряд ли справедливы17. Этот «индивидуализм», то есть сосредоточенность на строительстве собственной жизни согласно определённым принципам, был «социальным» по своей природе, возникал из нереализованного желания преобразовать общество.

В первой половине 1860-х годов относительная массовость нигилистического движения была обусловлена тем, что для многих оно стало не только формой сознательного протеста, но и своеобразной «модой». На фоне разочарования в официальной культуре вполне объяснима привлекательность «неофициальной», альтернативной, протестной культуры, принадлежность к которой давала молодым людям столь недостающее им чувство собственной значимости, своего избранничества и нравственного превосходства. Такая ситуация и обусловила широкое, но не всегда глубокое распространение нигилизма. Если у «настоящих нигилистов» жизненное поведение было естественным следствием выработанных принципов, то у многих молодых людей принадлежность к нигилизму ограничивалась внешними признаками, проявлялась в заимствовании отдельных элементов нигилистического «стиля жизни».

Тем не менее, создаваемая культурная среда служила питательной почвой для функционирования и развития революционного движения. И правительство, принимая с конца 1860-х годов жёсткие меры против нигилизма и политического радикализма, фактически ставило знак равенства между этими явлениями. В результате часть нигилистов предпочла расстаться с увлечениями юности, ограничив свои устремления профессиональной карьерой. Другие, напротив, сосредоточились на политической борьбе, тем самым подтверждая правительственную точку зрения. Эволюция нигилистической субкультуры требует отдельного изучения в неразрывной связи с социальными, экономическими, политическими и культурными переменами в русском обществе второй половины XIX в.

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

1 Confino M. Revolte juvenile et contre-culture. Les nihilistes russes des «annees 60» // Cahiers du monde russe et sovietique. Paris, 199G. — Vol. 31(4). P.5G6-5G8; Gleason A. Young Russia: The Genesis of Russian Radicalism in the 186G’s. — NY: The Viking Press, 198G. — P.119-12G.

2 Кропоткин П.А. Записки революционера. — M.: Мысль, 199G. — С.267; Водовозова Е.Н. На заре жизни. В 2 т. Т.2. — M.: Художественная литература, 1987. — С.205-207.

3 Confino M. Op.cit. — P.519; Новиков А.И. Нигилизм и нигилисты. Опыт критической характеристики. — Л.: Лениздат, 1972. — С.19, 267; Шоломова Т.В. Эстетика русского нигилизма (1860-1880-е годы). Автореф. дисс. на соиск. учен. степ. канд. филос. наук (G9. GG. G4). -СПб., 1999. — С.9.

4 Писарев Д. И. Mыслящий пролетариат // Писарев Д.И. Избранные произведения. — Л.: Художественная литература, 1968. — С.391.

5 Кропоткин П.А. Указ. соч. — С. 267.

6 Скабичевский AM. Литературные воспоминания. — M.: Аграф, 2001. — С.291.

7 Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. — М.: Наука, 1979. — С.116.

8 Ковалевская С.В. Нигилистка // Ковалевская С.В. Избранные произведения. — М.: Советская Россия, 1982. — С.179.

9 Кропоткин П.А. Указ соч. — С.268.

10 Чернышевский Н.Г. Полемические красоты // Современник. — СПб., 1861. — №6. С.464-465; Юкина И.В. Нигилистки // Женщины в социальной истории России. — Тверь: Тверской государственный университет, 1997. — С.50-51; Стайтс Р. Женское освободительное движение в России. Феминизм, нигилизм и большевизм, 1860-1930. — М.: РОССПЭН, 2004. — С.154-155; Rosenholm A. The woman question of the 1860’s and the ambiguity of the ‘learned woman’ // Gender and Russian literature: new perspectives. — Cambridge: Cambridge University Press, 1996. — Р.116.

11 Ковалевская С.В. Нигилист // Ковалевская С.В. Избранные произведения. — М.: Советская Россия, 1982.

— С.281; Утин Н.И. Пропаганда и организация. Дело прошлое и дело нынешнее // Литературное наследство.

— Т.87. — М.: Наука, 1977. — С.389; Кропоткин П.А. Указ. соч. — С.267; Водовозова Е.Н. Указ. соч. Т.2. — С.104.

12 Писарев Д.И. Реалисты // Писарев Д.И. Избранные произведения. — Л.: Художественная литература, 1968. — С. 282.

13 Тургенев И.С. Накануне. Отцы и дети. — М.: Художественная литература, 1980. — С.175-176; Помяловский Н.Г. Мещанское счастье. Молотов. Очерки бурсы. — М.: Художественная литература, 1987. — С.8.

14 Воровский В.В. Базаров и Санин. Два нигилизма // Воровский В.В. Статьи о русской литературе. М.: Художественная литература, 1986. — С. 234.

15 Страхов Н.Н. Письма о нигилизме // Русская социально-политическая мысль XIX — начала ХХ веков:

B.А. Зайцев. — М.: Воробьёв А.В., 2000. — С.195.

16 Ковалевская С. В. Воспоминания и письма. — М.: Издательство АН СССР, 1961. — С. 94, 210; Водовозова Е.Н. Указ. соч. Т.2. — С. 8-9, 76.

17 Степняк-Кравчинский С.М. Подпольная Россия // Степняк-Кравчинский С.М. Сочинения в 2 т. Т.1. — М.: Художественная литература, 1987. — С.342; Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // Мыслители русского зарубежья: Бердяев, Федотов. — СПб.: Наука, 1992. —

C.290-292; Confino M. Op. cit. — P.505-506.

SUBCULTURE OF RUSSIAN NIHILISM OF 1860s AND ITS SOCIAL ORIENTATION

© 2009 M.A. Itskovich

Samara State University

The article deals with Russian nihilism of 1860s as a socio-cultural phenomenon. Characteristic features of nihilistic mentality and nihilistic lifestyle are researched in connection with social and political changes in mid-nineteenth century Russia and with needs, interests and values of the new intelligentsia formed by raznochintsy.

Key words: XIXth century Russia, nihilism, raznochintsy, intelligentsia, subculture.

Mikhail Itskovich, Graduate Student, Russian History Department.

E-mail: [email protected]

The Russian Intelligentsia: Taming Nihilism in the Stalin Period | Vinogradov

Русская и советская интеллигенция всегда была явлением весьма неоднозначным и неоднородным. Образы ее периодически менялись на протяжении почти двух веков в России, но одной из ее главных неизменных черт до настоящего времени остается то, что получило в русской публицистике и художественной литературе ХIХ века название «нигилизм».

Современный образ нигилиста во многом, конечно, далек от образа, созданного И.Тургеневым в романе «Отцы и дети», однако нельзя не отметить некий его неуничтожимый дух, витающий над этой частью русского народа и выражающийся, прежде всего, в постоянном глубинном неприятии и противостоянии любой власти. Отношение к власти — основной маркер, определяющий оппозицию «свой — чужой».

Вообще, само возникновение феномена русской интеллигенции, в сущности, было связано именно с актом нигилизма, в свое время совершенным образованной частью русского общества. Это был протест, вызванный явным разрывом между российской действительностью и провозглашенными государственными принципами, национальными и религиозными ценностями. Отныне взятая на себя миссия интеллигенции — это собственное распространение и создание духовных, нравственных ценностей. В эту систему встраивается и научный прогресс, так как в итоге он должен нести облегчение для жизни народа, главного страдальца российской действительности. Естественно, что эта деятельность периодически вступает в противоречие с существующими в конкретный исторический период представлениями, нормами и правилами. Таким образом, субкультура нигилизма становится совершенно естественной для интеллигенции и совершенно свободно растворяется среди большинства ее представителей.

Как писал Н.Бердяев в работе «Истоки и смысл русского коммунизма»: «…но в действительности нигилизм есть явление гораздо более широкое, чем писаревщина, его можно найти в подпочве русских социальных движений, хотя нигилизм сам по себе не был социальным движением. Нигилистические основы есть у Ленина, хотя он и живет в другую эпоху. Мы все нигилисты, говорит Достоевский. Русский нигилизм отрицал Бога, дух, душу, нормы и высшие ценности. И тем не менее нигилизм нужно признать религиозным феноменом. Возник он на духовной почве православия, он мог возникнуть лишь в душе получившей православную формацию. Это есть вывернутая наизнанку православная аскеза, безблагодатная аскеза. В основе русского нигилизма, взятого в чистоте и глубине, лежит православное мироотрицание, ощущение мира, лежащие во зле, признание греховности всякого богатства и роскоши жизни, всякого творческого избытка в искусстве, в мысли. Подобный православной аскетике нигилизм был индивидуалистическим движением, но также был направлен против творческой полноты и богатства жизни человеческой индивидуальности. Нигилизм считает греховной роскошью не только искусство, метафизику, духовные ценности, но и религию. Все силы должны быть отданы на эмансипацию земного человека, эмансипацию трудового народа от непомерных страданий, на создание условий счастливой жизни, на уничтожение суеверий и предрассудков, условных норм и возвышенных идей, порабощающих человека и мешающих его счастью. Это — единое на потребу, все остальное от лукавого» [1].

«Все силы должны быть отданы на эмансипацию земного человека» [2], — вот главная формула нигилизма, исповедуемая всеми поколениями российской интеллигенции в независимости от того, какую идеологическую позицию занимает тот или иной ее представитель. Именно это положение раскололо российскую интеллигенцию в 1917 году, когда одна часть ее поверила в то, что, наконец, появилась такая система эмансипации земного человека, благодаря которой вот-вот наступит та самая долгожданная счастливая жизнь, лишенная порабощения, а другая часть интеллигенции решительно ее отвергла. Вот с этой другой, не поверившей частью и предстояла серьезная идеологическая работа. Показательно, что создание образа интеллигенции на отечественном экране начинается именно с мотива переубеждения.

Двадцатые годы

Эти нигилистские свойства сознания интеллигенции четче всего просматриваются применительно к образу ученого как наиболее последовательного выразителя духа этой общности, стойкого служителя идеи всеобщего счастья. Именно ученым, подвергающим сомнению многие привычные жизненные основания, в большой степени присуща субкультура нигилизма. Словно почувствовав это, уже в 1918 году выходит картина «Уплотнение» [3] — первое обращение к теме отношений новой власти и интеллигенции, где авторами картины значатся нарком просвещения А.Луначарский, режиссеры А.Пантелеев и А.Долинов. Фильм сохранился не полностью, но из доступного материала можно судить о главной идее работы: прогрессивная часть интеллигенции принимает Советскую власть и солидаризуется с рабочим классом, так как новая власть выполняет главную для русской интеллигенции миссию — эмансипацию.

В центре повествования две семьи — семья профессора и рабочего. Профессора «уплотняют», подселяя ему рабочего с дочерью. Старший сын профессора недоволен «соглашательским» поведением отца по отношению к новой власти и его дружеским общением с представителями чуждого ему класса. За отца вступается младший сын, влюбленный в дочь подселенного рабочего, демонстрирующий широкие демократические взгляды. Конфликт между братьями разрастается и выливается в драку. Дочь рабочего вызывает наряд бойцов из комендатуры городского района. Старшего сына арестовывают. На стороне же профессора оказываются его младший сын и дочь. Немного посокрушавшись об арестованном старшем сыне, отец продолжит свою дружбу с пролетариатом, советской властью и даже начнет читать популярные лекции в клубе. Так, несколько прямолинейно, схематично, но пропагандистски доходчиво, на экране сближаются классы, а представители интеллигенции, наконец, понимают, что советская власть несет идеи свободы, равенства и братства, о чем, собственно, они сами мечтали, и нет более причин для нигилистического отношения к действительности как к миру, лежащему во зле.

Однако тема перехода представителей старого мира на сторону Советской власти возникает не так уж и часто в кинематографе первого постреволюционного десятилетия (очевидно, что в реальности еще велико недоверие к элементам непролетарского происхождения). Отношение все больше негативное, как например, в картинах «Человек с портфелем» (1929, не сохранился), «Лицом к лицу» (1930). Но сами по себе истории о представителях чуждых классов и их мировоззренческом выборе касаются не столько интеллигенции, как в фильме «Уплотнение», сколько бывших офицеров царской армии («Прозревший», 1919, фильм не сохранился), «Враги», «Отец и сын», «Разрушенный очаг» (1924), «На крыльях ввысь» (1923, не сохранился), «Седьмой спутник» (1928), «Разлом» (1929). Не принявших Советскую власть в отечественных картинах ждет печальное и жалкое будущее, как, например, бывшего фабриканта из фильма «В когтях советской власти» («Приключения фабриканта», 1926), бежавшего из новой России в Париж и нашедшего там единственное место — работу клоуном в цирке. Трагикомический финал символичен и касается, по мысли авторов, судьбы всей русской эмиграции.

Тридцатые годы

Только к середине тридцатых годов возникает полноценный положительный образ ученого, принявшего советскую власть. Нельзя не вспомнить Дмитрия Полежаева из фильма «Депутат Балтики» (1937), поставленного А.Зархи и И.Хейфицем, и доктора Степанова «из бывших» в фильме-утопии А. Роома «Строгий юноша» (1936). Правда, вторую картину нельзя считать воплощением официальной идеологической позиции государства, а скорее сарказмом в отношении будущего коммунистического проекта. Но понять этот проект и официальное отношение к дореволюционной интеллигенции и оценить плоды уже выросшей комсомольской молодежи вполне возможно.

Один из героев фильма — врач, принявший советскую власть, обласканный ею и живущий в собственном загородном поместье, по сути помещичьей усадьбе с прислугой, с личным автомобилем, мраморными догами, сигарами, заграничными спиртными напитками и т.д. У него есть молодая жена (намек на дореволюционный неравный брак) и нахлебник — шутовской образ прошлого — Цитронов, и в определенном смысле темная старорежимная половина самого хозяина. Все материальные блага, вплоть до присылаемых заграничных напитков, ему дало правительство, как сообщается в одной из сцен. Действительно, аскетический быт революционных пассионариев уходил в прошлое. Многое, что отрицалось в 1920-е годы теперь становилось нормой. И в этом смысле весьма интересно как конструктивистские интерьеры комсомольского общежития в фильме сосуществуют с архитектурой дворянской усадьбы XIX века. Это не просто буржуазный быт, которого так боялись и с чем боролись в двадцатые, считая его врагом коммунизма, а совершенное ничем не стесненное барство. И этого достигает научное светило мирового уровня, принявшее Советскую власть. В принципе, молодые строители коммунизма, живущие в своих общежитиях, со временем могут достичь того же. Конечно, не все, а лишь единицы, ведь, как заявляет главный герой фильма, комсомолец Гриша: «Уравниловки быть не должно».

За что же удостоился подобного благосостояния доктор Степанов? Ответ весьма любопытен. Как заявляет его приживал Цитронов: «Доктор Степанов буквально воскрешает из мертвых!», — фантастическое достижение (сказано, естественно, образно, для того чтобы подчеркнуть высшую степень врачебного искусства). Однако эта фигура речи, прозвучавшая в фильме, имеет и весьма явные христианские аллюзии, и намек на идеи русского космизма, в частности, на проекты Н. Федорова, неожиданно оказавшиеся созвучными целям новой утопической системы. В фильме все это звучит так, словно при советской власти, наконец, осуществилась давнишняя мечта человечества — победа над смертью.

Однако не все так однозначно и тень сомнения все же лежит на этом образе ученого. Несмотря на свои научные заслуги, доктор Степанов представляет образ прошлого, адаптированного к современности, поэтому и существует он только в пространстве своей клиники и усадьбы. Современность и проект будущего должны быть сформированы новым поколением молодых людей, воспитанных при советской власти и поэтому лишенных родовых пятен капитализма. Живущие в конструктивистском пространстве, они свободно перемещаются в любых других (например, стадион), выстроенных в стиле классицизма, и даже примеривающие из «Травиаты» фрак, как впрочем, и всю историю из известного произведения.

Так какое же положение может занимать интеллигенция, а тем более ученые при советской власти, что позволено им, насколько велика их власть? Тем более, что зритель видит явное неравенство в положении молодых комсомольцев, ютящихся в общежитии, и ученого, живущего в загородном поместье.

Подобным вопросом задается Николай, приятель Гриши, — не нарушает ли мировое светило главного закона нашего общества? А именно, не злоупотребляет ли врач своим величием и своей властью? Получается, что известному человеку можно все. На эти сомнения дает ответ сам Григорий: «Это чистая власть, он великий ученый, а не банкир. Это власть гения, поклонение великим зодчим социализма остается в новом государстве. Влияние высокого ума — это высокая власть». Вывод весьма однозначен: в обществе рабочих и крестьян представители интеллигенции могут занять ведущие позиции и стать лидерами. Новая власть предоставляет такую возможность на условиях свободной соревновательности. Как объясняет нам III комплекс ГТО, сформулированный Григорием: «Само понятие соревнования снимает понятие равенства. Равенство есть неподвижность, соревнование есть движение. Равняйся на лучших, помогай отстающим и добейся всеобщего подъема. Лучшие — это наши вожди… Лучшие — это те, кто творит мысли, науку, технику, музыку… Это высокие умы… Те, кто борется с природой, победители смерти».

Таким образом, в картине декларируется отказ от родовой печати классово чуждого элемента («из бывших») и теперь представитель интеллигенции может совершенно свободно войти в мир нового общества и занять там высшее положение — все зависит только от плодов его деятельности.

Еще одна работа — «Депутат Балтики» (1936), снятая в то же время, настежь раскрывала интеллигенции двери перед советской властью. Фильм посвящается великому русскому ученому Клименту Аркадьевичу Тимирязеву, дворянину, открыто приветствовавшему большевистскую революцию 1917 года. За этот поступок он был осужден университетской общественностью. Ученый, отвергнутый своим кругом, за исключением буквально нескольких последователей, жены и бывшего ученика, ставшего большевиком, тем не менее обретает подлинную связь с народом, благо которого, если мы вспомним выше приведенную цитату из Н.Бердяева, является высшим смыслом и целью усилий интеллигенции. Вот главная награда настоящему интеллигенту за разрыв со своим классом, не принявшим Октябрьской революции, — возможность участвовать в действительной «эмансипации земного человека», то, что осуществляет на практике большевистская партия.

Великий ученый даже произносит обличительную речь, дабы воззвать к совести и разуму ощетинившейся интеллигенции, что люди науки, воспитанные на средства народа, теперь платят ему черной неблагодарностью, но становится совершенно ясно из фильма, что все бесполезно, — надо воспитывать новую трудовую интеллигенцию. Но хотя зритель и слышит, что за Полежаевым идут сотни и тысячи интеллигентов, в фильме мы видим только одного его ученика, да представителей народа, осознавших, что профессор им друг. А все остальные представители этого класса (прослойки, в советском определении) поражены нигилизмом по отношению к новой власти и традиционно призывают к неподчинению.

Вывод один: прогрессивно мыслящих людей из «бывших» — единицы, и государству предстоит огромная работа по воспитанию собственной советской интеллигенции и ученых. Новая интеллигенция — это выучившиеся представители рабочего класса и крестьянства. В них нет и следа от «неправильного» нигилизма дореволюционных собратьев. Нигилизм, если он и возникает, уже надежно взят в берега и направлен на поиск научной истины и непримиримости к врагам советской власти.

Великая Отечественная война

Наиболее ярко форма подлинного нигилизма демонстрируется в кинематографе периода Великой Отечественной войны. В «мягких», воспитанных людях, как казалось, всегда нацеленных на компромисс, вновь проявляется дух стоицизма и непримиримости. Качества, которые можно считать производными от того самого нигилизма. Понимание высшего блага и высшей цели порождает, с точки зрения новой власти, уже нигилизм подлинный. Приверженность этим идеям позволяет совершить, то к чему призывала советская власть — перешагнуть через родовые связи ради обретения новых, основанных на новой вере.

Самым ярким примером в этом отношении становится, пожалуй, картина А.Роома «Нашествие» (1944), снятая по пьесе Л.Леонова. Фильм об испытании веры, где интеллигенция демонстрирует свои лучшие качества. Семья провинциального врача, занимающая дом сбежавшего после революции фабриканта (почти как в фильме «Строгий юноша»), оказывается в зоне немецкой оккупации. За учтивостью и интеллигентностью отца семейства видна стальная непреклонность и готовность умереть за идеалы. Более того, идеалы оказываются сильнее отцовского чувства, когда врач ошибочно решает, что его сын, вернувшийся из лагерей, служит немцам. Даже когда ошибка понята родителями, отец и мать в момент ареста сына сохраняют стоическую выдержку. Сын теперь для них мученик, праведник, и они понимают, что главное спасти не жизнь, а свою совесть и душу. А путь сына в этой связи начинает приобретать христианские аллюзии, вплоть до распятия и вознесения. Лагеря, одиночество, отречение самых близких, изгнание — все это проходит сын врача-интеллигента. И в одном из эпизодов он процитирует строчку А.Блока из поэмы «Двенадцать»: «Ветер, ветер, на всём белом свете!». Никогда еще до этого фильма интеллигенция в советском кинематографе не приобретала образ великомученика.

Когда-то ветер революции в поэме Блока пытался сбить с ног всякого прохожего, теперь же вновь дует ветер — ветер войны, и каждый человек должен на что-то опереться, дабы не быть сбитым с ног. Отцу кажется, что сын этого сделать не может, и его опрокидывает этот дикий ветер, но прозрение, наконец, наступает… Сын взойдет на «свой крест», и уже после того, когда родители встанут перед повешенным (в кадре появятся лишь они), зритель понимает, что по сути они видят их сына, вознесшегося на небеса. Душа важнее земной жизни! — вот главная формула нравственного закона времен войны. И интеллигенция становится одним из ее носителей. Кажется, что эти, на первый взгляд слабые, часто компромиссные люди в тяжелую минуту должны спасовать, отречься. Да и обиженных Советской властью среди них много, но оказывается, что в годы испытаний для страны интеллигенция вновь проявляет свой нигилизм. Именно в этот момент ее представители становятся высшим воплощением устремления духа и отрицания того, что враждебно стране, поднимаясь до уровня христианских мучеников за веру.

Эпоха малокартинья

Послевоенный кинематограф, особенно в период малокартинья, продолжает демонстрировать возможность практически идеальных отношений между учеными, интеллигенцией и советской властью. Остановимся в качестве примера лишь на двух картинах этого периода «Академик Павлов» и «Суд чести», вышедших почти одновременно. Первый фильм демонстрирует то, что дала ученому советская власть, а второй — чем ученые обязаны государству за все им предоставленное.

«Академик Павлов» (1949) Г.Рошаля посвящен истории жизни великого ученого. В самом начале карьеры главный герой формулирует для себя цель, поразительно совпадающую с общим миропониманием интеллигенции, исповедующей нигилизм. На торжестве, состоявшемся по случаю своего первого открытия, отвечая одному из поздравлявших, назвавших Павлова мучеником науки, ученый говорит: «Подлинный мученик не я, а русский народ, он подвижник, гибнущий на полях сражений в Манчжурии, и мы обязаны добыть ему счастья. Мы не должны останавливаться господа!». Все остальное — от лукавого. Для достижения этой цели он действительно готов стать мучеником, именно здесь кроятся корни его непреклонного характера, его неприятный для многих нигилизм. Он один может пойти против научного сообщества, представляющего собой вязкую, инертную среду, через которую весьма трудно пробиться. Любое совершенное открытие в этих условиях приравнивается к подвигу (подобное понимание этого сообщества будет транслироваться в 1960–1970-е годы применительно уже к советскому времени). Может разорвать отношения со своим лучшим учеником, пытающимся его остановить, заявляя, что нельзя вторгаться в область мозга — это область непознаваемого, где обитают такие субстанции, как душа, дух. Вот здесь ученик и сталкивается с проявлением нигилизма чуть ли не базаровского типа. «Душа и дух — чепуха, идеалистические бредни!», — заявляет Павлов, обвиняя своего ученика в самом страшном преступлении интеллигенции — трусости. Это качество всегда превращает интеллигента в простого обывателя. Трусость — это предательство духа интеллигенции, которая обязана быть, в этой логике, стоической.

Пойти на конфликт с властью, считающей, что опыты ученого, замахнувшегося на сакральное, подрывают государственные устои, и собирающейся отобрать у него возможность научной работы. Только Советская власть смогла изменить создавшееся положение. Но, как и положено ученому, поклоняющемуся только одному богу — господину факту, он не бросается сразу ей на грудь, несмотря на то, что находится в бедственном положении. Из-за границы следует предложение покинуть страну, на что он отвечает: «Наука имеет отечество! Я — русский и останусь здесь!», — тезис, весьма важный в СССР, начиная с 1948 года (эпоха борьбы с космополитизмом).

Павлов сетует в разговоре с М.Горьким, что Россия рушится. На что писатель ему объясняет: «Старая рушится, а новая рождается». Павлов скептичен и недоверчив, как и полагается ученому и интеллигенту, который боится обмануться. Ведь довериться ему мешает все то, что связано с его нигилизмом. «Чистый ерш! — говорит про него Горький. — Всю жизнь в протестующих ходили. И похвально! А нынче в этом смысла нет, Иван Петрович. Одна привычка! Рефлекс по-вашему!».

Получается, что сопротивление большой части интеллигенции сейчас — это есть всего лишь рефлекс. Причин для нигилизма и недоверия больше нет, ведь советская власть представляет помощь его лаборатории, создает целый институт по его направлению исследований. И естественно, что от его былого нигилизма через некоторое время не остается и следа. А уже в беседе Павлова с Кировым подчеркивается, что советская власть его считает своим за характер, за бесстрашие ума, за веру в человека, за страстное желание сделать его счастливым. Шел он, как сам считал, своим путем, а пришел к большевикам, потому что коммунизм — единственный верный путь человечества. И на этом пути наука — мощный рычаг. Как и коммунисты пытаются глубоко вмешаться в устройство мира и человека, так и Павлов — вмешаться в природу человека — «мы заставим отступить старость и продлим жизнь человека» (эти заявления теперь уже более осторожны, чем были раньше: «Мы победим смерть!»). Но это задача уже следующих поколений и академик символически передает эстафету новой советской интеллигенции — молодым ученым, рожденным в СССР.

А вот что должны знать и помнить ученые, которым родное государство предоставило все возможности для занятий наукой, наглядно демонстрирует картина «Суд чести» А.Роома (1949). Да, действительно, у советской науки есть результаты и весьма впечатляющие. Они складываются из двух составляющих: природного гения русских-советских ученых с их упорным трудом и помощью советского государства. Многие фильмы этого периода подчеркивают приоритет отечественной науки перед западной.

Государство ни в чем не ограничивает ученого, но он должен помнить свое Отечество и быть ему верным. За все надо платить. А не как пишут в американских журналах (фраза из фильма), что наука не знает географических границ. С опровержения этого утверждения и начинается фильм. Один из советских ученых хочет опубликовать результаты своей научной работы в Америке. В Москве книги еще нет, а он спешит опубликоваться за границей в погоне за сенсацией. Допустимо ли это? Достойно ли это советского ученого? Космополиты заявляют, что нельзя изолировать нашу великую науку от мира. Разве можно быть против научных публикаций в иностранной прессе? Неважно на каком языке сказано новое слово в науке, а важно, что оно сказано. И к тому же речь идет не об открытиях в секретной военной области, а о лекарстве для облегчения страдания больных. Но на суде чести четко озвучивается категорический императив, на котором настаивает государство: «Сначала у нас, а потом сколько угодно на другие языки переводите». А что касается сугубо военного предназначения, то пушки не смолкли, и любое открытие можно использовать в военных целях.

Изменение традиционного образа

В настоящем ученом, помимо основных моральных качеств советского человека, обязательно должна была присутствовать главная черта — верность науке. Вся его жизнь должна была быть подчинена ей. Если в сталинском кинематографе каждый крупный ученый имел хорошую квартиру, дачу, часто персональный автомобиль, словом, быт его был прекрасно обустроен, то с приходом хрущевской «оттепели» ученые на экране все чаще стали превращаться в одержимых наукой людей с полностью разваленной личной жизнью и бытом. Главной для них становится наука.

Причиной тому явился пассионарный взрыв в обществе того времени и пересмотр сталинского периода. Вновь на первое место выходят романтические герои схожие с героями революции, гражданской войны, Великой Отечественной. И эти персонажи просто не могут жить в хоромах, иметь большую зарплату и параллельно с этим искать днем и ночью научную истину. На экран приходят настоящие пассионарии, подвижники, аскеты. Именно они совершают открытия, борются со всем негативным, что мешает научной работе: бюрократизм, равнодушие коллег, многое другое. Кроме того, «шестидесятники» обязательно ведут борьбу с «мещанским уютом», как когда-то вели борьбу с бытом, буржуазными пережитками пассионарии двадцатых годов.

 

 

 

[1] Русский социализм и нигилизм // Николай Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма, репринтное воспроизведение издания YMCA-PRESS, 1955. М.: Наука, 1990.

[2] Там же.

[3] Первая сценарная работа А.В.Луначарского. Первая советская кинопостановка Петроградского кинокомитета (сейчас — киностудия «Ленфильм») снята за несколько дней в его служебных комнатах. — Прим. авт.

Правовой нигилизм: отражение его сущности, содержания и форм в литературе и юридической науке | Корнев

1. Антология мировой философии : в 4 т. — М. : Мысль, 1972.

2. Бучило Н. Ф., Исаев И. А. История и философия науки. — М., 2011.

3. Варламова Н. В. Правовой нигилизм: прошлое, настоящее и. будущее России? // Сравнительное конституционное обозрение. — М., 2000.

4. Генис А. Довлатов и окрестности. Частный случай. — М., 2011.

5. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. — М., 1991.

6. Давид Р., Жоффре-Спинози Ж. К. Основные правовые системы современности. — М., 1996.

7. Достоевский Ф. М. Бесы : в 2 т. — М., 1993.

8. Зеньковский В. В. История русской философии : в 2 ч. — Л., 1991.

9. Интеллигенция. Власть. Народ. — М. : Наука, 1993.

10. Маркес Г. Г. Осень патриарха. — М., 2017.

11. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 25.

12. Матевосова Е. К. Правовое воспитание как средство борьбы с правовым нигилизмом : автореф. дис.. канд. юрид. наук. — М., 2012.

13. Набоков В. В. Лекции по русской литературе. — СПб., 2017.

14. Набоков В. В. Лекции по зарубежной литературе. — СПб., 2016.

15. Общая теория права : курс лекций. — Н. Новгород, 1993.

16. Словарь иностранных слов. — М., 1988.

17. Соколов Н. Я., Матевосова Е. К. Правовое воспитание в современном российском обществе. — М., 2015.

18. Солоневич И. Л. Народная монархия. — М., 2003.

19. Тургенев И. С. Два приятеля // Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем : в 30 т. — М. : Наука, 1980. — Т. 4.

20. Философский словарь. — М., 1981.

21. Чичерин Б. Н. О народном представительстве. — М., 1886.

Прививочным нигилизмом на Сахалине страдают даже медики

19:08 23 апреля 2021.

Недоверие к вакцине от ковида есть не только среди обычного населения, но и среди медиков. Об этом рассказал министр здравоохранения Сахалинской области Владимир Кузнецов.

— Я не буду скрывать, что у нас есть прививочный нигилизм даже среди медицинских работников. При этом каждый раз, когда ты начинаешь общаться, говорят: «Нет, ну это же мое дело». Безусловно. Но если вы оказываете помощь и сами можете стать переносчиком инфекции для других, это уже не только ваше дело. Это наше общее дело — делать так, чтобы пациенты, приходя в лечебные учреждения, чувствовали себя защищенными. И мы настаиваем на том, чтобы все наши медицинские работники проходили вакцинацию в обязательном порядке, — сказал министр здравоохранения Владимир Кузнецов.

Конкретно сейчас вакцинация добровольная. Она включена в национальный календарь прививок, но не в первую, обязательную его часть, а во вторую — то есть вакцинировать представителей специального перечня профессий будут только по эпидемиологическим показателям, если в коллективе возникнет очаг заражения. На вопрос о включении прививки от ковида в обязательный список, региональный минздрав отвечает отрицательно. Однако же в любом случае решение это может быть принято только на федеральном уровне.

— Пока такой информации нет, мы все-таки продолжаем надеяться на здравый смысл, — прокомментировал Кузнецов.

Владимир Кузнецов

Низкий уровень доверия к вакцине министр здравоохранения объясняет несколькими факторами. Во-первых, прививочный нигилизм, то есть отказ от прививок, в России распространен. Причем дело не в каких-то конкретных препаратах или болезнях, под сомнением у россиян и сезонные вакцины, например, от гриппа, и те, что ставятся в раннем детстве — корь, краснуха и другие — и даже обычная манту, которая и вакциной не является.

Во-вторых, Кузнецов отметил определенную закономерность: чем более чудовищна ложь, тем легче в неё поверить. Сюда относят различные теории про чипирование, бесплодие, рак и прочие негативные последствия от прививок. Все это не имеет под собой научных оснований, но с легкостью находит своих последователей, которые не только сами искренне верят во вред вакцин, но и несут это в массы.

— Можно делать любой вброс и он тут же будет радостно воспринят для того, чтобы не делать эту вакцинацию, — отметил министр здравоохранения.

Есть и другие причины: люди боятся неизвестности или же не до конца осознают опасность ковида, потому что не сталкивались с ним лично. Некоторые не до конца понимают для чего им прививка, особенно молодые островитяне. Сахалинская статистика могла сформировать мнение, будто умирают только пожилые граждане или те, у кого есть хронические заболевания. А значит, тем, кто молод и здоров, переболеть не так страшно. При этом никаких преференций по сравнению с теми, кто без прививки, нет. Например, по возвращении из-за рубежа и тем, и другим придется потратить деньги, чтобы сделать тест на ковид. Да и заболеть можно и будучи привитым, как и заразить кого-нибудь.

На это министр здравоохранения заметил, что молодые люди тоже умирают от ковида. И, да, возможность заражения есть, но после прививки она снижается на 80 процентов. Да и если даже придется заболеть, пройдет ковид, как обычное ОРВИ.

— Восемьдесят процентов вероятность того, что при однократном контакте с пациентом вы не заболеете, если вы привиты. Если у вас контакт длительный и большой, это сказывается на количестве вируса, которое воздействует на вас, у вас может возникнуть заболевание. То есть в четырех из пяти случаев, вы не заболеете и не передадите эту инфекцию дальше. И мы хотим как раз и добиться этого самого популяционного иммунитета, чтобы остановить в том числе передачу этого вируса от одного человека к другому, — добавил Кузнецов.

Помимо тяжелого состояния во время болезни, коронавирус опасен своими последствиями. Кузнецов отметил, что регион вступает в постковидную эру: у тех, кто переболел, отмечают нарушения, связанные с сосудами — это может приводить к инфарктам, образованию тромбов, есть проблемы с легкими.

Записаться на вакцинацию можно по номеру 1‑300.

Имеются противопоказания, необходима консультация специалиста.

Нигилизм | Философский словарь

(лат. nihil – ничто) – исходно – одна из характерных черт буддистской и индуистской философии. Согласно присущему…

(лат. nihil – ничто) – исходно – одна из характерных черт буддистской и индуистской философии. Согласно присущему им Н. (или пессимизму), в посюстороннем мире в принципе не присутствует изначальная реальность, ибо она не имеет имени и формы; оформленной же и получившей имя является приносящая страдания иллюзия. Жизнь, таким образом, выступает ничем иным как нескончаемой сменой рождений и смертей, лишенной смысла и назначения. Спасение человека суть спасение от жизни.

В истории философии европейского типа Н. воплощался в ряде разнокачественных версий:

I) Универсалия неклассической европейской культуры, последовательно анти-рационалистическая философская концепция, мироощущение и поведенческий принцип, фундированные акцентированным отрицанием (в смысле хайдеггеровской “негации”) тех или иных социокультурных оснований. Как особый термин “Н.” был введен в оборот немецким философом Ф.Г.Якоби в его послании к Фихте (1799). Слово “Н.” приобрело широкую распространенность среди интеллектуалов Европы после осмысления богоборческих интенций Великой французской революции и во многом благодаря роману И.С.Тургенева “Отцы и дети” (1862). Ницше, заимствовав термин “H.” y Тургенева, обозначал им явление, связанное с переоценкой всех высших ценностей, т.е. именно тех, которые только и наполняют смыслом все действия и стремления людей. Как отмечал Ницше, “… нигилизм петербургского фасона (что означает истовую веру в неверие, готовую принять за это любые муки), эта горячность свидетельствует в первую очередь о потребности в вере…”. По Ницше, нет больше ничего, во имя чего следует жить и к чему надо было бы стремиться: “что означает нигилизм? То, что высшие ценности теряют свою ценность, нет цели, нет ответа на вопрос зачем”. Вместе с исчезновением страха перед человеком уходит и безусловная любовь к нему. H. y Ницше суть порождение трагического распада мира на бытие и смысл. Н. может быть преодолен лишь посредством имманентизации человеком идей “воли к власти” и “вечного возвращения”. Таким образом, H. y Ницше, выступая в ипостаси не идеологии, а метафизики, преследовал цель обоснования жизнеутверждающих принципов, обозначения “нового пути к “Да”. Согласно Ницше, традиционный европейский Н. шопенгауэровского типа характеризуется стремлением к жизни “в согласии с целями, установленными извне”. Русский же Н., по Ницше, “научившись не доверять какому-то одному авторитету… стремился найти другой”. По замечанию Ницше, люди привыкли полагать опорой “если не Бога и не науку, то совесть, разум, общественный инстинкт или историю”, рассматриваемые как “имманентный дух с присущей ему целью, на чью милость можно положиться”. Осознание же того, что внешнего целеполагания нет, как и нет внешнего для человека мирового порядка, результируется в отказе людей от попыток осмысления чего-либо, лежащего вне пределов посюсторонней субстанции бытия. Тем не менее, нередко, с точки зрения Ницше, философы и мечтатели измысливают “в качестве истинного мира новый мир, потусторонний нашему” в сравнении с каковым наш мир полностью обесценивается. И лишь когда человек осознает то, что и этот якобы “подлинно-истинный” мир – не более чем творение рук человеческих, компенсация неосуществленных желаний, – вот тогда, по Ницше, и начинается подлинный Н. Любая картина мира утрачивает смысл, а сам этот мир полагается единственно-данным, хотя и бесструктурным, бесцельным и лишенным ценности. По Ницше: “Сознание отсутствия всякой ценности было достигнуто, когда стало ясным, что ни понятием “цели”, ни понятием “единства”, ни понятием “истины” не может быть истолкован общий характер бытия… Недостает всеобъемлющего единства во множестве совершающегося: характер бытия не “истинен”, а ложен… в конце концов, нет более основания убеждать себя в бытии истинного мира… Коротко говоря: категории “цели”, “единства”, “бытия”, посредством которых мы сообщили миру ценность, снова изымлются нами – и мир кажется обесцененным”. Обесцененным – в смысле того, что ему (миру) вообще бессмысленно приписывать какую бы то ни было ценность /как, например, приписывать массу буквам алфавита – А.Г., T.P./. Как же акцентированно утверждал сам Ницше, именно состояние ума как нуждающегося в цели, должно быть преодолено. Таким образом, Н., по Ницше, предполагает картину мира, предельно лишенную иллюзий; картину миpa, радикально враждебного всевозможным человеческим устремлениям; картину мира, лишенного всякого – в т.ч. и морального – порядка. Согласно Делезу (“Ницше и философия”), всеобщая история являет собой переход от предыстории к постистории. В интервале между данными полюсами процедуры культурной дрессировки были призваны превратить изначально первобытное животное в “индивида суверенного и дающего законы”, в субъекта, способного осуществить кантовское “управляем именно мы”. История не достигла своей цели: возник человек озлобленный, человек больной; болезнь эта называется “Н.”. Излагая ход мыслей Ницше, Делез отмечает: последний человек, “уничтожив все, что не есть он сам”, заняв “место Бога”, оказался отвергнут всеми и всем. Этот человек должен быть уничтожен: настал момент перехода от ничто воли (болезнь Н.) к воле к ничто, от Н. незавершенного, болезненного и пассивного к активному Н. (Не случайно, что Хайдеггер усматривал одну из заслуг Ницше в том, что тот осмыслил Н. как принцип, логически центрирующий на себе европейскую историю.) В психоанализе Н. понимался как результат разрушения баланса между гнетущим ханжеством традиций и буйством бессознательного. В рамках как французского (Камю, Сартр), так и немецкого (Ясперс) экзистенциализма Н. трактуется как изначальная бытийная данность. Постулирование роли Н. как значимого основания перспективных мыслительных подходов осуществили Адорно в своей “негативной диалектике” и Маркузе (стратегия “Великого Отказа”). Н. требует многомерного и радикального самооправдания от всякой (в первую очередь, утонченной) культуры: по саркастической оценке Мертона, нигилисты – это те, кто “не верует в Бога” и “не ходит в баню”.

II) В современной философии, культурологии и психологии европейский Н. второй половины 20 в. может ассоциироваться с рядом интеллектуальных феноменов:

1) С теоретическими установками, присущими определенной генерации европейских мыслителей: так, стиль Фуко, внешне отвечая позитивистским критериям (работа с многочисленными архивными документами, первичными текстами и т.п.), фундирован пафосным Н. по отношению к пониманию фактов в позитивизме. По мысли Фуко, “если интерпретация никогда не может быть завершена, то это просто потому, что нечего интерпретировать. Не существует никакого абсолютно первого объекта интерпретации, поскольку по сути все уже представляет собой интерпретацию, каждый знак сам по себе является не вещью, открывающейся для интерпретации, но интерпретацией других знаков”. Тексты Фуко, сопровождаемые колоссальным критическим инструментарием (цитаты, документы и т.д.), выступают по сути сказочными фантазиями-романами.

2) С пафосным интеллектуально-аксиологическим поворотом, осуществляемым постмодернизмом (см. Постмодернизм, Этика).

3) С массовыми явлениями психоневротического и патологически-деструктивного порядка (см. “Сверх-Я”, “Смерть Бога”).

III)

1) Духовное явление, порожденное русским изданием византийского христианского канона и содержащее сильное переживание элемента православной аскезы: московское православие, как известно, никогда не имело собственно богословской модели оправдания культуры как таковой. Нередко отмечалось, что у русских нет культуропоклонства, свойственного людям западной цивилизации (у Достоевского: “все мы нигилисты”; у Бердяева: русские по природе своей – апокалиптики или нигилисты). Как писал Флоренский, “идиотизм, идиот в древнем смысле этого слова – вовсе не слабоумный, а частный человек, не участвующий в исторической жизни, живущий в себе, вне связи с обществом. Быть идиотом – это, пожалуй, наилучший удел, особенно если бы можно было идиотствовать до конца, то есть сделаться полным идиотом”.

2) Радикальная форма русского просветительства – сопряженная с православным Н. нравственная критическая рефлексия над культурой, созданной-де привилегированным слоем и для него лишь предназначенной (“рафинированный” Н. Запада не был связан с Просвещением). По мысли Бердяева, Л.Толстой – “гениальный выразитель религиозно обоснованного нигилизма в отношении к культуре. В нем сознание вины относительно народа и покаяние достигли предельного выражения”. Поясняя неприятие русскими однозначных, рационализированных, “чистых” общественных форм, их эмоциональную устремленность к “концу истории”, их отказ от логической ступенчатости исторического процесса, Шпенглер подчеркивал: Россия есть апокалиптический бунт против античности – против совершенной формы, совершенной культуры. По Г.Флоровскому же, русский Н. суть анти-исторический утопизм.

IV) В философии М.Мамардашвили, Н. – своеобразный способ пережить собственное поражение, итог “несамодостаточности человеческих состояний”. В этом контексте Н. не требует ответов на смысложизненные вопросы, требующие духовного напряжения; он есть отказ от пафосной формулы “Я могу”, отказ от установки на преодоление экзистенциальных жизненных обстоятельств. Нигилист такого типа возлагает надежды на “самодействующие механизмы” человеческого бытия. Такой Н. исключает для человека осуществление поступков в положении “лицом к лицу” с подлинной сутью дел; он ориентирован на взаимодействие с “масками-марионетками”, не являющимися носителями высоких жизненных смыслов. Как утверждает Мамардашвили, “поступок – это случившееся состояние мысли”. По Мамардашвили, “если человек достигает степени самоуважения посредством упрощенных схем, то он скорее убьет того, кто покусится разрушить эти схемы, чем расстанется с ними”.

Витторио Страда. Русский и западный нигилизм

В последние двести лет по Европе бродил не только призрак коммунизма, о чем было возвещено его глашатаями, но и еще один призрак, отличный от первого, хотя и не лишенный с ним связей, бесцветный призрак нигилизма, который, в отличие от багрового, продержавшегося почти до конца XХ века, продолжает свои блуждания в новых формах.

Россия оказалась страной, где присутствие этих призраков проявилось больше всего, особенно присутствие первого, который, преже чем рассеяться, привел к неисчислимым жертвам и оставил пo себе катастрофические материальные и моральные разрушения. Но и призрак нигилизма тоже действовал вглубь, подготовив, между прочим, почвy для первого и пережив его. Это были явления вселенского масштаба, в первую очередь европейского, и для понимания их значения не только для русской культуры, их следует рассматривать на фоне цивилизации Старого света, так как Россия, обладая глубоким свое­образием, является его органической частью.

Говоря здесь о ниглизме, мы будем строить анализ его развития в микроисторическом плане русской интеллигенции, начиная с 60-х годов XIХ века, и одновременно в макроисторическом плане европейской культуры современности. А поскольку, как правило, русский нигилизм – это опыт, переживавшийся его представителями непосредственно, без характерной для нигилизма западноевропейского саморефлексии, то его корни лучше всего вскрываются через анализ, сделанный его наиболее проницательными критиками. Очевидная предпосылка для оценки этого анализа — прямое знакомство с самими нигилистами и посвященными им историческими исследованиями.

Рождение нигилизма в России и самого термина «нигилизм» в том общественно-политическом и философско-этическом значении, в каком он утвердился с момента выхода в свет романа Тургенева Отцы и дети (1862 год), относится к поворотному периоду в истории и культуре России. Общие условия возникновения феномена российского нигилизма хорошо известны: политическая отсталость самодержавия относительно передовых западноевропейских стран; экономическая отсталость и связанный с этим характерный для феодализма «крестьянский вопрос», когда на более развитом Западе в центре внимания стоял уже типично капиталистический «рабочий вопрос»; идеологическая отсталость, проявлявшаяся в убежденности в духовном превосходстве Poccии перед Западом и в вере в ее особый путь развития, который позволит eй избежать трудностей, испытанных западными странами; социальная отсталость, в результате которой в это время создалась огромная масса разночинной молодежи, получившей образование в университетах и семинариях и нe имевшей доступа в структуры гражданского общества (так называемый мыслящий пролетариат), со всеми сопутствующими этому явлению проблемами, в том числе и психологического свойства. Если все это составляло объективные предварительные условия для массовой культурно-политической радикализации, приток западных идей сыграл немаловажную роль катализатора феномена нигилизма, который, с другой стороны, усилил в сугубо русской манере нечто уже известное в западноевропейской реальности.

Остановимся на следующем описании нового для того времени социокультурного типа: «…из-за того, что разом рухнули религиозные и гражданские законы, дух человеческий полностью лишился благоразумного равновесия; он больше не знал, за что ухватиться, на чем остановиться, вследствие чего появились революционеры невиданного типа, которые доводили смелость до безумия, не останавливались ни перед какой новизной, не ведали внутренних препон и никогда не колебались ни перед каким бы то ни было замыслом. Не следует думать, что эти существа были мимолетным одноразовым созданием, обреченным на внезапное исчезновение: они образовали целую расу, которая размножилась и распространилась по всем частям цивилизованного мира, везде сохраняя одну и ту жe физиономию, одни и те же страсти, один и тот же характер». Автор этого описания продолжает свой анализ, объясняя, что эта новая каста накладывалась на реальное общество, взяв на себя политическую и интеллектуальную роль, противовес вполне определенному правительственно-чиновничьему сословию: «постепенно возводилось воображаемое общество, в котором все казалось простым и стройным, целесообразным, справедливым и разумным». Слова эти, казалось бы, вышедшие из-под пера авторов Вех, в применении к русской радикальной и нигилистической интеллигенции, на самом деле принадлежат Токвилю, так характеризовавшему новый тип европейского революционного интеллектуала, порожденного просветительским рационализмом и укрепленного духом якобинства, то есть явлениями культурно-политического порядка, по­действовавшими на новорожденную русскую интеллигенцию. Конечно, в России, в силу особенностей описанной выше исторической ситуации, этот новый социально-политический тип обрастал собственными национальными чертами, как в литературном персонаже, Базарове, так и в бесчисленном ряде реальных нигилистов, послуживших прототипами других литературных произведений, в частности, романов Достоевского.

Русский нигилизм возник как продолжение описанного Токвилем явления, как метаморфоза чего-то, что сложилось на европейском 3ападе и что, как это уже бывало и впредь будет случаться в других аналогичных случаях, заново откроется уже в интенсифицированных и экстремизированных формах в русской реальности в специфическом, cвойственном этой культуре, облике. С другой стороны, в западной культуре, в частности немецкой, феномен нигилизма, впервые проявившегося уже в ХVIII веке, нашел особый отзвук в философии Ницше – первого мыслителя, проанализировавшего суть нигилизма, причем не без серьезного влияния русской культуры и, главным oбрaзoм, Достоевского, по мысли конгениального немецкому философу.

Выше мы уже говорили, что будем рассматривать русский нигилизм не прямо, а через то, как он отобразился в зеркале его критиков. Особенно интересен в этом отношении Николай Страхов (не считая Достоевского, наиболее гениального, но и куда более сложного критика нигилизма, и поэтому требующего специфического анализа). Просвещенный консерватор и умеренный славянофил, Страхов занимает особое место в истории русской культуры своего времени: идейно и лично связанный с Достоевским и Толстым, Данилевским и Соловьевым, Леонтьевым и Розановым, в полемике с западниками он проявил значительную независимость суждений, и при всём своем антизападничестве он был тонким знатоком западноевропейской культуры и политической жизни своего времени. Кроме рецензии на Отцов и детей, в которой Страхов по-человечески симпатизирует Базарову, на тему нигилизма у него имеется ряд полемических статей шестидесятых годов, собранных в сборнике Из истории литературного нигилизма, а впоследствии над этим фундаментальным для русской и европейской культуры явлением он размышляет в трехтомнике Борьба с Западом.

Во входящем в борьбу с Западом очерке о Герцене он намечает этико-интеллектуальную траекторию Герцена, как он считает, диалектику нигилизма, отразившуюся в его духовном опыте: первоначальным переворотом в умственном развитии Герцена «было отречение от религии (…) от всех порядков старого мира и ожидание новой веси, возвещенной Европе немецкою философией и французским социализмом», а «второй переворот состоял в отречении и от этих новых верований, в признании того, что человечество потеряло всякую руководящую нить». В этом двойном отречении и состоял, по мнению Страхова, настоящий нигилизм Герцена или «по крайней мере его исходная точка». Результатом была «особая разновидность того странного и эксцентрического явления нашей литературы которое называется нигилизмом». Этот нигилизм, как «последовательное развитие нашего западничества», согласно Страхову «нужно считать прогрессом в нашем умственном движении», а в том, как он явился у Герцена, «глубоким и искренним усилием мысли». Этот нигилизм «есть страдание, отчаяние, ужас» и глубоко отличается от «фразёрства» caмодовольных нигилистов, «воображающих, что они владеют какою-то новою мудростью». По мнению Страхова, настоящий нигилизм означает «сомнение и мрак» и ничего общего не имеет с нигилизмом тех, кто мечтает «о пересоздании общества, о новых отношениях между людьми, о возможности скорого наступления золотого века». Герцен был редким по последовательности вольнодумцем, для которого «истина и свобода — единственные кумиры». Тем большую ценность приобретает в глазах Страхова убеждение Герцена, к которому он пришел к концу жизни, что Россия никогда не последует Европе в своем развитии, а пойдет собственным путем.

Страхов здесь теоретически обосновал своего рода позитивный нигилизм, родившийся как отрицание отрицания и ведущий в абсолютную пустоту, из которой можно выбраться посредством новой веры в будущую преображенную Россию, в противоположность негативному нигилизму, лелеющему абстрактные мечты о преобразовании всего мира. Такой славянофильской интерпретации Герцена, превращающей его в радикальнейшего отрицателя Запада, а до того бывшего радикальнейшим отрицателем России, я здесь не стану противопоставлять другую, которую я предложил в своей работе о Письмах старому товарищу и о столкновении Герцена с Нечаевым и Бакуниным. Показательно, что Страхов усматривает благородную разновидность нигилизма как в Герцене, так и в Базарове, чей нигилизм в романе Тургенева свидетельствовал о незаурядной душе, сломавшейся от встречи с двумя всемогущими иррациональными силами — любовью и смертью.

Но есть и другой нигилизм, проанализированный Страховым в Письмах о нигилизме, написанных тринадцать лет спустя после очерка о Герцене, в 1883 году, когда нигилизм вылился в терроризм, кульминировав в 1881 году в убийстве Александра II. Это был нигилизм негативный и активный, коллективный и организованный, крамольный и революционный, чья «дьявольская сила» требовала анализа и понимания. Страхову ясно, что проблема состоит не в индивидуальном поведении отдельных нигилистов, а в значении нигилизма как нового явления, не только русского, но и европейского, который он описывает в страстно-воодушевленных тонах: «нигилизм, это — грех трансцендентальный, это — грех нечеловеческой гордости, обуявший в наши дни умы людей, это — чудовищное извращение души, при котором злодеяние является добродетелью, кровопролитие – благодеянием, разрушение — лучшим залогом жизни. Человек вообразил, что он полный владыка своей судьбы, что ему нужно поправить всемирную историю, что следует преобразовать душу человеческую. Он, по гордости, пренебрегает и отвергает всякие другие цели, кроме этой высшей и самой существенной, и потому дошел до неслыханного цинизма в своих действиях, до кощунственного посягательства на все, перед чем благоговеют люди. Это – безумие соблазнительное и глубокое, потому что под видом доблести дает простор всем страстям человека, позволяет ему быть зверем и считать себя святым».

Далее Страхов высвечивает важнейший аспект негативного и активного нигилизма: аспект религиозный. Он пишет, что характерный для секулярного мира отказ от религии не может привести к отказу от религиозности. Наоборот, он приводит к псевдорелигии социальной справедливости, во имя которой допустимо любое преступление: «Но какая глубокая разница между настоящею религиею и тем суррогатом религии, который в различных формах все больше и больше овладевает теперь европейскими людьми!» Пустоту, оставшуюся на месте отринутых прежних ценностей, заполняет политика: «Нельзя вообще не видеть, что политическое честолюбие, служение общему благу заняло в нaшe время то место, которое осталось пустым в человеческих душах, когда из них исчезли религиозные стремления. Наш век есть по преимуществу век политический». Последствием этого является, в частности, то, что худшие стороны религиозности усваиваются как раз адептами новой политической псевдорелигиозности: инквизиция, как «ужасный примep «фанатического суеверия», возрождается «противниками всякого фанатизма и суеверия», которые оказываются «способны доходить до ужасов, равняющихся ужасам инквизиции», «загораясь новым, так сказать, обратным фанатизмом, обратным суеверием» . Страхов заключает: «нигилизм есть крайнее, самое последовательное выражение современной европейской образованности», выводя таким образом русский нигилизм за локально-национальные рамки, хотя по глубине анализа европейского нигилизма он значительно уступает Ницше.

Страхов предложил скорее не анализ, а феноменологию нигилизма, главным образом русского, различая в нем два типа и две фазы: благородный созерцательный нигилизм Базарова и Герцена и активный и пагубный нигилизм террористов, выявив общий для них момент: радикальное и тотальное отрицание, оборачивающееся утопическим по природе, догматическим и непререкаемым утверждением, обратнoй традиционной настоящей религии ложной религией, будь то вселенский миф идеального общества или миф исключительности милой сердцу славянофилов и народников воображаемой России. Достоевский пошел в своем анализе нигилизма дальше всех, выдвинув в своих романах типологию нигилизма: от созерцательного индивидуального нигилизма «подпольного человека», который в своем отрицании оказывается перед головокружительной поглощающей его пустотой, до экспериментального интеллектуального нигилизма Пpecтупления и наказания и Братьев Карамазовых и воинствующего крамольного нигилизма Бесов. Такова, по выражению Страхова, «дьявольская сила» этого нигилизма, что ни одному положительному идеалу не удается заклясть ее, и романы Достоевского остаются открыты для нескончаемого внутреннего диалога, каковы бы ни были позиции Автора.

Нигилизм в России будет подвергнут новому философскому анализу в Вехах, в особенности в статье Франка Этика нигилизма. Весь сборник — обличение этой «этики», свойственной русской радикальной интеллигенции, которую авторы этой острой книги впервые подвергли систематической критике, определяя поразившую русское общество болезнь, оказавшуюся неизлечимой, как показал кризис 1917 года.

Мы здесь остановимся только на центральных моментах очерка Франка. Он определяет нигилизм как «отрицание или непризнание абсолютных (объективных) ценностей» и утверждает, что «морализм русской интеллигенции есть лишь выражение и отражение ее нигилизма». Как объяснить это кажущееся противоречие, отмеченное eще Страховым, когда он выявил перетекание нигилизма в политику и революцию и установил его псевдорелигиозный xaрактер? Следует подчеркнуть что, в отличие от того, что по этому поводу думал Франк, эта проблема затрагивает, хотя и иначе, и западную, а не только «русскую интеллигенцию». Противоречие в том, что из нигилизма должен был бы логически вытекать аморализм в сфере практики. «Если бытие лишено всякого внутреннего смысла, если субъективные человеческие желания суть единственный разумный критерий для практической ориентировки человека в мире, то с какой стати должен признавать я какие-либо обязательности, и не будет моим законным правом простое эгоистическое наслаждение жизнью, бесхитростное и естественное carpe diem?» — пишет Франк. Но есть нигилизм и нигилизм: одна его форма, индивидуальная и пассивная, впервые представлена тургеневским Базаровым, другая, коллективистская и воинствующая, — российской радикальной интеллигенцией и ее западноевропейским аналогом.

Франк объясняет логическое противоречие «ангажированного», пользуясь современным языком, нигилизма психологической инверсией, в результате чего мораль, которая у тех, кто, не будучи нигилистами, признают «абсолютные (объективные) ценности», занимает подчиненное положение, становится основополагающей и заменяет ценностную пустоту. И поэтому мораль «абсолютизируется и кладется в основу всего практического мировоззрения». Согласно Франку, «это умонастроение, в котором мораль не только занимает главное место, но обладает безграничной и самодержавной властью над сознанием, лишенным веры в абсолютные ценности, можно назвать морализмом», и именно в этом «нигилистическом морализме» сущность «русского интеллигента». Следует сказать, что нигилистическая пустота может быть заполнена другими относительными ценностями вроде национального превосходства.

Не будем останавливаться на некоторых других весьма интересных моментах предложенного Франком анализа, например, на пассаже, где он говорит о «религии абсолютного осуществления народного счастья» — религии или псевдорелигии воинствующего народничества, сыгравшего «неизмеримо важную роль в общественной жизни последних десятилетий в форме революционного социализма». В другом месте Франк предвосхищает русскую, и не только, культурно-политическую ситуацию для большей части ХХ века: «Непризнание абсолютных и действительно общеобязательных ценностей, культ материальной пользы большинства обосновывают примат силы над правом, догмат о верховенстве классовой борьбы и «классового интереса пролетариата», что на практике тождественно с идолопоклонческим обоготворением интересов партии (…) отсюда чудовищная, морально недопустимая непоследовательность в отношении к террору правому и левому, к погромам черным и красным, и вообще не только отсутствие, но и принципиальное отрицание справедливого, объективного отношения к противнику».

Оставим Россию, где нигилизм стал преобладающей силой, и перейдем к Германии, где нигилизм стал предметом caмого глубокого философского анализа, принадлежащего Фридриху Ницше.

Ницше лапидарно определил, что сущность нигилизма в том, «что высшие ценности теряют ценность». Нигилизм — «отсутствие смысла», возникающее, когда непререкаемая сила традиционных ответов на вопрос «зачем?» жизни и бытия постепенно сходит на нет в долгом историческом процессе, кульминировавшим в характерной для современного человечества «бессмысленности”. Мы не будем прослеживать путь, на котором, согласно Ницше, происходила эта переоценка ценностей, начиная с Сократа и Платона и через христианство, вплоть до формулы «Бог умер», в которой сфокусирован нигилизм. Ницше приписывает возникновению нигилизма характер необходимости, ибо самые наши былые ценности находят в нем свое завершение. Так Ницше в наброске предисловия к «Воле к власти» описывает этот закономерный процесс всеобщей нигилизации: «Я описываю то, что грядет: пришествие нигилизма(…) Здесь я нe восхваляю и нe порицаю то, что это произойдет. Современный человек верит, исходя из опыта, то в ту, то в эту ценность, чтобы затем отбросить ee; круг устарелых и отброшенных ценностей расширяется все больше и больше; все чаще ощущается пустота и скудость ценностей; это движение неостановимо, хотя и прибегали к попыткам остановить его. В конце концов человек покушается на критику ценностей вообще; признает их происхождение; он знает достаточно, чтобы больше не верить ни в одну ценность: вот пафос, вот новый озноб… To, o чем я повествую, есть история будущих двух веков».

Ницше различает две формы, вернее, две стадии нигилизма: незавершенную и завершенную. Пeрвая стадия — это когда высшие традиционные ценности рассеиваются, но вместо них появляются другие, что свидетельствует о том, что еще есть вера в некую истину, например, в случае научного знания, как единственного подлинного знания, и в случае не теоретических, а связанных с действием вер вроде национализма или социализма. О завершенном нигилизме речь идет, когда уничтожаются все ценности, и традиционные, и их суррогаты, и поэтому «крайней формой нигилизма было бы утверждение, что любая вера, любое принимаемое за истину является необходимо ложным: ибо нет никакого истинного мира». Итог завершенного нигилизма, первым идеальным носителем которого объявляет себя Ницше, — идея «вечного возвращения», как высшее приятие бесконечно повторяющегося хаоса.

Русский нигилизм по форме или по стадии относится к незавершенному и является частью «европейского нигилизма», который Ницше предсказывал как судьбу 3апада, как «смерть христианского Бога», независимо от его конфессионального или национального выражения. Но есть еще один незавершенный нигилизм: немецкий, который развивался иначе, чем русский, но параллельно ему, однако пошел дальше русского, перейдя зыбкую границу, отделяющую его от завершенного. Можно понять природу этого национального нигилизма через анализ, проделанный Лео Штраусом, одним из крупнейших политических мыслителей нашего вpeмени, в лекции О немецком нигилизме, прочитанной в 1941 году в Америке и опубликованной только в 1999-м.

Штраус так формулирует начальные вопросы: «Что такое нигилизм? И в какой мере можно утверждать, что нигилизм есть явление специфически немецкое?» и уточняет: «Ответить на эти вопросы я нe в состоянии, могу лишь paзвить их», хотя последующее развитие темы представляет собой значительный вклад в дальнейшее исследование этой проблемы, которую сам Штраус считает «слишком сложной и слишком мало исследованной», чтобы еe можно было коротко исчерпать. Подойдя к заключению, мы не можем следовать Штраусу в его анализе и ограничимся тем, как он эту проблему поставил.

«Нигилизм мог бы значить: velle nihil , хотение ничего, разрушение всего, даже самих себя, и, следовательно, в сущности это воля к саморазрушению » — так Штpayc определяет вначале анализируемое явление. Переходя к «немецкому нигилизму», он утверждает, что “«абсолютный нигилизм» — не стремление к тотальному разрушению, в том числе и самих себя, a желание разрушить нечто специфическое: современную цивилизацию. Этот ограниченный, если можно так выразиться, нигилизм становится почти абсолютным только по этой причине: ибо отрицание современной цивилизации, HЕТ, не руководится и нe сопровождается никакой ясной концепцией». Мы не можем проследить штраусовский анализ немецкого нигилизма и его специфического “морализма», который от протеста «против современной цивилизации, против духа Запада и, в частности Запада англосаксонского”, приходит к «революции нигилизма», каковой был, по названию знаменитой книги Германна Раушнинга, националсоциализм.

Оставим еще более трудный вопрос отношениq между политической мыслью автора наиболее глубокого и оригинального после Ницше философского размышления o нигилизме – Мартина Хайдеггера — и нацистской революцией. Лео Штраус исторически возводит немецкий нигилизм к свойственному немецкой мысли отрицанию мира современности, к антизападничеству, родственному русскому, к противопоставлению либерально-капиталистической цивилизации, как она в основном утвердилась в англосаксонском и латинском мире. Этот анализ помогает понять два разных пути, по которым пошли в ХХ веке Германия и Россия, со сложным переходом от двух разных типов нигилизма к двум разным типам тотальной революции и революционного тоталитаризма.

Однако эти колоссальные проблемы выходят зa рамки задачи данной статьи, в которой мы хотели показать, как русский нигилизм, при всей его специфичности, является частью eвропейского, в свою очередь явления очень сложного, распадающегося изнутри не только на различные национальные формы, но разного по типологии и по стадиям развития.

В заключение можно сказать, что cегодня к рассмотренным выше формам нигилизма прибавилось два новых типа, определяемых нами как «массовый гедонистический нигилизм» и «религиозный террористический нигилизм»: первый свойственен западному миру, второй возник как антизападный в ином цивилизационном пространстве, a именно, исламском, вернее, в его радикальной части. Создалась новая историческая ситуация, которую здесь не место анализировать, и первые ростки которой проклюнулись полтора века назад в вызывавшем долгие споры литературном персонаже, Базарове, — выражении умеренного благородного нигилизма, делавшего этого молодого человека похожим, скорее, нa Гамлета или «лишнего человека», чем на первый симптом замышленного “нового человека» и той «дьявольской силы», которая вскорости неудержимо разгулялась именно в России. Призрак нигилизма начал тогда свои блуждания по Европе, и Ницше, возвестивший его приход, думал, что пишет историю ближайших двух столетий. Мы все еще находимся внутри этой истории, перед формами нигилизма, которых даже Ницше нe мог предусмотреть.

Экзистенциализм (Стэнфордская энциклопедия философии)

Экзистенциализм Сартра черпал свое непосредственное вдохновение из работа немецкого философа Мартина Хайдеггера. Хайдеггера 1927 Бытие и время , исследование того, «что мы мы сами »(который он называл« Dasein », немецкий слово для существования), ввел большинство мотивов, которые характеризует более позднее экзистенциалистское мышление: напряжение между индивидуальный и «общественный»; упор на мирское или «Ситуативный» характер человеческого мышления и разума; а очарование пороговыми переживаниями тревоги, смерти, «Ничто» и нигилизм; отказ от науки (и прежде всего причинное объяснение) в качестве адекватной основы для понимание человека; и введение «Подлинность» как норма самоидентификации, привязанная к проект самоопределения через свободу, выбор и приверженность.Хотя в 1946 году Хайдеггер отказался от ретроспективного навешивания ярлыков. его ранней работы как экзистенциализма, именно в этой работе соответствующая концепция существования находит свое первое систематическое философский формулировка. ^[3]

Как позже сделают Сартр и Мерло-Понти, Хайдеггер преследовал эти проблемы с несколько маловероятными ресурсами Эдмунда Гуссерля феноменологический метод. И хотя не все экзистенциальные философы находились под влиянием феноменологии (например, Ясперс и Марсель), философское наследие экзистенциализма во многом связано с формой он принял как экзистенциальную версию феноменологии.Гуссерля усилия в первые десятилетия двадцатого века были направленный на установление описательной науки о сознании, которым он не понимал предмет естествознания психологии, но «трансцендентное» поле интенциональность, то есть то, посредством чего наш опыт значимый , опыт чего-то как что-то. Экзистенциалисты приветствовали учение Гуссерля о интенциональность как опровержение картезианской точки зрения согласно которое сознание непосредственно относится только к своему собственному представления, идеи, ощущения.По словам Гуссерля, сознание — это наша прямая открытость миру, управляется категориально (нормативно), а не причинно; это, интенциональность — это не свойство индивидуального разума, а категориальные рамки, в которых разум и мир становятся вразумительно. ^[4]

Таким образом, феноменология сознания не исследует ни метафизической композиции или причинного происхождения вещей, но «Конституция» их значения. Гуссерль использовал это метод разъяснения нашего опыта природы, социокультурного мира, логика и математика, но Хайдеггер утверждал, что ему не удалось поднимают самый фундаментальный вопрос о «значении бытие »как таковое.Обращая феноменологию к вопросу о что значит быть, Хайдеггер настаивает на постановке вопроса конкретно : сначала это не академическое упражнение, а жгучее беспокойство, возникающее из самой жизни: вопрос о том, что это значит для мне быть. Экзистенциальные темы приобретают особую значимость, когда видно, что общий вопрос о смысле бытия включает в себя сначала выясняется, что такое собственное существо, как исследователь. Согласно Хайдеггеру, категории, завещанные философскими традиция понимания существа, которое может задавать вопросы своему или ее существа недостаточно: традиционные представления о веществе украшены с разумом или с субъектом, наделенным самосознанием, неверно истолковать наш основной характер, «Бытие-в-мире».В своем феноменологическом поиске категорий, управляющих бытием-в-мире, Хайдеггер стал упорный отец экзистенциализма, потому что он черпал вдохновение из два основополагающих, хотя в академических кругах тогда были относительно неизвестны, писатели девятнадцатого века, Сорен Кьеркегор и Фридрих Ницше. Ожидания экзистенциальной мысли можно найти во многих места (например, в Сократической иронии, Августин, Паскаль или поздний Шеллинг), но корни проблемы существования в ее современное значение имеют работы Кьеркегора и Ницше.

1.1 Кьеркегор: «Одинокий индивид»

Кьеркегор разработал эту проблему в контексте своего радикального подход к христианской вере; Ницше сделал это в свете своей диссертации смерти Бога. Последующая экзистенциальная мысль отражает это разница: в то время как некоторые писатели, такие как Сартр и Бовуар — были категоричными атеистами в мировоззрении, другие — такими как Хайдеггер, Ясперс, Марсель и Бубер — по-разному исследовали последствия концепции «подлинного существования» для религиозное сознание.Хотя ни Ницше, ни Мысль Кьеркегора можно свести к одной нити, обе проявил интерес к тому, что Кьеркегор назвал «синглом физическое лицо.» Оба были убеждены, что эта особенность, что такое самое мое собственное, «я», может быть осмысленно отражено на в то время как все же именно из-за своей необычности остаются невидимыми для традиционная философия, с упором на то, что следует безошибочны объективным законам природы или же соответствует универсальному стандарты морального разума. Таким образом, сосредоточенность на существовании в обоих случаях привела к уникальные текстовые стратегии, совершенно чуждые философии их время.

У Кьеркегора сингулярность бытия выявляется в момент конфликта между этикой и религиозной верой. Предположим, это мое чувство исполнения воли Бога, которое придает смысл моей жизни. Как понимает ли философия это значение? Опираясь здесь на Гегеля как символом всей традиции, Кьеркегор в своей книге Страх и Дрожащий , утверждает, что для философии моя жизнь становится имеет смысл, когда я «поднимаюсь к универсальному» с помощью подчиняя мои непосредственные (естественные) желания и наклонности моральный закон, который представляет мой «телос» или то, что я должно быть .При этом я теряю своей сингулярности (поскольку закон действует для всех), но мои действия становятся значимыми в чувство понятное, регулируется нормой. Теперь человек, чей смысл исполнения воли Бога — вот что придает смысл ее жизни. понятны лишь в той мере, в какой ее действия соответствуют универсальные нормы этики. Но что, если, как в случае с То, что Авраам принес в жертву своего сына, противоречит тому, что требования этики? Кьеркегор ^[5] считает и , что жизнь Авраама в высшей степени значимый (это не просто вопрос какого-то непосредственного желания или бессмысленный тик, который преодолевает этическое сознание Авраама; напротив, нравственные поступки в данном случае сами по себе его соблазнительная склонность) и , что философия не может понять это, осуждая, таким образом, во имя этики.Бога командование здесь не может рассматриваться как закон, относящийся ко всем; Это обращается к Аврааму в его уникальности. Если жизнь Авраама значимый, он представляет, с философской точки зрения, «Парадокс», что через веру «одинокий человек выше универсального ». Существование как философское здесь возникает проблема: если у моего существа есть какое-то измерение это имеет смысл и, тем не менее, не регулируется рациональными стандартами. морали, по какому стандарту руководствуется ? Ибо если есть какой-то стандарт, о нем говорить праздно «имея в виду.”

Для решения этой проблемы должна быть норма, присущая сингулярности сам, и в его Заключительный ненаучный постскриптум , Кьеркегор пытается выразить такую ​​норму в своем утверждении, что «Субъективность — это правда», идея, которая является прообразом экзистенциальная концепция подлинности. У Авраама нет объективной причины думать, что повеление, которое он слышит, исходит от Бога; действительно, на основе содержание команды у него есть все основания, как указывал Кант в Религия в пределах разумного. , если подумать, что это не может исходить от Бога.Его единственное оправдание — это то, что Кьеркегор называет страстью веры. Такая вера есть, рационально говоря, абсурд, «прыжок», так что если есть говорить правду здесь, это стандарт, который измеряет, а не содержит поступка Авраама, но то, как он выполняет это. Совершить движение веры «Субъективно» означает принять парадокс как норму для мне, несмотря на его абсурдность, вместо того, чтобы искать спасения от него средства объективной текстуальной экзегезы, исторической критики или другая стратегия для перевода необычности моей ситуации в универсальный.Поскольку мой разум здесь не может помочь, нормативный присвоение — это функция моего «внутреннего состояния» или страсти. Таким образом я «по-настоящему» становлюсь тем, кем я номинально уже являюсь. Сказать, что субъективность — это правда, значит указать на способ существования, тогда, а не способ познания; правда измеряет отношение («Страсть»), с которой я присваиваю или делаю свою «Объективная неопределенность» (голос Бога) в «Процесс наивысшего внутреннего».

В отличие от своеобразия этого движения, по Кьеркегору, стоит толпа: «толпа — неправда.”Толпа, грубо говоря, общественное мнение в самом широком смысле — идеи, которые данный возраст воспринимается как должное; обычный и общепринятый способ делать вещи; самодовольное отношение, которое исходит из соответствия необходимо для общественной жизни — и что обрекает его на «Неправда» в глазах Кьеркегора — это то, как проникает в собственное представление человека о том, кем он является, избавляя ее от бремени быть самой собой: если каждый Кристиан, мне не нужно «становиться» им. С это мера не знания, а мера бытия, можно увидеть, как Кьеркегор отвечает тем, кто возражает, что его концепция субъективности поскольку истина основана на двусмысленности: объективные истины науки и история, как бы хорошо она ни была установлена, сами по себе безразличие ; они принадлежат к толпе.Это не постольку, поскольку правда может быть установлена ​​объективно, что она приобретает смысл, но скорее постольку, поскольку он «страстно» присваивается в его очень неуверенность. «Существовать» всегда нужно противостоять с этим вопросом значения. Истины, которые имеют значение для того, кто ты есть не может, как « Декарта» определить моральный дух , быть чем-то может быть достигнута только тогда, когда объективная наука выполнит свою задачу.

1.2 Ницше и нигилизм

Для Кьеркегора существование возникает как философская проблема в бороться с мыслью о парадоксальном присутствии Бога; для Ницше это можно найти в отголосках фразы «Бог мертв», в вызове нигилизма.

Частично отвечая на культурную ситуацию девятнадцатого века. Европа — историческая наука продолжает разрушать фундаменталистскую чтения Библии, растущей культурной столицы естественного науки, и в частности дарвинизм — и отчасти движимый его собственные исследования в области психологии и истории моральных понятий, Ницше стремился нарисовать последствия смерти Бога, крах всякой теистической поддержки морали. Как и его современник, Федор Достоевский, чей персонаж, Иван, в Братья Карамазов, , как известно, утверждает, что если Бога не существует, то все дозволено, главная забота Ницше — найти способ измерить человеческую жизнь в современном мире.Однако, в отличие от Достоевского, Ницше видит соучастие между мораль и христианский Бог, который увековечивает отрицание жизни, и так в конечном итоге нигилистическая позиция. Ницше не был первым, кто отделить мораль от ее божественной санкции; психологические теории моральные чувства, развивающиеся с восемнадцатого века, обеспечивали чисто человеческое рассмотрение моральной нормативности. Но пока эти раньше теории было предложено в качестве обоснований нормативных сила морали, идея Ницше, лежащая в основе морального рецепты ложь не что иное, как подорванная «воля к власти» этот авторитет.На счете, приведенном в О генеалогии Мораль , иудео-христианский моральный порядок возник как выражение ressentiment слабых против власти, осуществляемой над их сильными. Инструмент, используемый для того, чтобы помешать этой власти, со временем становятся интернализованными в форме совести, создавая «Больное» животное, чья воля находится в состоянии войны с собственным жизненным инстинкты. Таким образом, Ницше пришел к идее Кьеркегора, что «Толпа — неправда»: так называемые автономные, самозаконный индивид — не что иное, как стадное животное, которое приучила себя к послушанию и несвободе, подчиняясь «Универсальные» нормы морали.Норматив ничего кроме нормального.

Однако для Ницше это не конец истории, равно как и был для Кьеркегора. Если автономный индивид до сих пор означал ничего, кроме стадного менталитета — если моральные нормы возникли именно в производить таких конформистов — индивид, тем не менее, имеет потенциал стать чем-то другим; больное животное «беременно» с будущим ». Ницше видел, что в девятнадцатом веке «Высшие ценности» начали «девальвировать сами себя.» Например, христианская ценность правды, институционализированный в форме науки, подорвал веру в Бог, разочаровывающий мир и исключающий из него любые заранее заданные моральные принципы. имея в виду.В такой ситуации человек вынужден вернуться к сам. С одной стороны, если он слабо организован, он может упасть. жертва отчаяния перед лицом нигилизма, признание того, что жизнь не имеет внутреннего значения. С другой стороны, для «Сильный» или творческий индивидуальный нигилизм представляет собой освобождающая возможность взять на себя ответственность за смысл, упражняться творчества путем «переоценки» ее ценностей, создания новый «порядок рангов». Через своего пророка Заратустру Ницше представлял такого человека «сверхчеловеком». ( Übermensch ), тот, кто учит «значению земля »и не нуждается в потусторонних опорах для ценности, которые он воплощает.Сверхчеловек представляет собой форму жизни, способ существования, то есть расцветать из обобществленного, морализированного «Последний человек» девятнадцатого века. Он понял что нигилизм является высшим смыслом моральной точки зрения, его отрицающая жизнь сущность, и он реконфигурирует моральную идею автономии чтобы высвободить внутри него жизнеутверждающий потенциал.

Таким образом, для Ницше существование возникает как философская проблема в его различие между моральной автономией (как подчинение моральному закону) и автономия «по ту сторону добра и зла».”Но если нужно говорить об автономии, значении и ценности вообще, способе бытия за пределами добро и зло не могут быть просто беззаконным государством произвола и импульсивное поведение. Если такое существование мыслимо, должно быть стандарт, с помощью которого можно измерить успех или неудачу. Ницше по-разному указывает на такой стандарт в своих ссылках на «Здоровье», «сила» и «значение земли.» Однако, пожалуй, наиболее поучительным его указанием было то, что исходит из эстетики, так как его концепция стиль , так как разработан в The Gay Science , обеспечивает норму, соответствующую необычность существования.Сказать, что у произведения искусства есть стиль, значит вызвать стандарт для его оценки, но тот, который не может быть определен в форме общего закона, по которому произведение было бы просто пример. Скорее, как ни странно, норма является внутренней по отношению к работе. Для Ницше существование подпадает под такой императив стиля: создавать смысл и ценность в мире, из которого все трансцендентное опоры отпали, чтобы придать уникальную форму непосредственные наклонности, побуждения и страсти; интерпретировать, обрезать и усиливать в соответствии с объединяющей чувствительностью, руководящим инстинктом, который объединяет все в единое целое, удовлетворяющее неконцептуальное, эстетическая норма того, что подходит, что принадлежит, что уместно.

Таким образом, как и Кьеркегор, Ницше раскрывает один из аспектов моего существа. что нельзя понять ни с точки зрения непосредственных побуждений, ни наклонностей, ни с точки зрения универсального закона поведения, ни аспекта это измеряется не с точки зрения объективной инвентаризации то, что я, но с точки зрения моего способ быть им. Однако ни Кьеркегор, ни Ницше не развили этого понимания в полностью систематическим способом. Это останется их двадцатому веку наследники.

Девиз Сартра — «существование предшествует сущность »- может служить для представления того, что является наиболее отличительным экзистенциализма, а именно, идея о том, что нет общих, неформальных может быть дано объяснение того, что значит быть человеком, поскольку это значение решается в самом существовании и через его существование.Существование «Создание себя в ситуации» (Fackenheim 1961: 37). Уэббер (2018: 14) формулирует эту точку зрения следующим образом: «Классический экзистенциализм — это … теория о том, что существование предшествует сущности », то есть «Не существует такой вещи, как человеческая природа» в Аристотелевский смысл. «Человек не имеет встроенного набора ценности, для достижения которых они по своей сути структурированы. Скорее ценности, которые формируют поведение человека, являются результатом выбора они сделали »(2018: 4). В отличие от других организаций, чьи существенные свойства закреплены видами сущностей, которые они то, что важно для человека — что заставляет его , кто она — определяется не ее типом, а тем, что она делает из себя, кто она становится. ^[6] Фундаментальный вклад экзистенциальной мысли заключается в идее что личность не создается ни природой, ни культуры, поскольку «существовать» — значит создавать такое личность. Именно в свете этой идеи ключевые экзистенциальные представления такие как фактичность, трансцендентность (проект), отчуждение и необходимо понимать подлинность.

Поначалу кажется непонятным, как можно много говорить о существование как таковое. Традиционно философы связывали концепция существования с концепцией сущности таким образом, что первый означает просто экземпляр последнего.Если «Сущность» обозначает , что такое вещь и «Существование» , что , из этого следует, что то, что вразумительно о любой конкретной вещи, что можно об этом подумать, будет принадлежат его сущности. В этом смысле он от сущности — скажем, человек как разумное животное или imago Dei — это античная философия давала свои рецепты индивидуальным образ жизни, его оценка смысла и ценности существования. Наличие сущности означало, что люди могут быть помещены в более крупное целое, Космос , который стал стандартом для человеческого процветание.Современная философия сохранила эти рамки даже тогда, когда отказался от идеи «естественного места» для человека в лицо научной картины бесконечной, запутанной вселенной. Декарт отверг идею, которая выглядит как прото-экзистенциальное. традиционные сущностные определения человека в пользу радикала, размышления от первого лица о собственном существовании, «Я есть». Тем не менее, он быстро восстановил старую модель, охарактеризовав его существование как субстанции, определяемой существенным собственность, «мышление».«Напротив, Хайдеггер предполагает, что «Я» — это «сущность, [сущность] которой точно является быть и ничего, кроме как быть »(Heidegger 1925 [1985, 110]; 1927 [1962, 67]). Следовательно, существование такой сущности нельзя рассматривать как воплощение сущности, и, следовательно, что значит быть таким субъект не может быть определен путем обращения к заранее заданным рамкам или системы — научные, исторические или философские.

2.1 Фактичность и трансцендентность

Конечно, в некотором смысле люди действительно создают сущности, как уже сказал Хайдеггер признает. ^[7] Но для экзистенциального мышления имеет значение манера такое создание, способ существующих. Что это значит может можно увидеть, противопоставив человеческое существование способам бытия Хайдеггер называет «доступным» (или «Под рукой», zuhanden ) и «Происходящий» (или «присутствующий», ворханден ). Сущности первого типа на примере инструментов как они представлены в использовании, определяются социальной практикой в котором они работают, и их собственность установлена ​​в отношение к нормам этой практики.Пила острая, ибо Например, в отношении того, что считается успешной резкой. Сущности второго сорта, представленного объектами перцептивного созерцания или научное исследование, определяются нормами, регулирующими перцептивная данность или научное построение теории. Доступный или существующая сущность создает экземпляр некоторого свойства, если это свойство действительно основанный на этом. Таким образом, людей можно рассматривать как хорошо. Однако, в отличие от предыдущих случаев, тот факт, что природные и социальные свойства действительно могут быть отнесены к человеческим существам недостаточно, чтобы определить, что значит для me быть человек.Это, как утверждают экзистенциалисты, потому, что такие свойства никогда не бывают просто грубыми определениями того, кем я являюсь, но являются всегда под вопросом. Кто я, зависит от того, что я делаю своих «характеристики»; они важны для меня в том смысле, что невозможно для просто имеющихся и существующих объектов. Как Хайдеггер говорит, что существование — это «забота» ( Sorge ): существовать — значит не просто быть, а быть номером для себя. В Сартра, в то время как другие сущности существуют «в сами »( en soi ) и« то, что они «человеческая реальность тоже« для себя »( лей soi ) и, таким образом, не исчерпывается никакими его определениями.Это то, чем оно не является, и не то, чем оно является (Sartre 1943 [1992, 112]).

Таким образом, человеческое существование нельзя мыслить категориями. соответствующие вещи: сущность, событие, процесс. Есть что-то о существовании внутреннего различия, которое подрывает такие попытки, различие, которое экзистенциальные философы пытаются уловить в категории «фактичности» и «трансцендентности». Быть — значит каким-то образом согласовывать эти противоположные моменты, и кто я Я, моя сущность, есть не что иное, как моя манера координации их.В этом смысле люди создают себя в ситуации: то, что я Я не может быть отделен от того, что я принимаю за себя . В По словам Чарльза Тейлора, люди «Самоинтерпретирующие животные» (Taylor 1985: 45), где интерпретация является составной частью интерпретатора. Если такой взгляд чтобы не впасть в противоречие, понятия фактичности и трансцендентность должна быть разъяснена. Рискуя некоторым упрощением, к ним можно подойти как к корреляту двух установок, которые я могу принять по отношению к себе: отношение теоретического наблюдателя от третьего лица и отношение практического агента от первого лица.

Фактичность включает в себя все те свойства, которые третье лицо расследование может установить обо мне: природные свойства, такие как вес, рост и цвет кожи; социальные факты, такие как раса, класс и Национальность; психологические свойства, такие как моя сеть убеждений, желания и черты характера; исторические факты, такие как мое прошлое действия, мое семейное прошлое и моя более широкая историческая среда; а также так на. ^[8] Я изначально не осознавал свою фактичность в таком виде от третьего лица; скорее, это проявляется в моем настроении как своего рода бремя, тяжесть «Должно быть.”Однако я могу принять третье лицо или объективная позиция по отношению к моему собственному существу, а затем эти аспекты моей фактичности могут выглядеть именно так, как определяет или определяет, кто я. С экзистенциальной точки зрения, однако это будет ошибкой — , а не , потому что эти аспекты моего существа не являются реальными или фактическими, а потому, что поскольку I am не может быть определено фактически, или третий человек, термины. ^[9] Нельзя сказать, что эти элементы фактичности принадлежат мне так, как что цвет яблока принадлежит яблоку, для как принадлежащие мне, как , «определяющие» меня, у них есть всегда уже интерпретировал мной.Хотя от третьего лица наблюдение может определить цвет кожи, класс или этническую принадлежность в минуту он пытается идентифицировать их как шахту , он должен бороться с отличительный характер существования, которым я обладаю. Нет смысла в Какая фактичность является моей и , просто на самом деле, поскольку мое существование — то, чем я являюсь — также определяется по позиции, которую я занимаю по отношению к своей фактичности. Возможность взять такой позиция — это то, что экзистенциальные философы называют «Трансцендентность».

Трансцендентность — это отношение ко мне, характерное для мое практическое участие в мире, точка зрения агента.Агент ориентируется на поставленную задачу как на то, что нужно принести по собственной воле или по собственному желанию. Такая ориентация не требует сам по себе как тема, но теряется в том, что должно быть сделано. Тем самым, вещи представляют себя не как безразличные данности, факты, а как значимый: существенный, целесообразный, препятствующий и так далее. Говорить о «Трансцендентность» здесь означает, что агент «Выходит за рамки» того, что просто направлено на то, что может быть: фактические — включая собственные свойства агента — всегда возникает в свете возможного, где возможное не является функцией анонимных сил (от третьего лица или логической возможности), но функция выбора агента и решение . ^[10] Так же, как это внезапно пустое перо является либо неприятным препятствием для я заканчиваю эту статью, или это хороший повод сделать что-то иначе, в зависимости от того, как я определяю свое поведение по отношению к нему, поэтому мои собственные фактические свойства, такие как непостижимость, лень или буржуазный трудоголизм — обретают смысл, становятся мотивирующими или нормативные причины , на основании того, как я поддерживаю или отклоняю их в настоящем действии.

Экзистенциалисты склонны описывать перспективу вовлеченности в термины «выбор», и их иногда критикуют за это.Может быть, — гласит аргумент, — что я могу сказать, что выбрать курс действий по завершении процесса размышления, но, кажется, нет выбора, когда в Сгоряча, я в отчаянии отбрасываю бесполезную ручку. Может его бесполезность восходит к моему «выбору» быть расстроенный? Но смысл использования такого языка — просто настаивать на том, чтобы что в перспективе агентства я не могу представить себе , как определено всем, что доступно для меня только от третьего лица.За экзистенциалистской настаивание на том, что фактичность и трансцендентность остаются несводимыми аспектами одного и того же существа — это прозрение, которое для существа, которое может сказать «Я», взгляд от третьего лица на то, кем ты являешься, не имеет больше авторитета, чем у первого лица (агента) перспектива. ^[11]

Поскольку существование со-конституируется фактичностью и трансцендентностью, самость не может быть понята как картезианское эго, но воплощена бытие-в-мире, создание себя в ситуации.Это через трансцендентность — или то, что экзистенциалисты также называют моими «Проекты» — то, что мир раскрывается, берет на себя имея в виду; но такие проекты сами по себе являются фактами или «Расположенный» — а не результат каких-то предшествующих составляли «личность» или понятный персонаж, но встроен в мир, который определенно не является моим представлением. Так как мои проекты — это кто я на в режиме привлеченного агентства (в отличие от планов, которые я просто представляю себе в обдумывание), мир в определенном смысле открывает мне, кто я.По причинам, которые будут рассмотрены в следующем разделе, значение моего выбор не всегда для меня прозрачен. Тем не менее, потому что это обязательно раскрывает мир определенным образом, это означает, что мой собственный «Идентичность» может быть обнаружена с помощью того, что Сартр называет «Экзистенциальный психоанализ». Понимая модели поведения человека, то есть реконструируя осмысленный мир, который такое поведение раскрывает — можно раскрыть «фундаментальный проект» или базовый выбор самого себя, который придает индивидуальность отличительной форме жизнь.Экзистенциальный психоанализ представляет собой своего рода компромисс. между перспективами от первого и третьего лица: как и в последнем, это объективизирует человека и рассматривает его открытые практические горизонты как в определенном смысле закрытый; однако, как и предыдущий, он стремится понять выбор изнутри, чтобы понять сущность индивидуум в смысле от первого лица, который преследует его, а не как функция инертных психических механизмов, с помощью которых у человека нет знакомство. ^[12]

2.2 Отчуждение

Анти-картезианская точка зрения на самость в ситуации приводит к знакомому экзистенциальная тема «отчужденного» я, отчуждение себя как от мира, так и от самого себя. в первое место, в то время как именно через мои проекты мир берет на себя это означает, что сам мир возник не через мою проекты; он сохраняет свою инаковость и, таким образом, может явиться совершенно alien, as unheimlich . Иногда переводится как «Сверхъестественный» — основа этого хайдеггеровского слова ( Heim , «дом») указывает на странность мир, в котором я точно делаю , а не , чувствую себя «как дома».” (см. раздел о Идеальность ценностей ниже). Этот опыт, лежащий в основе экзистенциальной мысли, больше всего контрастирует. строго с древним представлением о космосе , в котором человек у существ есть упорядоченное место, и оно связывает экзистенциальные мысли тесно связано с современным опытом бессмысленной вселенной.

Во-вторых, мир включает в себя других людей, и как следствие, я не просто открывающий мир, но что-то раскрывается в проектах других.Таким образом, я не просто функция моих собственных проектов, но это также вопрос моих «Быть ​​для других». Сартр (1992: 340-58) раскрывает это форма отчуждения в его знаменитом анализе «Взгляд». Пока я неосознанно занимаюсь определенной практикой, я ничего, кроме той точки зрения от первого лица, которая представляет вещи как имеющий особую значимость в свете того, что я делаю. я погружен в мир и не ощущаю себя «за пределами»; то есть я не понимаю своих действий через какое-то описание от третьего лица, как пример некоторого общего поведение.Однако когда я осознаю, что на меня смотрят (то есть когда в мою субъективность вторгается субъективность другого для которого я всего лишь часть мира, предмет для ее проектов), я осознают наличие «природы», «Характер» — быть или делать что-то . я не просто смотреть в замочную скважину; Я вуайерист . Я не могу изначально ощущал себя как нечто — вуайерист, для пример. Только другой может дать начало этому способу моего существования, режим, который я называю , мой (а не только мнение других обо мне) в позоре , в котором я регистрируюсь Это.Потому что в мире есть другие, я могу взгляд от третьего лица на меня, но это показывает степень который я отчужден от измерения моего существа: кто я в объективном смысле может быть первоначально раскрыт только Другой. Это имеет значение для экзистенциальной социальной теории (см. Раздел на Сартр: экзистенциализм и марксизм ниже).

Наконец, самопонимание, или проект, благодаря которому мир есть для меня значимое, уже принадлежит этому миру, происходит из этого, из традиции или общества, в котором я нахожусь.Хотя это «я», это не я «как свой собственный». Сама моя вовлеченность в мир отчуждает меня от моего подлинного возможность. Эта тема наиболее ясно раскрыта Хайдеггером: антикартовская идея о том, что личность определяется прежде всего практическое участие влечет за собой, что это Я не является должным образом индивидуальным но довольно неотличим от кого-либо еще ( das Man ), кто занимается такой практикой. Такое «они-я» делает то, что «Один» делает. Идея примерно такая: практики могут позволять вещам выглядеть значимыми, например молотками, долларовыми купюрами, или произведения искусства — потому что практика включает в себя цели, которые несут с собой нормы, условия удовлетворения того, что в них проявляется.Но норм а правила, как показал Витгенштейн, в основном публичны, и что означает, что когда я занимаюсь практикой, я должен взаимозаменяем со всеми, кто ест: я ем, как едят, вожу когда едешь, я даже протестую, когда кто-то протестует. В той мере, в какой мой деятельность должна быть примером такой практики, я должен делать это в нормальный способ. Отклонения можно признать (возможно, благотворными) отклонения только против этой нормы, но если они отклоняются слишком сильно, они не может быть распознан в все. ^[13] Таким образом, если то, кем я являюсь, определяется через существование, этот «кто» обычно заранее определяется средним значением, ролями, доступными для меня в моей культуре. «Я», которое определяется, таким образом «Анонимный» или «кто угодно»; самостоятельное изготовление в основном функция , а не , отличая меня от другие.

Если, тем не менее, есть здравый смысл говорить об исключительности мое существование, это будет не то, с чего начинаешь, а как то, что достигает , достигло при восстановлении от отчужденность или потерянность в «толпе».”Если норматив в первую очередь нормальное, однако может показаться, что речь идет о норме для сингулярности существования, эталона мышления о том, что мне принадлежит больше всего , как и я сам, был бы бессвязный. Именно здесь идея «подлинности» попадает в фокус.

2.3 Подлинность

По какому стандарту мы должны думать о наших усилиях, «чтобы быть» нашими манера быть собой? Если такие стандарты традиционно вытекают из сущность, которую создает конкретная вещь — этот молоток хороший, если он отражает то, что молоток должен быть — и если нет ничего, что есть человеческое существо, по его сущность, предположительно , может ли смысл существования вообще думать? Экзистенциализм возникает с крахом идеи, что философия может предоставить существенные нормы для существующих, которые указать конкретный образ жизни.Тем не менее, остается различие между тем, что я делаю «как» сам и как «Любой», так что в этом смысле существование — это то, на чем Я могу добиться успеха или проиграть. Подлинность — на немецком, Eigentlichkeit — это отношение, которым я занимаюсь мои проекты как мой собственный ( собственный ).

Что это означает, возможно, можно понять, рассмотрев моральные оценки. Выполняя свое обещание, я действую согласно долгу; и если я сохраняю потому что это моя обязанность, я тоже действую морально (согласно Канту), потому что я действую ради долга.Но экзистенциально предстоит еще провести дальнейшую оценку. Моя мораль акт недостоверный , если, сдерживая свое обещание, долг, я делаю это, потому что это то, что делает «один» (что «Нравственные люди» делают). Но я могу сделать то же самое подлинно , если, сдерживая свое обещание ради долга, я выбрал как свой , чтобы что, помимо его социальной санкции, я обязуюсь. По аналогии, поступая правильно, от фиксированного и стабильного персонажа, который этика добродетели рассматривает состояние добра — не выходит за рамки досягаемость экзистенциальной оценки: такой персонаж может быть просто результат моей склонности «делать то, что делаешь», в том числе чувствовать себя «правильным» и делать ставку на себя подходящими способами, как ожидается.Но такой персонаж мог бы также быть отражением моего выбора самого себя, обязательство Я беру на себя обязательство быть таким человеком. В обоих случаях Мне удалось быть хорошим; только в последнем случае Мне удалось быть я . ^[14]

Таким образом, под нормой подлинности понимается своего рода «Прозрачность» в отношении моей ситуации, признание что я существо, которое может быть ответственным за то, кем я являюсь. В выбирая в свете этой нормы, можно сказать, что я оправляюсь от отчуждение, от моего погружения в анонимное «я» это характеризует меня в повседневной жизни.Таким образом, подлинность указывает на определенный вид целостности, а не на то, что заранее заданного целого, тождество, ожидающее своего открытия, но это проекта, которому я могу посвятить себя (и, следовательно, «Стать» тем, что это влечет за собой) или просто занимать время, недостоверно дрейфуя в разные роли и выходя из них. Некоторый авторы пошли еще дальше, утверждая, что мера подлинной жизни заключается в целостности рассказ , что быть самим собой — значит составить историю в которой преобладает своего рода целостность, быть автором самого себя как уникальный человек (Nehamas 1998; Ricoeur 1992).Напротив, неподлинная жизнь была бы такой без такой целостности, в которой я позвольте миру продиктовать мою историю жизни. Как бы то ни было, это ясно, что можно посвятить себя жизни, подобной хамелеону разнообразие, как и Дон Хуан в версии Кьеркегора легенда. Таким образом, даже в повествовательной интерпретации норма достоверности остается формальным. Как и в случае с «Рыцарем веры» Кьеркегора, один не могут сказать, кто подлинный, глядя на содержание их жизни. ^[15]

Подлинность определяет условие для самостоятельного создания: преуспеваю ли я в делаю себе , или я буду просто функцией роли, в которых я нахожусь? Таким образом, быть аутентичным можно также рассматривать как способ быть автономным.При выборе «Решительно» — то есть, взяв на себя обязательство определенный образ действий, определенный образ жизни в мире — я дал себе правило, которое принадлежит той роли, которую я прихожу принять. Для недостоверного человека, напротив, всего занимает таких роль, и может делать это «нерешительно», без обязательств. То, что я настоящий отец, не обязательно делает меня настоящим отцом. лучше отец, но то, что означает быть отцом, стало явно моя проблема . Именно здесь экзистенциализм находит сингулярность существования и определяет то, что несводимо в позиция от первого лица.При этом подлинность не дотягивает какой-то определенный образ жизни как норма; то есть не различает между проектами, которые я мог бы выбрать. Вместо этого он регулирует способ, которым я занимаюсь такими проектами — либо как «Мой собственный» или «то, что он делает», прозрачно или непрозрачно.

Таким образом, акцент экзистенциализма на подлинности приводит к своеобразное отношение к этике и теории ценностей в целом. В возможность подлинности — признак моей свободы , и это через свободу экзистенциализм подходит к вопросам ценностей, ведущие ко многим из его самых узнаваемых доктрин.

Экзистенциализм не получил особого развития в плане нормативной этики; однако определенный подход к теории ценности и морали психологии, происходящей из идеи существования как самотворения в ситуация, является отличительной чертой экзистенциалистского традиция. ^[16] В теории ценностей экзистенциалисты склонны подчеркивать условность или необоснованность ценностей, их «Идеальность», тот факт, что они возникают исключительно благодаря проекты людей на фоне иначе бессмысленный и равнодушный мир.Экзистенциальная моральная психология подчеркивает человеческую свободу и сосредотачивается на источниках лжи, самообман и лицемерие в нравственном сознании. Знакомый экзистенциальные темы тревоги, ничтожества и абсурда должны быть понимается в этом контексте. В то же время существует глубокая озабоченность по поводу отстаивать подлинную позицию по отношению к человеческим, необоснованным ценностям без которого ни один проект невозможен, озабоченность выражается в понятия «помолвка» и «обязательство.» ^[17]

3.1 Беспокойство, Ничто, Абсурд

Как предикат существования понятие свободы изначально не установленный на основе аргументов против детерминизма; и это не взятые, по кантианской моде, просто как данность практического самосознание. Скорее, он находится в разбивке из непосредственная практическая деятельность. «Свидетельство» свободы — это не имеет значения ни теоретического, ни практического сознания, но возникает из самопонимания, которое сопровождает определенные настроение , в которое я могу впасть, а именно тревога ( Angst , ангоис ).И Хайдеггер, и Сартр считают, что феноменологический анализ интенциональности, которая принадлежит к настроениям не просто регистрирует мимолетное изменение психики но раскрывает фундаментальные аспекты личности. Страх, например, показывает какой-то регион мира как угрожающий, какой-то элемент в нем как угроза, а я уязвима. В тревоге, как и в страхе, я схватываю я как угроза или как уязвимый; но в отличие от страха тревога не имеет прямой объект, в мире нет ничего угрожающего.Этот потому что тревога полностью вырывает меня из круговорота тех проекты, благодаря которым вещи становятся для меня значимыми; я больше не может «включиться» в мир. И с этим крах моего практического погружения в роли и проекты, я тоже теряю основное чувство того, кто я есть, обеспечивается этими ролями. Таким образом лишив меня возможности практической самоидентификации, тревога учит меня, что я не совпадаю ни с чем, что я на самом деле я. Кроме того, поскольку личность связана с такими ролями и практики всегда типичны и общедоступны, крах этого идентичность раскрывает в конечном итоге личностный аспект меня, который несводимо к das Man .По словам Хайдеггера, тревога свидетельствует о некоем «экзистенциальном солипсизме». Это это неохотно, потому что дезориентирует и лишает собственности, уходить в себя в тревоге, которая дает экзистенциальную фигуру постороннего, изолированного того, кто «видит» фальшивость тех которые, не подозревая о том, что предвещает срыв тревожности, живут своей живет, самодовольно отождествляя себя со своими ролями, как если бы эти роли тщательно их определил. Хотя такая «посторонняя» позиция может быть легко высмеиваемым как подростковая эгоцентричность, это также солидно поддерживается феноменологией (или моральной психологией) от первого лица опыт.

Переживание тревоги также порождает экзистенциальную тему абсурд , версия того, что ранее было представлено как отчуждение от мира (см. раздел о Отчуждение выше). Пока я практически вхожу в мир, в плавным и увлекательным образом, вещи представляются как значимые координировал с проектами, которыми занимаюсь; они показывают мне лицо, имеющее отношение к тому, что я делаю. Но связь между эти значения и мои проекты — это не то, что я опыт.Скорее, полезность молотка, его ценность как молоток, кажется, принадлежит ему точно так же, как его вес или цвет делает. Короче говоря, пока я практически занят кажется, что у вещей есть причины для существования, и я, соответственно, ощущаю себя как дома в этом мире. В мире есть порядок, который для меня в значительной степени прозрачен (даже его тайны воспринимается просто как нечто, для чего существуют причины «Для других», для «экспертов», просто за пределами моего ограниченный горизонт).Однако в тревожном настроении это просто персонаж, исчезающий из мира. Потому что я больше не практически занят, смысл, который ранее населял вещь, как плотность своего существа, теперь смотрит на меня как на простую назовите как нечто, что я «знаю», но которое больше не утверждает меня. Как когда человек повторяет слово, пока оно не теряет смысл, беспокойство подрывает само собой разумеющееся чувство вещей. Они становятся абсурд . Вещи не исчезают, но все, что от них остается это пустое признание , что они — опыт это информирует центральную сцену в романе Сартра Тошнота .Когда Рокантен сидит в парке, корень дерева теряет свой характер. до тех пор, пока его не одолеет тошнота от его совершенно чужеродного символ, это en soi . Пока такого опыта нет больше подлинного, чем мой практический, увлеченный опыт мира смысла, это не меньше подлинных тоже. Экзистенциальный счет значения и ценности должен признавать и возможности (и их посредники). Сделать это — значит признать определенная абсурдность существования: хотя разум и ценность имеют точку опоры в мире (они ведь не мои произвольные изобретение), тем не менее они лишены какой-либо окончательной основы.Ценности не присущи бытию, и в какой-то момент причины дают вне. ^[18]

Еще один термин для обозначения безосновательности мира значений: «Ничто». Хайдеггер ввел этот термин для обозначения вид самопознания и понимания мира, возникающий при тревоге: потому что моя практическая идентичность состоит из практик, которыми я занимаюсь в, когда эти коллапс я «есть» не что иное. Таким образом говоря, я, таким образом, сталкиваюсь лицом к лицу с моей собственной конечностью, моей «Смерть», как возможность, в которой я больше не могу будет чем угодно.Это переживание моей собственной смерти, или «Ничто» в тревоге может побудить подлинность: я прихожу к выводу, что я не что иное, как должен «заставить себя быть» своим выбором. В совершая себя перед лицом смерти, то есть осознавая ничтожество моей личности, если бы я не поддерживал ее вплоть до конец — роли, которые я до сих пор бездумно выполнял как теперь становится чем-то, чем я сам признаю, становиться ответственный за. Хайдеггер назвал этот способ самосознание — осознание абсолютного ничтожества моего практическая идентичность — «свобода», и Сартр разработал это экзистенциальное понятие свободы в богатых деталях.Это не значит что взгляды Хайдеггера и Сартра на свободу идентичный. Хайдеггер, например, будет подчеркивать, что свобода всегда «брошен» в историческую ситуацию, из которой он черпает свои возможности, в то время как Сартр (который в равной мере осознает «Фактичность» нашего выбора) подчеркнет, что такие «Возможности», тем не менее, не определяют выбор. Но теория радикальной свободы, которую развивает Сартр, тем не менее прямо коренится в описании Хайдеггером ничтожества моей практическая идентичность.

Сартр (1943 [1992, 70]) утверждает, что тревога обеспечивает ясное переживание та свобода, которая, хотя и часто скрывается, характеризует человеческое существование как таковое. Для него свобода — это дислокация сознание от своего объекта, фундаментального «Нигилирование» или отрицание, посредством которого сознание может схватить свой объект, не теряясь в нем: осознавать что-то должно осознавать , а не , «Не», возникающее в самой структуре сознания как бытие для себя.Потому что «ничто» (или ничто) это как раз то, что есть сознание, не может быть объектов в сознание, а только предметы за сознание. ^[19] Это означает, что сознание радикально свободно, поскольку его структура исключает, что либо содержит , либо действует на со стороны вещи. Например, поскольку оно не похоже на вещи, сознание свободен по отношению к его собственным предшествующим состояниям. Мотивы, инстинкты, экстрасенс сил и т.п. нельзя рассматривать как жителей сознание, которое может заразить свободу изнутри, побуждая действовать способами, за которые никто не несет ответственности; скорее они могут существовать только для сознания по выбору.Я должен либо отвергать их претензии или признавать их. Для Сартра онтологическая свобода существования влечет за собой, что детерминизм — это оправдание перед этим это теория: хотя благодаря своей структуре нигилистического сознания ускользает от того, что определило бы его, включая собственное прошлое выбор и поведение — бывают случаи, когда я могу отказать себе в Свобода. Таким образом, я могу попытаться представить эти аспекты своего существа как объективные «силы», которые господствуют надо мной в манере отношений между вещами.Это принять позицию от третьего лица в котором то, что изначально структурировано с точки зрения свободы появляется как причинное свойство меня самого. Я могу попробовать посмотреть на себя как это делает Другой, но как оправдание это бегство от свободы показано потерпеть неудачу, согласно Сартру, в опыте тоска .

Например, Сартр пишет об игроке, который, проиграв все и опасаясь за себя и свою семью, отступает к рефлексивным поведение решения никогда больше не играть в азартные игры.Таким образом, этот мотив входит в его фактичность как сделанный им выбор; и пока он сохраняет его страх, его живое ощущение угрозы, это может ему кажется, что это решение действительно имеет причинную силу для сохранения ему от азартных игр. Однако однажды вечером он оказывается перед игровым столом. и испытывает тоску от осознания того, что его решимость, будучи все еще «там», не сохраняет никакой своей силы: это объект для сознания , но не является (и никогда не мог иметь был) что-то в сознании , что определяло его действия.Чтобы это повлияло на его поведение, он должен это признать. заново, но это как раз то, что он не может сделать; действительно, вот что он надеялся, что изначальная решимость избавит его от необходимости. Он придется «переделать» себя, которое было в оригинале ситуация страха и угрозы. В этот момент, возможно, он попытается избавиться от тоски свободы, поддавшись побуждению играть и списывая это на «более глубокие» мотивы, которые преодолели первоначальное решение, возможно, проблемы из детства.Но тоска может повторяться и в отношении этой стратегии — например, если он нуждается в ссуде, чтобы продолжить играть в азартные игры, и должен убедить кого-то, что он «Сдержал свое слово». Возможности для самообман в таких случаях бесконечный. ^[20]

Как очень подробно указывает Сартр, тоска, поскольку сознание свобода — это не то, что люди приветствуют; скорее мы ищем стабильность, идентичность и принять язык свободы только тогда, когда это нас устраивает: я считаю те действия моими свободными действиями, которые в точности соответствовать тому «я», которым я хочу, чтобы меня воспринимали другие.Мы «Обречены быть свободными», что означает, что мы никогда не сможем просто быть , кем мы являемся, но отделены от самих себя ничто из того, что нужно постоянно выбирать или повторять, себя к тому, что мы делаем. Характеристика экзистенциалистского мировоззрения идея о том, что мы проводим большую часть жизней, разрабатывая стратегии для отрицание или уклонение от мучений свободы. Одна из этих стратегий — «недобросовестность.» Другой — апелляция к ценностям.

3.2 Идеальность ценностей

Идея о том, что свобода является источником ценности — где свобода определяется не в терминах действия рационально (Кант), а скорее в экзистенциальные термины, такие как выбор и трансцендентность — это идея возможно, наиболее тесно связан с экзистенциализмом.Настолько влиятельный был такой общий взгляд на ценность, который Карл-Отто Апель (1973: 235) говорить о некой «официальной взаимодополняемости экзистенциализм и сциентизм »в западной философии, согласно которой то, что может быть оправдано рационально, подпадает под «Свободный от ценностей объективизм науки», в то время как все остальные претензии на обоснованность становятся предметом «экзистенциального субъективизма». религиозной веры и этических решений ». Попытка позитивизма предоставить теорию «познавательного значения», основанную на том, что это была внутренняя логика научной мысли, и она низводила вопросы, представляющие ценность для когнитивной бессмысленности, сводя их к вопросы эмоциональной реакции и субъективного предпочтения.Пока это не объяснять оценочный язык исключительно как функцию аффективных мировоззрения, экзистенциальное мышление, как и позитивизм, отрицает могут быть основаны на бытии, то есть стать темой научного исследования, способного определить истинное (или действительный) от ложного значения. ^[21] В этой связи Сартр говорит об «идеальности» ценностей, под этим он подразумевает , а не , что у них есть своего рода вневременной обоснованность, но они не имеют реальной власти и не могут быть использованы для подписывать или оправдывать мое поведение.Для Сартра «ценности производят их значение из оригинальной проекции меня, которая является моей выбор себя в мире ». Но если это так, то я не может без зацикленности апеллировать к ценностям, чтобы оправдать это очень выбор: «Я принимаю решение относительно них — без оправдание и без оправдания »(Sartre 1943 [1992, 78]). Этот так называемый «решительный подход» — это наследие, которое горячо оспаривается. экзистенциализма и заслуживает более внимательного рассмотрения здесь.

Как получается, что ценности должны быть основаны на свободе? От «Ценить» Сартр имеет в виду те аспекты моего опыта, которые не просто вызывают что-то, а скорее создают иск на меня: я не просто вижу бомжа, но встретить его как «чтобы ему помогли»; Я не просто слышу голос другого, но зарегистрируйте «вопрос, на который нужно ответить честно говоря»; Я не просто тихонько сижу в церкви, но «Благоговейно прислуживать»; Я не просто слышу будильник но меня «призывают встать».Значит, ценности, как Сартр пишет, появляется с символом , требует и как таковые они «Претендовать на фундамент» или оправдание (Sartre 1943 [1992, 76]). Почему должно Помогаю бомжам, отвечу честно, сижу благоговейно или вставать? Сартр не утверждает, что ответа нет на эти вопросы, но только то, что ответ зависит, наконец, от моих выбор «себя», который, в свою очередь, не может быть оправдан обращение к ценности. По его словам, «ценность проистекает из его неотложность, а не необходимость, исходящая от его бытия.”Срочность ценности не может быть основано на бытии самим по себе, поскольку потерять свой характер должного; это перестало бы даже быть ценность », так как это было бы неотложным (вопреки свобода), которой обладает всего причина . Таким образом, против тогдашний теоретико-ценностный интуиционизм, Сартр отрицает эту ценность может «подчиниться созерцательной интуиции, которая воспринимать его как как значение и, таким образом, извлекать из него его право на мою свободу ». Вместо этого «это может быть раскрыто только для активной свободы , что делает ее ценность единственный факт признания таковым »(Sartre 1943 [1992.76]).

Например, я не понимаю необходимости будильника (его характер как требование) в своего рода бескорыстном восприятии, но только в самом акте ответа на это, вставания. Если я не получу Сигнал тревоги в этой самой степени утратил свою актуальность. Почему должен встать? Здесь я могу попытаться оправдать его требовать апелляции к другим элементам ситуации, в которой будильник связан: я должен встать, потому что я должен идти на работу. Из этого с точки зрения появляется запрос сигнала тревоги — и — это — оправдано, и такого обоснования часто бывает достаточно. чтобы снова заставить меня идти.Но вопрос об основании ценности просто был вытеснен: теперь моя работа заключается в том, что при моем активном участии принимает на себя неоспоримую остроту спроса или ценности. Но это тоже получает свое бытие как ценность из своей крайней необходимости, то есть из моей невнимательное участие в общей практике выхода на работу. Должен Я иду на работу? Почему бы не быть «безответственным»? Если мужчине нужно есть, почему бы лучше не начать преступную жизнь? Если на эти вопросы есть неотложные ответы, они могут только потому, что на еще более глубоком уровне я занимаюсь тем, что выбрал себя человеком определенного сорта: респектабельным, ответственным.Из в этот выбор есть ответ о том, что я должен делать, но вне этого выбора нет — почему я должен быть респектабельный, законопослушный? — потому что только потому, что какой-то был сделан выбор, что все может казаться столь же убедительным, как предъявив претензию мне. Только если я на каком-то уровне заняты ценностей (и так обоснование в их терминах) появляются вообще. Чем больше я отвлекаюсь от размышлений, и подвергая сомнению мою ситуацию, тем больше мне угрожают этические тоска — «что является признанием идеальности ценности »(Sartre 1943 [1992, 76]).И, как и все страдания, я не избежать этой ситуации, обнаружив истинный порядок ценностей, но возвращаясь к действию. Если идея без ценностей основание в бытии можно понимать как форму нигилизма, экзистенциальный ответ на это состояние современного мира состоит в том, чтобы указать этот смысл, ценность, не является в первую очередь вопросом созерцательного теория, но следствие вовлеченности и приверженности.

Таким образом, оценочные суждения могут быть оправданы, но только в отношении некоторых конкретный и конкретный проект.«Образец поведения» типичного буржуа определяет значение «Респектабельность» (Sartre 1943 [1992, 77]), и так какой-то конкретный элемент поведения, который считается респектабельным или нет. По этой причине я могу ошибаться в том, что мне следует делать. Это может быть это то, что кажется необходимым в ходе моего нерефлексивное участие в мире — это то, чего я не должен дать в. Если благодаря моей приверженности Сопротивлению чиновник кажется мне расстрелянным, тем не менее я могу ошибаться, стрелять в него — если, например, чиновник был не тем, кем я думал он был, или если его убийство окажется контрпродуктивным, учитывая мои долгосрочные цели.Художественные произведения Сартра полны исследования моральной психологии такого рода. Но я не могу продлить эти «гипотетические» оправдания до такой степени, что некоторые чисто теоретическое рассмотрение моих обязательств — полученный из воли Бога, из разума или из ситуации сама — могла гарантировать мою свободу таким образом, чтобы облегчить это ответственность. Ибо для того, чтобы такие соображения count Я бы должен был стать таким человеком, для которого Божья воля, абстрактный Разум или текущая ситуация решающий .Таким образом, для экзистенциалистов, подобных Сартру, я «Тот, кто в конце концов заставляет ценности существовать, чтобы определять [мои] действия их требования ». ^[22]

Обязательство — или «участие» — таким образом, в конечном итоге основа для подлинно значимой жизни, то есть такой, которая отвечает на экзистенциальное состояние человека и не убегает это условие путем обращения к абстрактной системе разума или божественного будут. Но хотя я один могу посвятить себя какому-то образу жизни, некоторые проект, я никогда не остаюсь один, когда делаю это; я тоже не делаю этого в соцсетях, исторический или политический вакуум.Если трансцендентность представляет мою радикальная свобода самоопределения, фактичность — этот другой аспект мое существо — представляет собой , расположенный символа этого самостоятельное изготовление. Потому что свобода как трансцендентность подрывает идею стабильная, вневременная система моральных норм, неудивительно, что экзистенциальные философы (за исключением Симоны де Бовуар) уделял мало энергии вопросам нормативной теории морали. Тем не мение, потому что эта свобода всегда социально (и тем самым исторически) расположенном, столь же неудивительно, что их сочинения очень озабочены тем, насколько конкретно наши выборы и обязательства контекстуализированы с точки зрения политической борьбы и исторических реальность.

Для экзистенциалистов вовлеченность — источник смысла и значение; выбирая себя, я в определенном смысле создаю свой мир. На с другой стороны, я всегда выбираю себя в контексте, где есть другие делать то же самое, и в мире, который всегда был там. Короче говоря, моя игра находится в социальном и социальном плане. исторически. Таким образом, выбирая себя в единственном числе от первого лица, я я также выбираю таким образом, чтобы первое лицо множественного числа, «Мы» создается одновременно.Такой выбор составляет область социальной реальности; они вписываются в заранее определенный контекст ролей и практик, которые в значительной степени не подвергаются сомнению и могут считаться как своего рода коллективная идентичность. В социальных действиях моя личность складывается на заднем фоне (коллективная идентичность социальная формация), которая остается неизменной. С другой стороны, это может случиться что мой выбор ставит эту социальную формацию или коллективную идентичность подвергается сомнению, и поэтому то, кем я должен быть, неотделимо от вопрос о том, кем должны быть мы .Здесь множественное число от первого лица сама проблема, и действие, которое является результатом такого выбора составляет поле политического.

Если подлинность — это категория, по которой я могу думать о том, что это означает «существовать», тогда учет подлинности нельзя игнорировать социальные, исторические и политические аспекты этого существование. Таким образом, это происходит не только потому, что двадцатый век экзистенциализм процветал в то время, когда европейская история, казалось, крах и политические дела казались особенно важными, что философы-экзистенциалисты уделяли этим вопросам много внимания; скорее, потребность в объяснении «ситуации» проистекает от самого характера существования, который, в отличие от классический «рациональный субъект» — это то, что есть только в отношение к своему «времени».Однако это не означает, что философы-экзистенциальные важность исторических факторов или в их оценке политический по отношению к другим аспектам существования. Эммануэль Левинас, например, чья ранняя феноменологическая работа принадлежала орбита экзистенциальной философии, противоположной «Горизонтальная» темпоральность политической истории «Вертикальная» или эсхатологическая темпоральность, радикально бросил вызов всякому историческому значению, в то время как Сартр, напротив, произвел версия марксистского исторического материализма, в которой экзистенциализм сама стала просто идеологией.Но мы не можем перестать исследовать все такие различия здесь. Вместо этого мы рассмотрим позиции Хайдеггера. и Сартр, которые приводят противоположные примеры того, как подлинное отношение к истории и политике можно понять.

4.1 Хайдеггер: история как утверждение

Для Хайдеггера существование означает быть историческим. Это не значит, что человек просто попадает в определенный момент истории, задуманный как линейный ряд событий. Скорее, это означает, что у самости есть своеобразная временная структура, которая является источником этого «История», которая впоследствии пересказывается в терминах серии событий.Экзистенциальная темпоральность — это не последовательность мгновений, но вместо этого единая структура, в которой «Будущее» (то есть возможность, на которую нацелен в моем проекте) вспоминает «прошлое» (то есть то, что больше не нужно сделано, завершено), чтобы придать смысл «Настоящее» (то есть вещи, которые приобретают значение в свете того, что необходимо сделать в настоящее время). Следовательно, действовать значит в Термины Хайдеггера, чтобы «историзировать» ( гещехен ), чтобы составить нечто вроде повествовательного единства, с началом, серединой и концом, этого не так много за раз, что обеспечивает условие для линейного времени.К существовать «между рождением и смертью» значит не просто быть присутствует в каждом из дискретных серий временных моментов, но составлять себя в единстве истории и подлинных существование — это тот, в котором проекты, придающие форму Существование — это те, которым я посвящаю себя в свете этой истории. Хотя он принадлежит к «моменту» выбора и определяет его. не может быть просто «моментальным»; чтобы быть подлинным, я должен понять мой выбор в свете потенциала целостности мой существование.

То, что этот выбор имеет политическое измерение, проистекает из того факта, что существование всегда есть с другими. Хотя подлинность возникает на причина моего отчуждения, тревоги, от требований, сделанных нормы, относящиеся к быту das Man , любой бетон обязательство, которое я беру на себя в движении, чтобы выздороветь, заручится эти нормы двояко. Во-первых, , что я обязуюсь, будет всегда происходить из (хотя и не сводиться) к некоторым «Возможность присутствующего Dasein» (Heidegger 1927 [1962, 438]): Я не могу составить свою личность из цельной ткани; я буду всегда понимаю себя с точки зрения некоторого способа существования, который был передан в моем традиция. ^[23] Я «выбираю своего героя» (Heidegger 1927 [1962, 437]) за Например, посвятив себя философской жизни, которую я понять по образцу Сократа или религиозной жизни, которую я понимать по образцу Святого Франциска. Дело в том, что я должен понимаю себя в терминах что-то , и эти возможности для понимания исходят из исторического наследия и нормы, которые к нему относятся. Хайдеггер думает об этом историческом измерение как своего рода «судьба» ( Schicksal ): не что-то неизбежное, что контролирует мой выбор, но что-то такое, унаследованный от моей исторической ситуации, претендует на меня, имеет своего рода авторитет для меня.

Второй способ, которым повседневные нормы das Man зачислен в подлинный выбор проистекает из того факта, что когда я совершаю я к своей «судьбе» я делаю это «внутри и с моей «Поколение» (Хайдеггер, 1927 [1962, 436]). Идея здесь примерно так: выбрать способ продолжения — значит подтвердить нормы, которые к нему относятся; и из-за природы нормативности, невозможно утверждать нормы, которые содержали бы только для мне . В нормативной так что, когда я выбираю, я также являюсь примером для других.Точно так же Хайдеггер считает, что социальность моего историзации ограничивает то, что может быть для меня настоящей «судьбой» или выбором. Играть всегда с другими, а точнее, с «Сообщество» или «народ» ( Volk ) — и вместе это «соисторизация» отвечает на «судьбу» ( Geschick ), которая имеет заранее руководил нашими судьбами (Heidegger 1927 [1962, 436]). Не все действительно возможно для нас, и подлинный выбор должен стремиться к ответу к заявлению, которое история предъявляет людям, к которым он принадлежит, захватить свою «судьбу».«Вдоль этой коммунитарной оси, тогда экзистенциальная историчность может открыть вопрос о политика: кем должны быть «мы»?

Хайдеггер предполагает, что именно эта концепция историчности обеспечил собственное политическое участие в период Национального Социализм в Германии. Разочарован политической ситуацией в Веймаре Германии и характеризуя ее как особенно нерешительную или недостоверную, Хайдеггер рассматривал движение Гитлера как способ вспомнить Немецкий народ вернулся к своему «самому собственному» возможность — я.е., способ для Германии самоутверждаться подлинно как альтернатива политическим моделям советской Союз и США. Выбор Хайдеггера вмешаться в университетская политика в то время была, таким образом, выбором сам — в котором он выбрал своего героя: Платона «Король-философ» (см. Arendt 1978) — и выбор для своего «поколения». Много споров по поводу Приверженность Хайдеггера национал-социализму (не в последнюю очередь он сделал соответствующие выводы из своей собственной концепции подлинность), ^[24] но он дает наглядный пример своего рода экзистенциальной политики это зависит от способности «определять время», т. е. почувствовать императивы фактической исторической ситуации.Позже Хайдеггер стал очень подозрительно относиться к такого рода экзистенциальным политика. Действительно, за идею подлинности как непоколебимую приверженность он подставил идею «освобождения» ( Gelassenheit ) и за участие позиция «ожидающий.» Он пришел к выводу, что проблемы, с которыми сталкиваются нас (в частности, доминирование технологических способов мышления) корни, которые лежат глубже, чем можно устранить напрямую с помощью политики. Таким образом, он, как известно, отрицал, что демократии достаточно, чтобы справиться с политический кризис, вызванный технологиями, утверждая, что «только бог может спасти нас »(Heidegger 1966 [1981, 55, 57]).Но даже здесь, соблюдая с экзистенциальным понятием историчности, Хайдеггер рекомендации включают чтение истории, смысла наших время.

4.2 Сартр: экзистенциализм и марксизм

Совершенно другое чтение и совсем другая рекомендация могут быть найдено в творчестве Сартра. Основа для чтения Сартром история и его политика были заложены в разделе «Бытие и Ничто , который описывает рождение социального в «Посмотрите» ( ле с учетом ) другого.Сделав меня объект для своих проектов, другой отчуждает меня от себя, вытесняет меня с позиции субъекта (позиции, с которой мир определяется по смыслу и значению) и составляет меня как что-нибудь. Конкретно то, что я составляю «как», является функция проекта другого, а не то, что я могу заставить себя быть. Я устроен как «француз» в через враждебность, исходящую от этого немца; Я составлен как «мужчина» в обиде этой женщины; Я составлен как «еврей» на основании чужого антисемитизм; и так далее.Это устанавливает такое измерение моего существа, которое я не могу ни контролировать, ни отрицать, и мой единственный выход — вывернуть я вдали от другого в попытке восстановить себя в предмет-позиция. По этой причине, по модели Сартра, социальные реальность находится в постоянном конфликте — гегелевская диалектика, в которой по онтологическим причинам никакое состояние взаимного признания никогда не может быть достигнуто. «Мы» — политический субъект — это всегда спорный, конфликтный, нестабильный.

Но у этой нестабильности есть определенная структура, которую Сартр, пропитан марксизмом межвоенной французской мысли (Александр Кожев, Жан Ипполит), исследованные с точки зрения определенного исторический материализм.Для социальных отношений имеют место не только между людьми, но также и в учреждениях, которые исторически и закрепляют отношения власти и господства. Таким образом борьба за то, кто займет позицию субъекта, не ведется на равных. Как подробно продемонстрировала Симона де Бовуар в ее книга, Второй пол , историческая и институциональная место женщин определяется таким образом, что они попадают в своего рода постоянный статус «объекта» — они «Второй» пол, поскольку социальные нормы определены в мужских терминах.Если это так, то борьба женщины за самоопределение проектов сдерживается постоянным институциональным «Смотри», которое уже определяет ее как «женщину», тогда как мужчине не обязательно действовать в условиях гендерного ограничения; он чувствует сам быть просто «человеком», чистой субъективностью. Трудоустройство аналогичные взгляды на размышления о расовых и экономического угнетения, Сартр искал способ вывести политические императивы перед лицом необоснованности моральных ценностей влекут за собой своим взглядом на идеальность ценностей.

Сначала Сартр утверждал, что есть одна ценность, а именно свобода. сам по себе — что действительно имеет своего рода универсальный авторитет. К посвятить себя чему-либо — также всегда посвятить себя ценность свободы. В «Экзистенциализме — это гуманизм» Сартр пытался установить это с помощью своего рода трансцендентного аргумента, но вскоре он отказался от этой стратегии и стал следовать более скромному из утверждая, что писатель всегда должен заниматься «на сторона свободы ». Согласно теории «занятых» литература »излагается в Что такое литература? , дюйм создавая литературный мир, автор всегда действует либо вообразите пути к преодолению конкретных несвобод, таких как расизм и капиталистическая эксплуатация или их закрытие.В последнем случае, он противоречит сам себе, так как сама идея написания предполагает свободу читателя, а это в принципе означает вся читающая публика. Какими бы ни были достоинства этого аргумента, это действительно указывает на политическую ценность, которой Сартр оставался приверженным на протяжении всей его жизни: ценность свободы как самоутверждения.

Это обязательство, наконец, привело Сартра к мысли, что экзистенциализм сам по себе. был лишь «идеологическим» моментом в марксизме, который он названный «единой философией нашего времени, которую мы не можем за гранью »(Сартр 1960 [1968, xxxiv]).Как следует из этого утверждения, Принятие Сартром марксизма было функцией его чувства история как фактическая ситуация, в которой проект самосоздания происходит. Поскольку существующее — это самотворение (действие), философия — включая экзистенциальную философию — не может быть понимается как бескорыстное теоретизирование о вневременных сущностях, но всегда форма взаимодействия, диагноз прошлого и проектирование норм, соответствующих иному будущему, в свете что настоящее приобретает значение.Поэтому всегда возникает из историко-политической ситуации и является способом вмешательства в Это. Марксизм, как и экзистенциализм, делает это с необходимостью на практике. ориентация философии явная.

С самого начала экзистенциализм видел себя таким активистским образом, являясь основанием для самых серьезных разногласий между французскими экзистенциалисты, такие как Сартр, Мерло-Понти и Камю, многие из с которыми боролись на страницах журнала, основанного Сартром и Мерло-Понти, Les Temps Модерн ). ^[25] Но более поздний Сартр придерживался что философия самосоздания не может довольствоваться выделение ситуации индивидуального выбора; подлинный политическая идентичность могла возникнуть только из теории, которая обосновал такой выбор практически ориентированным анализом ее конкретная ситуация. Таким образом, ему казалось, что «идеология существования »был просто отчужденной формой более глубокого анализ социальной и исторической реальности, предоставленный Марксом диалектический подход.Сосредоточившись на наиболее важных аспектах материальное состояние, в котором экзистенциальный проект самосозидания имеет место, а именно, экономические отношения в условиях дефицит — критика капитала Марксом предлагала набор соображения, что никакая «философия свободы» не может игнорировать, соображения, которые могут служить ориентиром для политического участия до тех пор, пока «будет существовать по каждые года. маржа реальных свобода за пределами производства жизни » (Сартр 1968: 34).Следовательно, марксизм непревзойден, потому что он самая ясная теория нашей отчужденной ситуации конкретного несвободы, ориентированной на практическо-политическое преодоление этого несвободы.

Отношение Сартра к ортодоксальному марксизму было отмечено напряжением, однако, поскольку он считал, что существующий марксизм отказался от обещания диалектического подхода к социальной реальности в пользу догматического «Априоризм», который подводил историческую реальность под одеяло из безжизненных абстракций. Таким образом, он предпринял свой Критический анализ. диалектического разума , чтобы восстановить обещание марксизма путем пересматривая свою концепцию praxis с точки зрения экзистенциальное понятие проект .Что стало жестким экономический детерминизм будет возвращен к диалектической текучести посредством напоминая экзистенциальную доктрину самотворения: это правда, что человек «сделано» историей, но в то же время он делает та самая история. Эта попытка «завоевать человека внутри Марксизм »(Sartre 1960 [1968, 83]), т. Е. Разработать метод, который сохранил бы конкретные детали человеческой реальности, пока жил Опыт — не был хорошо принят ортодоксальными марксистами. Увлечение Сартра подробностями жизни Флобера, или жизнь Бодлера, слишком сильно отдававшаяся «буржуазной идеализм.Но мы видим здесь, как политика Сартра, например Хайдеггера, основанного на его концепции истории: нет железные законы, делающие свержение капитализма неизбежным исход экономических сил; в ситуации только мужчины, которые делают история, как они ею сделаны. Диалектический материализм — это непревзойденная философия тех, кто выбирает, кто связывает себя к, ценность свободы. Политическое притязание марксизма на нас, затем будет опираться на идеологический анклав внутри него: аутентичный существование как выбор.

Таким образом, подлинное существование имеет историческое, политическое измерение; все выбор будет внимателен к истории в смысле контекстуализации в некотором временном нарративном понимании своего места. Но даже здесь следует признать, что подлинным существование делает не правильность понимания повествования, которое он принимает. Подлинность не зависит от каких-то конкретных основных взгляд на историю, какую-то частную теорию или эмпирическую историю. Из этого точки зрения, существенные истории, принятые экзистенциальными мыслителей столь разных, как Хайдеггер и Сартр, возможно, следует читать меньше как научные отчеты, оправдываемые от третьего лица, чем как артикуляции исторической ситуации с точки зрения того, что эта ситуация воспринимается как требование, учитывая заинтересованное обязательство их авторы.Другими словами, они менее оправданий экзистенциальных и политические обязательства, чем сами по себе образуют политики: приглашения другим увидеть вещи такими, какими их видит автор, так что обязательство автора идти определенным образом придет чтобы поделиться.

Как культурное движение экзистенциализм ушел в прошлое. Как философское исследование, которое ввело новую норму, аутентичность, для понимание того, что значит быть человеком — норма, связанная с своеобразное посткартезианское представление о себе как о практическом, воплощенное, бытие-в-мире — экзистенциализм продолжал играют важную роль в современной мысли как на континенте, так и на континенте. и аналитические традиции.Общество феноменологии и экзистенциального Философия и общества, посвященные Хайдеггеру, Сартру, Мерло-Понти, Ясперс, Бовуар и другие экзистенциальные философы создают форум для текущей работы — как исторического, научного характера, так и более систематическая направленность — это продолжает то, что Хаваджа называл «Традиция» экзистенциализма, часто приводящая ее в конфронтация с более поздними движениями, такими как структурализм, деконструкция, герменевтика и феминизм.

В области гендерных исследований Джудит Батлер (1990) делает важное замечание. по экзистенциальным источникам, как это делает Льюис Гордон (1995) в области теория рас (см. также Бернаскони 2003).Мэтью Рэтклифф (2008) и Кевин Ахо (2019) разрабатывает экзистенциальные подходы к психопатологии. Интерес к нарративной концепции самоидентификации — для Например, в работах Чарльза Тейлора (1999), Поля Рикера, Дэвида Карр (1986) или Чарльз Гиньон — уходит корнями в экзистенциальную пересмотр гегелевских представлений о темпоральности и его критика рационализм. Хуберт Дрейфус (1979) разработал влиятельную критику программы искусственного интеллекта, опираясь в основном на экзистенциалистская идея, особенно выраженная у Хайдеггера и Мерло-Понти, что человеческий мир, мир смысла, должен быть понят в первую очередь всего как функция наших воплощенных практик и не может быть представлен как логически структурированная система представлений.Призыв к «новому экзистенциализму», Джон Хогеланд (1998). исследовал роль экзистенциальной приверженности в научных практики как практики отслеживания истины. В метафизике Маркус Габриэль (2018) принял термин «неоэкзистенциализм», чтобы описать ненатуралистический взгляд на разум во «вселенной» который устраняет «онтологические асимметрия »в пользу точки зрения, согласно которой разум определяется как изо всех сил пытаются осмыслить тот факт, что это не просто часть Вселенная, и знакомые «миры», в которых она обитает. эта борьба не составляет единого целого.В серии книг Майкл Гелвен (например, 1990, 1997) размышлял о различиях между экзистенциальные, моральные и эпистемологические или логические измерения опыт, показывающий, как переплетаются стандарты, соответствующие каждому, не сводя ни к одному. Возрождение интереса к морали психология находит многих писателей, поднимающих вопрос о самоидентичность и ответственность, напоминающие экзистенциальные темы самостоятельного принятия и выбора — например, Кристина Корсгаард (1996) решительно апеллирует к понятиям «Самоконструкция» и «практическая идентичность»; Ричард Моран (2001) подчеркивает связь между признанием себя и взгляд от первого лица, частично основанный на Сартр; и Томас Нагель, и Бернард Уильямс преследовали линия экзистенциализма, которая связывает смысл с конечностью нашего существование.Даже если такие писатели часто будут больше доверять пробный камень рациональности, чем у классических экзистенциалистов, их работа возделывает местность, впервые увиденную последними. А также сегодня, как мы уже отметили, мы можем найти исчерпывающие аргументы в пользу экзистенциалистская этика у таких писателей, как Уэббер и Макмаллин.

Кроме того, после многих лет отсутствия моды во Франции, экзистенциальные мотивы снова стали заметными в творчестве ведущие мыслители. Принятие Фуко определенной концепции свобода, и его исследование «заботы о себе», вспомните дебаты внутри экзистенциализма, как и работа Деррида над религия без Бога и его размышления о концепции смерти, выбор и ответственность.По-разному книги Купер (1999) и Алан Шрифт (1995) предполагают, что переоценка наследие экзистенциализма — важный пункт повестки дня современная философия. На самом деле есть основания полагать, что такая переоценка в настоящее время проводится. Рейнольдса (2006), для Например, завершает свое введение в экзистенциализм рассмотрение того, как постструктуралисты, такие как Деррида, Делёз и Фуко расширяет некоторые размышления, найденные у Сартра, Камю и Хайдеггер, а Рейнольдс (2004) делает то же самое, более подробно, для Деррида и Мерло-Понти.Еще несколько публикаций посвящены задача по приведению экзистенциальной мысли в диалог с предметами на современная философская повестка дня. Эдвард Бэринг (2011) эксгумирует исторические отношения между Деррида и экзистенциализмом и находит своего рода «христианский» экзистенциализм в Работы Деррида до 1952 года, следы которых заметны в его более позднее мышление. Сборник под редакцией Джудакена и Бернаскони. (2012) исследует исторический контекст произведений экзистенциалистов. информированный современной критикой канонизации.Феминистская мысль привело к взрыву работ по переоценке Бовуара / Сартра отношения и их значение для истоков экзистенциализма сама, например Крукс (1990, 1912), Бергоффен (1997), Арп (2001), Heinämaa (2003), Deutscher (2008) и Simons (2013). В 2011 г. г. Появился Continuum Companion to Existentialism (Джозеф, Рейнольдс, и Woodward 2011), а затем — The Cambridge Companion. Экзистенциализм (Crowell 2012a). Статьи в обоих томах стремится показать систематическую актуальность экзистенциальных концепций и подходы к современной работе в философии и других областях.Как отмечает Кевин Ахо, в столь разных областях, как когнитивная наука, психиатрии, здравоохранения и экологической философии, наследие экзистенциализма живо и живо »(2014: 140). Если известность экзистенциализма как культурного движения может иметь препятствовали его серьезному философскому восприятию, возможно, мы нам еще предстоит многому научиться у экзистенциализма.

Нигилизм | Encyclopedia.com

В истории, насчитывающей более двух с половиной веков, термин нигилизм использовался для обозначения широкого круга явлений.Его по-разному использовали для выражения презрения или ужаса, с одной стороны, и одобрения и восхищения, с другой. В двадцатом и двадцать первом веках это почти всегда было эмоциональным и аксиологическим термином, часто используемым для прекращения дискуссии по моральным вопросам, представляя конкретную позицию как абсолютную, всеобъемлющую и крайнюю.

Ранняя история термина

Слово нигилизм образовано от латинского nihil, «ничего» и греческого суффикса ism. В сборнике Historisches Wörterbuch der Philosophie (Исторический словарь философии) Вольфганг Мюллер-Лаутер дает 1733 год как самую раннюю известную дату возникновения немецкого нигилизма и отмечает появление слова nihilisme во Франции. конец восемнадцатого века.

С конца восемнадцатого века до первой половины девятнадцатого века нигилизм следовал курсом, который ученые уже довольно подробно проследили.Враги немецкого идеализма бросили этот термин на Иммануила Канта и Иоганна Готлиба Фихте, например, протестуя против пустоты философии, которая отрицает возможность любого надежного контакта с миром вещей в себе. По мере того, как европейская мысль все больше двигалась к бесстрастным, светским объяснениям религиозных убеждений (например, считая, что такая вера является естественным и предсказуемым продуктом человеческого сознания или что она отражает естественную человеческую склонность к созданию мифов), те, кто стремится защищать традиционные вера все чаще выдвигала обвинения в нигилизме против секуляризующих мыслителей.Давид Фридрих Штраус (1808–1874), знаменитый и подвергшийся критике автор книги « Das Leben Jesu: kritisch bearbeitet » (1835–1836; Жизнь Иисуса: критически проанализирована), одной из многочисленных биографий Иисуса и Людвига в девятнадцатом веке. Фейербаха (1804–1872), столь же известного автора скептического Das Wesen des Christentums (1845; Сущность христианства), обвиняли в пропаганде нигилизма. Макс Штирнер (псевдоним Иоганна Каспара Шмидта; 1806–1856), автор основного евангелия эгоизма, Der Einzige und sein Eigentum (1845; Эго и его собственное), и донецшеанский посланник смерти Бога, был описан как ранний нигилист.Считалось, что все такие мыслители свели на нет ( nihil ) как веру, так и ее трансцендентный объект.

Нигилизм в России и как российский экспорт

Термин нигилизм ( нигилизм по-русски) использовался в России в начале девятнадцатого века, но он ворвался на сцену с особой силой и с совершенно новым смыслом. в январе 1862 г., когда Иван Тургенев (1818–1883) опубликовал отцов и сыновей. Герой Тургенева, Евгений Васильевич Базаров, — человек науки, представитель нового поколения, который решил, что, по крайней мере теоретически, ничто во Вселенной не лежит за пределами объяснительной силы эмпирического метода.Одним словом, он нигилист. По словам его неопытного молодого друга представителям старшего поколения («отцам»), нигилист — это человек, «который ко всему подходит с критической точки зрения … который не преклоняется перед никакими властями, кто не принимает единый принцип веры, независимо от того, сколько уважения может окружать этот принцип ». Базаров препарирует лягушек (чтобы лучше понимать людей), отрицает ценность художественного выражения и, как и следовало ожидать, приходит в замешательство, когда оказывается безнадежно влюбленным, то есть в состоянии, полностью противоречащем самому основанию его материалистического мировоззрения.

Если нигилизм, как его понимал герой Тургенева, включал в себя как основательный материализм, так и решительный антиэстетизм, то в апостоле нового прогрессивного поколения, Николае Гавриловиче Чернышевском (1828–1889), уже можно было найти и то, и другое, кто приобрел известность в 1863 году как автор дидактического романа «Что делать?» В своей магистерской диссертации Эстетическое отношение искусства к реальности (1855) Чернышевский отрицал существование красоты как автономного качества в искусстве, говоря, что красота не может быть ничем иным, как самой жизнью.А в The Anthropological Principle in Philosophy (1860) он свел человеческую свободу и, в этом отношении, человеческую самобытность к нулю, утверждая, что индивидуальная свобода является иллюзией как для человечества, так и для низших форм жизни животных. Чернышевский добавил бы третью черту к определению нигилизма в . Что делать? Идеализированные персонажи его романа ведут себя в соответствии со странной смесью утилитаризма и просвещенного эгоизма, сводя на нет традиционные этические ценности.

После публикации Что делать? нигилизм как термин или позиция в России развивался по трем основным направлениям. Во-первых, в литературной жизни вынашивал тенденцию к реализму. Дмитрий Писарев (1840–1868), молодой критик, который в благоприятной рецензии на « Отцов и сыновей » способствовал распространению положительного образа героя Тургенева, в 1860-х годах продвинул антиэстетизм Чернышевского еще на один шаг, посвятив серию эссе тургеневскому герою. «разрушение эстетики» и продвижение строго реалистического стиля в литературе.Во-вторых, в политической жизни термин нигилизм стал использоваться, часто с враждебными намерениями, для описания группы внутри революционного движения, характеризующейся его беспринципными методами и беспринципными целями. Федор Достоевский способствовал популяризации этого чувства нигилизма , предлагая дикие карикатуры на левых политических деятелей. что мы видим, прежде всего, в The Devils (также называемом The Posolated ; 1871). Главный «дьявол» в этой книге, Петр Верховенский, — самопровозглашенный нигилист, известный своим стремлением вызвать ужасные разрушения и полным отсутствием заботы о том, что может последовать за этим разрушением.Реальный прототип Петра Верховенского, печально известный анархист Сергей Нечаев (1847–1882), написал в «Катехизисе революционера № » (1869): «Революционер пренебрегает всяким доктринерством и отвергает всякую мирную науку… Он знает одно. Только наука: наука разрушения «. В-третьих, термин нигилизм снова стал использоваться в политической жизни в симпатическом смысле для обозначения русского революционного движения в широком смысле. Русский революционер Сергей Михайлович Кравчинский (1851–1895; более известный под псевдонимом Сергий Степняк) после бегства из России в 1878 году провел большую часть своей жизни, публикуя — на английском и итальянском языках — апологии русского освободительного движения, которое он в целом назвал нигилизмом. . И анархисты Эмма Гольдман (1869–1940) и Александр Беркман (1870–1936), русские иммигранты в США, использовали термин нигилист в своих мемуарах для обозначения героев русского революционного движения, героев, которые вдохновил их на собственную революционную карьеру.

Ницше и нигилизм

Если бы не Фридрих Ницше (1844–1900), нигилизм — это слово и то, что оно стало обозначать, — несомненно, сильно отличалось бы от того, чем он стал на самом деле.Мы находим загадочную ссылку на «нигилизм по петербургской модели» (очевидная ссылка на Тургенева) в части 5 (1887) из Веселая наука, , но этот термин встречается в его опубликованных трудах в основном в связи с философией, которую рассматривает Ницше как отрицание мира или жизни. Например, в Генеалогия морали (1887) он предлагает термин нигилизм как синоним буддизма, означает отказ от мирских дел. В книге «Антихрист » (1888) нигилизм по существу является синонимом «отрицания жизни», а Ницше определяет жалость, коренное чувство христианства, как «практику нигилизма.

Большая часть комментариев Ницше о нигилизме, однако, появляется в неопубликованных работах ( Nachlass, или «литературное наследие») 1880-х годов. Именно здесь Ницше описывает нигилизм как состояние, при котором «обесцениваются высшие ценности. сами »и в котором отсутствует ответ на вопрос« Почему? ». Есть два возможных ответа на это условие, объясняет Ницше в записной книжке, которую он вел в 1887 году. Мы можем набраться сил и признать, что существующие цели больше не являются адекватным, устанавливая новые ценности вместо старых, или мы можем смириться со слабостью («буддизм», как выразился Ницше), тем самым не сумев создать новые ценности.Первый ответ называется «активным нигилизмом», второй — «пассивным нигилизмом».

На протяжении многих лет велись споры о том, был ли сам Ницше нигилистом. Споры ошибочны. Беглое прочтение того, что Ницше говорит по этому поводу, показывает, что для него нигилизм — то прискорбное, то потенциально плодотворное состояние, но в любом случае временное. Любой, кто склонен истолковывать провозглашение Бога мертвым как выражение нигилизма, должен помнить, что Ницше объявил религию, Бог которой якобы мертв, самой формой нигилизма.Истинным наследием Ницше была ассоциация нигилизма с ценностями (их отсутствие, их отказ, их синтез). Будущие социальные комментаторы, которые используют термин нигилизм , чтобы оплакивать утрату традиционной морали, могут винить или не винить Ницше; то, что они сознательно или невольно должны ему, — это определение, которое, по крайней мере, подразумевается в том, что они говорят.

Нигилизм и болезни двадцатого века

С 1936 по 1946 год Мартин Хайдеггер (1889–1976) написал составные части двухтомного исследования Ницше.Простой взгляд на заголовки глав и подразделов покажет, до какой степени нигилизм, в глазах Хайдеггера, был фундаментальным для мышления Ницше. Вторая мировая война и период, непосредственно предшествующий ей, были подходящим фоном для понимания Хайдеггером того, что мы должны рассматривать нигилизм Ницше в более широком контексте того, что он называет «концом метафизики» в Европе. Он определяет этот конец как «начало серьезного отношения к этому« событию »,« Бог мертв »». По мнению Хайдеггера, нигилизм является одним из пяти «основных заголовков» ( Haupttitel ) в мысли Ницше. другие четыре (с которыми он неразрывно связан) — это переоценка всех предшествующих ценностей, воля к власти, вечное повторение того же самого и сверхчеловек.Если комментарии Хайдеггера о нигилизме Ницше отчасти являются комментарием к современному европейскому Ситуация, они также частично являются комментарием к его собственной более ранней работе. Например, в главе, посвященной пяти основным заголовкам, Хайдеггер определяет то, что он называет «классическим нигилизмом» Ницше, как «то завершение нигилизма, в котором нигилизм считает себя освобожденным от необходимости думать именно о том, что его сущность» составляет: nihil, ничто — как завесу истины Бытия того, что есть [ des Seins des Seienden ].«Подобный отрывок, вероятно, более полезен для исследователя Хайдеггера « Бытие и время »(1926), чем для изучающего нигилизм.

Вторая мировая война и вся история тоталитаризма в первой половине двадцатого века спровоцировали одного о наиболее решительных применениях нигилизма как морального и политического термина. В 1951 году Альбер Камю (1913–1960) опубликовал L’homme révolté (Человек в бунте; переводится на английский как The Rebel ). сказал об этом на первых нескольких страницах своей книги: «Если наш век легко допускает, что убийство может иметь свои оправдания, то это из-за безразличия к жизни, которое является признаком нигилизма.«Центральный вопрос заключается в том, можно ли предложить рациональное оправдание убийству, как это делается в этот« век идеологий ». Нигилизм имеет дело с ценностями, как это было для Ницше. Когда Камю приходит, чтобы показать внутреннее противоречие в «абсурд» (его термин для отношения, порожденного нигилизмом или «абсолютным отрицанием»), он говорит следующее: «Абсурд — это противоречие», потому что он исключает оценочные суждения, в то же время желая сохранить жизнь, тогда как жить — это само по себе оценочное суждение. Дышать — значит судить.«Кто-то может возразить, что эта позиция представляет собой petitio Principii (напрашивается вопрос), но даже в этом случае очевидно, что для Камю она служит паллиативом в мире, все еще страдающем от сталинских чисток и ужасов Холокоста.

Вне российских революционных кругов нигилизм — это термин, предполагаемые сторонники которого редко его принимают, особенно потому, что он редко используется положительно. Некоторые ученые попытались разделить его на несколько подтипов. Дональд А.Кросби в «Призрак абсурда», видит пять типов нигилизма: политический (по сути, русский революционный вид), моральный (в котором все моральные суждения отвергаются как индивидуальные или произвольные), эпистемологический (в котором рассматриваются все утверждения истины). как чисто относительный), космический (в котором космос рассматривается как бессмысленный) и экзистенциальный (в котором человеческое существование рассматривается как бессмысленное). Карен Л. Карр в книге «Банализация нигилизма», предлагает аналогичную таксономию. По ее мнению, существует пять типов нигилизма: эпистемологический («отрицание возможности познания»), алетиологический («отрицание реальности истины»), метафизический («отрицание независимо существующего мира»), этический («отрицание реальности моральных или этических ценностей») и экзистенциальный или аксиологический («чувство пустоты и бессмысленности, которое следует из суждения« Жизнь не имеет смысла »»).

С такими широкими категориями нигилизм может применяться к множеству явлений, обычно связанных с потерей ценностей или центрированности. Можно даже сказать, что нигилизм как ярлык стал настолько популярен во второй половине двадцатого века, что часто оставался невысказанным. В известном выпуске журнала Time за 1966 год был задан вопрос: «Бог мертв?» на обложке ярко-красными буквами на черном фоне. В статье, непосредственным вдохновением которой стало появление «теологии смерти Бога», практикуемой определенной группой американских богословов Джоном Т.Элсон размышлял о своем возрасте как о «времени отсутствия религии», цитировал Сёрена Кьеркегора (1813–1855) и Ницше как пророков современного безбожия и предлагал такой комментарий о современном искусстве: «От золотистых бродяг Сэмюэля Беккета до усталого Антониони». кровные аристократы, антигерои современного искусства бесконечно утверждают, что ждать Бога бесполезно, поскольку жизнь бессмысленна ».

Слушая моего учителя, возродили жуткое зрелище: окровавленное тело, пронзительные крики, искаженные лица жандармов , кнуты, свистящие в воздухе и с резким шипением опускающиеся на полуобнаженного мужчину.Все сомнения насчет нигилистов, которые у меня оставались из детских впечатлений, теперь исчезли. Они стали для меня героями и мучениками, отныне моими путеводными звездами.

источник: Эмма Гольдман, в Living My Life (1931), узнав о порке крестьян в России.

Хотя нигилизм и сопровождающее его экзистенциальное отчаяние — едва ли не что иное, как поза для американцев, поскольку язык, полученный из нигилизма, стал частью их образования и проник в их повседневную жизнь, они стремятся к счастью способами, определяемыми этим языком.Существует целый арсенал терминов для того, чтобы говорить ни о чем — забота, самореализация, расширение сознания и так далее, почти до бесконечности.

Источник: Аллан Блум, The Closing of the American Mind (1987).

Однако многие не постеснялись назвать болезнь. В 1987 году, например, Аллан Блум (1930–1992) опубликовал свое нападение на американское высшее образование, The Closing of the American Mind. Он озаглавил вторую часть этой книги «Нигилизм в американском стиле», нацелившись на патологическое состояние, которое он видел в Америке как внутри, так и за пределами академии: «ценностный релятивизм.«Главный виновник — никто иной, как Ницше. По мнению Блум, целью Ницше был не только Бог, но и современная демократия. Демонстрируя собственную любовь Ницше к необоснованным, широким заявлениям, Блум заявляет:« Никто на самом деле ни во что не верит ». больше, и каждый проводит свою жизнь в неистовой работе и неистовой игре, чтобы не смотреть в глаза факту, не смотреть в бездну ».

Будущее нигилизма

Если слово нигилизм в течение двадцатого века часто использовалось для обозначения состояния — и сопутствующего ему чувства отчаяния — которое возникает при отсутствии установленных и фиксированных моральных ценностей, неудивительно, что он получил распространение в то время, когда в большей части мира доминировали идеологии, отвергавшие такие ценности или открыто принимавшие разрушение.На рубеже веков главным политическим источником навязчивого страха в Западной Европе и Соединенных Штатах был анархизм. На протяжении большей части оставшегося века это были фашизм и коммунизм. В начале двадцать первого века это выглядело как исламский фундаментализм. Какое бы значение ни истолковывала фраза «исламский фундаментализм», можно с уверенностью сказать, что, если она действительно представляет угрозу для Запада, то это из-за ценностей, которые воспринимаются как чуждые, а не из-за потери всех ценностей.На данном этапе нигилизм как термин, возможно, стал просто пережитком.

См. Также Анархизм ; Атеизм ; Экзистенциализм .

библиография

Блум, Аллан. Закрытие американского разума: как высшее образование подвело демократию и обнищало души сегодняшних студентов. Нью-Йорк: Саймон и Шустер, 1987.

Камю, Альбер. Мятежник. Перевод Энтони Бауэра. Лондон: Х. Гамильтон, 1953.

Чернышевский, Николай. Что делать? Перевод Майкла Р. Каца. Итака, Нью-Йорк: издательство Корнельского университета, 1989.

Кросби, Дональд А. «Нигилизм». В энциклопедии философии Рутледжа , отредактировал Эдвард Крейг. Vol. 7. Лондон и Нью-Йорк: Рутледж, 1998.

——. Призрак абсурда: источники и критика современного нигилизма. Олбани: Государственный университет Нью-Йорка, 1988.

Элсон, Джон Т. «Бог мертв?» Время 87, вып. 14 (апрель 1966 г.): 82–87.

Goerdt, W. «Нигилизм». В Historisches Wörterbuch der Philosophie, под редакцией Иоахима Риттера и Карлфрида Грюндера. Vol. 6. Базель и Штутгарт: Schwabe, 1984.

Goldman, Emma. Жить своей жизнью. 2 тт. Нью-Йорк: Кнопф, 1931.

Гоудсблом, Йохан. Нигилизм и культура. Оксфорд: Блэквелл, 1980.

Хайдеггер, Мартин. Ницше. Пфуллинген, Германия: Неске, 1961.

Нечаев, Сергей. «Катехизис революции». В Апостолов революции, Макс Номад. Ред. Нью-Йорк: Кольер, 1961.

Ницше, Фридрих. Антихрист. В Сумерки идолов и Антихрист. Перевод Р. Дж. Холлингдейла. Нью-Йорк: Пингвин, 1990.

——. Веселая наука. Перевод Вальтера Кауфманна. Нью-Йорк: Рэндом Хаус, 1974.

——. О генеалогии нравственности. Перевод Модмари Кларк и Алан Дж. Свенсен. Индианаполис, штат Индиана: Hackett, 1998.

Rosen, Stanley. Нигилизм: философский очерк. Нью-Хейвен, Коннектикут, и Лондон: Издательство Йельского университета, 1969.

Тургенев, Иван. Отцы и дети. Отредактировано и переведено Ральфом Э. Мэтлоу. Нью-Йорк: Нортон, 1966.

Стивен Касседи

Re: R: Был ли Фуко нигилистом?

>> Нигилизм Фуко? Сам Фуко утверждал (в паре интервью
>> в основном) что его истории были в известном смысле не более чем «выдумками» и что
>> Что его действительно интересовало, когда писал их, так это то, что он испытал
>> Форма личного преображения! это подтверждает вид аккаунта tony
>> дает в своем первом посте о нигилизме F, который F пытался представить как
>> Обоснованная, научная работа над альтернативным аккаунтом (ами), который должен быть
>> перехитрил для того, чтобы обычный нормальный держался за свой
>> претендовать на законность.Тщательно реконструированные генеалогии Фуко —
>> Следовательно не правда наконец выходит, а тем более тревожит
>> Наконец-то не работают все возможности истины, что является преобразующим
>> Опыт, которым Фуко хотел бы поделиться со своими читателями.
>
> Нет, нет, нет, нет, нет. Его не интересует «тревожное бездействие
«. > Все возможности истины наконец-то. «Это нигилизм! Фуко не был
> деконструкцитонист! Истина невероятно важна для Фуко.Но не
> Потому что он имеет столько сущности, сколько имеет такие глубокие аффекты. И
> то, что имеет глубокое влияние, нужно воспринимать очень серьезно.
>

Действительно серьезно, нигилизм это очень серьезное дело. И действие истины
как проявление силы с ее многогранным проникновением в жизнь
тоже немаловажное дело. Но тогда в каком смысле серьезные реконструкции этого проникновения
верны и для кого? Приводит ли анализ
требований истины как проявление дисциплины, биовласти или чего-то еще, к какой-то другой разновидности истины? Не будет ли эта истина
чем-то вроде затруднительного положения, в котором каждое раскрытие дисциплинарной истины
постигает (в конечном итоге) та же участь, что и раскрытая дисциплинарная истина
? Какую реалистичную альтернативу Фуко предлагает
дисциплинарному обществу, которое он описывает в своих (вымышленных) историях.Никто.
Все, что он может предложить, — это попытка найти возможные источники сопротивления, но
без надежды что-либо изменить, трещины в действиях власти, которые
создают возможности для выживания через все более бессмысленные, запутанные,
и обедневшие стратегии восстания.

Верно, Ницше, как и его наследник, не был нигилистом-самовосхвалением, как
. Он действительно время от времени говорил о том, чтобы заняться «активным нигилизмом» (в отличие от
пассивного нигилизма, представителей которого сегодня можно найти во всех этих
комфортабельных пригородных семьях, сидящих дома перед телевизором или самодовольно наслаждающихся
«качественным временем». вместе) как этап, который должна пройти интеллектуальная жизнь
, чтобы выжить в нигилистическом мире
коммодифицированных удобств и поверхностных насмешек.Но мне кажется, что хотя Ницше
не принимал нигилизм просто с веселой самоотдачей, как счастливый конец сам по себе,
у него также не было реального решения для этого, кроме какой-то упорной настойчивости
, которая заставила его предложить ряд (неработающих) решений (например,
Дионис против Распятого). Нигилизм — это не то, что можно легко преодолеть
, поскольку чаще всего любая попытка (слишком поспешная) преодолеть
сама по себе является дальнейшим проявлением болезни.У этого затруднительного положения
нет предсказуемого конца, что не означает, что оно никогда не закончится или что
нужно отказаться от поиска конца. Нигилизм — это не просто болезнь, поражающая людей. Он гораздо более распространен, чем это,
, вам нужно только взглянуть на мир сегодня, чтобы увидеть, как он успешно процветает в
многих наших безвредных занятиях, институтах, привычках. Как ни странно,
жизнь может поддерживаться нигилизмом, но часто это иссушенная жизнь — жизнь
, преследуемая деформациями духа, деградировавшим человечеством,
которой можно наслаждаться даже в Южном парке (хидэ-хо).Мы мутируем, но во что?

Любой, кто интересуется статьей Джона Рэнсома «Забудьте о витализме: Фуко и
Lebensphilosophie», может найти ее в * Philosophy and Social Criticism *, v. 23,
n. 1 января 1997 года.

ciao
Себастьян Гурчулло

Американский хаос дает канадцам шанс задуматься о своей собственной демократии

Завершение дебатов по резолюции об импичменте президенту США Дональду Трампу за «подстрекательство к восстанию», — заявил член парламента Стени Хойер сослался на одну из фундаментальных истин о демократии, которую раскрыли недавние события в Соединенных Штатах.

«На протяжении тысячелетий люди понимали, что республика настолько стабильна и долговечна, насколько граждане и лидеры привержены ее содержанию», — заявил в среду 81-летний конгрессмен от Демократической партии пятого округа Мэриленда.

Вскоре после этого Хойер присоединился к 231 члену палаты представителей США в голосовании за импичмент Трампа.

Жестокое нападение на Капитолийском холме в Вашингтоне на прошлой неделе было ужасающим, но также и проясняющим.Толпа ясно дала понять, к чему могут привести силы лжи, разделения, страха и нигилизма.

Такое травмирующее событие вызвало еще один момент расплаты в Соединенных Штатах. Но вид почти рушащейся так называемой величайшей демократии в мире является поводом для самоанализа для любой другой демократической страны, наблюдающей за ней, включая Канаду.

ЧАСЫ | Первый президент США Трамп будет подвергнут импичменту дважды:

Палата представителей США во второй раз подвергла импичменту президенту Дональду Трампу за его роль в нападении на Капитолийский холм на прошлой неделе, но власти по всей стране теперь готовятся к еще более возможному насилию. из армии сторонников Трампа за неделю до инаугурации избранного президента Джо Байдена.4:11

Какой бы безмятежной и рациональной ни казалась канадская политика в сравнении, понимание хрупкости демократии требует определенного постоянного уровня заботы о ее сохранении — по всему политическому спектру. И здесь тоже стоит подумать о износе.

Консервативный стратег Кен Бессенкул, бывший советник Стивена Харпера, был одним из первых комментаторов в Канаде, который задумался о вспышках насилия на прошлой неделе, написав, что он «больше не потерпит случайного трампизма в моей личной или политической когорте.«В будущем, — сказал он, — канадские консерваторы должны стать более суровыми судьями о характере и более внимательно относиться к тем, с кем они связаны. С этой целью он сказал, что депутат от консерваторов Дерек Слоун поставил под сомнение национальную лояльность Терезы Тэм и поддержал петицию, подвергнуть сомнению безопасность вакцины COVID-19 — ей больше нельзя разрешать сидеть на собрании консерваторов.

Обвинения в «фальсификации» выборов fly

В интервью радиостанции CBC Radio The Current на этой неделе Бессенкуль предположил он не хотел бы работать с кампанией, которая хотела только разжечь гнев популистов и сказала, что его воодушевляет частная реакция канадских консерваторов на то, что он должен был сказать.Но Бессенкул также не стал осуждать недавно удаленную страницу с веб-сайта Консервативной партии, в которой либеральное правительство обвинялось в «фальсификации» последних выборов.

Консерваторы неоднократно выдвигали подобные обвинения в течение 2018 и 2019 годов, но либералы вновь выдвинули эти обвинения на прошлой неделе после нападения на Капитолийский холм. Консервативная партия впоследствии удалила страницу, объяснив это тем, что содержание стало «устаревшим», поскольку оно предшествовало избранию О’Тула лидером консерваторов.

«Поскольку либералы пытались ложно намекнуть, что это что-то новое и недавнее, мы сняли это, чтобы этого больше не происходило», — объяснил представитель партии Кори Хэнн по электронной почте в понедельник.

Заявления консерваторов о «фальсификации» были основаны на их возражениях против изменений в Закон о выборах, предложенных либеральным правительством, и Бессенкул и Ханн отметили, что депутаты от других партий, включая либералов, использовали термин «фальсификация» в 2014 году, в то время как против изменений, внесенных бывшим консервативным правительством.Таким образом, пожалуй, ни одна из сторон не имеет здесь бесспорных претензий на возвышенность.

Нанесение дурной славы демократической системе

Но все политики должны знать, что обвинение вашего соперника в создании несправедливых результатов выборов является одним из самых серьезных обвинений, которые могут быть предъявлены, и, если реальность ситуации фактически не поднимется до этого уровня, вас справедливо можно обвинить в совершении очень опасного акта, заключающегося в безосновательном подрыве репутации демократической системы страны.

В этот момент размышлений О’Тул мог бы решить оставить позади и другие элементы руководства Эндрю Шеера — например, оппозицию партии глобальному договору ООН о миграции. При Шеере Консервативная партия присоединилась к нескольким крайне правым партиям, выступившим против этого договора, без каких-либо оснований заявляя, что решение правительства Трюдо подписать заявление о принципах поставит под угрозу способность Канады контролировать свои собственные границы. Шеера осуждали за распространение дезинформации и поддержку экстремистских взглядов.

Но либералы, которые теперь явно стремятся указать на все, что может быть описано как трамповское, также призвали О’Тула дать отчет о своем собственном языке. Как кандидат в руководство консерваторов, он пообещал «вернуть Канаду» — хотя никогда не было ясно, кто «взял» Канаду, как она была взята или от имени кого он намеревался «вернуть» ее. Он отказался от этой фразы после того, как стал лидером, но незадолго до Рождества он принял популистскую теорию о том, что Канаду можно разделить на «где-нибудь» и «где угодно».

Некоторые коллеги О’Тула продвинули свою риторику дальше. Пьер Пуильевр, финансовый критик партии, предупредил, что «глобальные элиты» сговорились продвигать программу, угрожающую свободе людей. В октябре Леслин Льюис, бывшее руководство Кандидат, который теперь собирается баллотироваться от консерваторов в Онтарио, верхом на Халдиманд-Норфолк, предупредил, что в Канаде разворачивается «социалистический переворот».

Федеральное правительство должно способствовать единству

Консерваторы могут заявить, что это действительно премьер-министр Джастин Трюдо, которому нужно быть более объединяющей фигурой.Вспомните, например, неуклюже сформулированную попытку либерального правительства запретить группам, выступающим против абортов, использовать государственные средства для продвижения своего дела. Значительная ответственность за сохранение целостности этой страны — во всем ее географическом, социальном и политическом разнообразии — всегда будет лежать на федеральном правительстве. И либералы должны быть внимательны к любым признакам социального разделения, будь то запад против востока, сельский против городского или любые другие конструкции.

Но другой интересный вопрос для либералов Трюдо заключается в том, покинут ли они основные институты канадской демократии лучше, чем когда они нашли их в 2015 году.Хотя никакая парламентская реформа не может предотвратить такое явление, как Трамп, вполне естественно, что здоровые и широко уважаемые институты могут, по крайней мере, уменьшить цинизм, приводящий к дисфункции.

Купол здания Капитолия виден, когда члены Национальной гвардии стоят перед боевым снаряжением, разложенным на поле на Капитолийском холме в Вашингтоне в среду. (Эндрю Харник / Ассошиэйтед Пресс)

Решение Трюдо отказаться от избирательной реформы всегда будет занимать видное место в этой дискуссии, хотя также возможно, что канадская система первого прошедшего обеспечивает лучшую защиту от экстремизма.Например, трудно добиться создания правительства национального большинства в нынешней системе, не обращаясь к широкому кругу расовых и этнических сообществ. Независимый сенат — важное нововведение, через которое прошел Трюдо, — также может оказаться полезным препятствием для любого будущего правительства.

Либералы предприняли небольшие шаги, чтобы ввести новые правила, касающиеся сводного законодательства и пророгации, но ни в одном из случаев они не зашли так далеко, чтобы существенно ограничить способность правительства злоупотреблять такими инструментами — и сами либералы теперь сомнительно использовали и то, и другое.Эти проблемы могут показаться довольно незначительными по сравнению с дисфункцией американской законодательной системы. Но любая система пострадает, когда правительства и политические партии дадут избирателям еще один повод для цинизма.

В основе всего, что случилось с Соединенными Штатами, лежит огромное количество лжи и уловок. «Постправда — это дофашизм, и Трамп был нашим постправдивым президентом», — написал историк Тимоти Снайдер в минувшие выходные. «Когда мы отказываемся от истины, мы уступаем власть тем, кто обладает богатством и харизмой, чтобы создать на ее месте зрелище.»

Помимо партийной политики и парламентских процедур, жизненно важное значение истины и фактов могло бы стать основой для усилий по решению ряда политических и институциональных вопросов, таких как дальнейшее укрепление независимости Статистического управления Канады, регулирование платформ социальных сетей, наконец, устранение горестных проблем. доступ к информации, повышение независимости комитетов Палаты общин и решение проблемы упадка местных средств массовой информации по всей Канаде. Это также возлагает бремя на оставшиеся основные средства массовой информации, чтобы они были агрессивными защитниками правды и существа.

Как сейчас убедительно продемонстрировали Соединенные Штаты, победить ложь и неправду ужасно сложно. Но в сохранении демократии нет ничего легкого.

Направление: Борьба с огнем огнем: Божественный нигилизм в Экклезиасте

Предыдущая | Следующие

Весна 2011 · Том. 40 № 1 · с. 65–79

Пьер Жильбер

Популярная культура, изображаемая в фильмах и на телевидении, дает удивительно мало существенных сведений о высшем смысле жизни.Если, как пишет Виктор Франкл в книге Man’s Search for Meaning , ¹ , то, что людям нужно прежде всего, является причиной для жизни, тогда следует задаться вопросом, почему перед лицом этой реальности популярная культура в целом остается относительно оптимистично настроен по поводу человеческого существования. Я подозреваю, что это может быть потому, что мало кто думает, что причина жизни должна быть объективно всеобъемлющей и фундаментальной. В нашей культуре подойдет любая причина .

Кохелет — мастер убеждения.Его конечная цель — не унизить своих оппонентов или просто выиграть спор. Его цель — продвигать жизнь.

Хотя популярная культура действительно демонстрирует странный наивный оптимизм в отношении человеческого существования, похоже, что на структурном уровне он, по сути, поддерживается глубоким нигилизмом, который остается незамеченным большинством потребителей, которые либо воспринимают его некритически, либо просто отказываются признать это то, что есть. Не то чтобы этот нигилизм получил единодушное одобрение; значительная (хотя и явно сокращающаяся) часть населения осознает его присутствие и стремится ему противостоять. ² Однако я предполагаю, что нигилистические основы массовой культуры — то, что Майкл Медведь называет просто «Голливудом» ³ , действительно ассимилируются все большим числом людей.

Как указывает Томас Хиббс, нигилизм не представляет собой идеологию, которая беззастенчиво отдает предпочтение хаосу и беспорядку. В книге «Шоу ни о чем: нигилизм в популярной культуре от Экзорциста до Сайнфельда » он определяет его как «упрощение человеческой природы, уменьшение ее сложности и диапазона, а также сокращение ее устремлений.” ⁴

Нельзя сказать, что жизнь по «Голливуду» полностью лишена смысла. Человеческая жизнь имеет значение, но только в рамках общей системы координат, которая согласуется с релятивистским шведским столом мировоззрений, типичным для мультикультурализма. Будь то удовольствие, семья, культура, деньги, насилие, работа, окружающая среда и т. Д., «Голливуд» предлагает множество вариантов, которые одинаково актуальны до тех пор, пока они вписываются в рамки рухнувшей моральной вселенной популярной культуры, которая для всех по большей части и структурно исключает и враждебно относится к утверждениям ортодоксального христианства об абсолютной истине относительно центральной роли личности Иисуса Христа и человеческой судьбы. ⁵

Как нам прорваться к людям, живущим в культуре, которая стала настолько необычайно эффективной, обманывая себя, полагая, что в действительности человеческое существование не имеет окончательного, всеобщего и универсального значения? Как сообщить людям, убежденным, что болезни на самом деле нет, о срочности лечения? Как мы сообщаем о необходимости божественного прощения в культуре, в которой сами понятия морального греха и вины стали практически бессмысленными, ⁶ и где христианская вера рассматривается как наименее желательный религиозный вариант; выбор нетерпимых и новых неандертальцев среди нас?

Это может быть не так безнадежно, как кажется.В самом строгом смысле этого слова мы не имеем дело с новой проблемой. Было бы серьезной ошибкой полагать, что «современный» или «постмодернистский» человек фундаментально отличается от древнего человека. Я считаю, что вместе с Жаком Эллюлем мы сталкиваемся с проблемой, которая является структурной для человеческой природы. ⁷ В этом эссе я исследую работу Кохелета «Экклезиаст», книгу, написанную для аудитории, которая была очень похожа на нашу в том, что она также исповедовала свой собственный вид нигилизма.

ОБЗОР ТОЛКОВАНИЙ

Дуэйн Гарретт выделяет семь различных позиций относительно цели книги. ⁸ Некоторые ученые утверждают, что Экклезиаст предлагает пессимистический взгляд на человеческое существование, согласно которому смерть в конечном итоге отменяет любую кажущуюся ценность, которую жизнь может предложить. Для других Кохелет не является проповедником гибели, его следует рассматривать как проповедника радости, который считает, что для людей лучше всего радоваться даже перед лицом жизненных трудностей. Некоторые комментаторы предполагают, что Кохелет представляет собой мыслителя, возможно, философа, который находится в противоречии с крайними и неразрешимыми противоречиями, которые предлагает человеческое существование.Некоторые считают Экклезиаста апологетическим произведением, призванным продемонстрировать бессмысленность жизни без Бога. Некоторые ученые рассматривают книгу как продукт прото-экзистенциалистов, работу человека, борющегося с абсурдностями мира. Другие все же предполагают, что книга представляет собой диссертацию о мудрости, призванную заставить читателя столкнуться с неизбежностью смерти и жить в свете этой неизбежной реальности. Наконец, некоторые предлагают прочитать Экклезиаста как комментарий к творению и падению, а также к тому, как должны жить слабые и сломленные люди. ⁹

У этих предложений есть недостатки в двух основных областях. Во-первых, за исключением «апологетической» точки зрения, они не могут полностью интегрировать парадигму еврейской мудрости. Например, утверждение, что послание Экклезиаста в основе своей цинично и пессимистично, свидетельствует о фундаментальном непонимании древнееврейской литературы мудрости. ¹⁰ Экклезиаст не может быть экспозицией нигилизма как наиболее последовательного философского выбора перед лицом очевидной абсурдности человеческого существования.Как я объяснял в другом месте, ¹¹ Еврейская мудрость — это не просто исследование знаний. Речь идет о том, чтобы убедить аудиторию, особенно молодежь, в превосходстве яхвизма над альтернативными и конкурирующими религиозными системами. Во-вторых, в большинстве предложений либо не учитывается вся книга в том виде, в каком мы ее получили, либо не дается объяснение ее структуры, организации и различных тональностей.

ПОЛНАЯ ГИПОТЕЗА

Любая исчерпывающая гипотеза, связанная с аргументом Экклезиаста, должна учитывать по крайней мере три фактора.Во-первых, это литература мудрости на иврите, и законное предложение должно включать полемический характер этого жанра. ¹² Хотя еврейская мудрость не использует силу или запугивание для навязывания своей точки зрения, она стремится убедить, вовлекая читателя в активный процесс размышлений. ¹³

Во-вторых, предложение должно учитывать две категории, казалось бы, противоречивых утверждений, содержащихся в книге. С одной стороны, есть тексты, которые кажутся явно нигилистическими, о чем свидетельствует наличие выражения hevel («тщеславие»), которое используется в Экклезиасте более тридцати восьми раз, и длинный список жизненных наблюдений, иллюстрирующих полная абсурдность человеческого существования.С другой стороны, у нас есть тексты, которые недвусмысленно подтверждают значение человеческого существования. В этом отношении я попытаюсь продемонстрировать, что резкая диалектическая структура книги имеет риторическую основу. Он отражает повестку дня, направленную на обращение к аудитории, которая придерживается циничного взгляда на веру в Бога и считает, что высшее значение может быть найдено в человеческих усилиях. Движение тезис-антитезис Экклезиаста, таким образом, отражает двусторонний подход, представляющий параллельный процесс деконструкции и реконструкции, соответственно выражая радикальную критику жизни «под солнцем» и предложение альтернативы, которая перецентрирует человеческую жизнь в божественной перспективе. . ¹⁴

Наконец, эта гипотеза должна также объяснять наличие третьего типа утверждений, которые не являются ни нигилистическими, ни явно не указывают на какую-то божественную перспективу, а просто представляют собой здравый смысл, очевидные наблюдения мудрости.

В этой статье я попытаюсь продемонстрировать, как организованы различные элементы книги, чтобы максимизировать риторическое воздействие послания Кохелета. Я рассмотрю те тексты, которые предлагают нигилистический взгляд на человеческую жизнь, и те, которые излагают оптимистическую перспективу.Затем я изучу те тексты, которые я называю мудрыми высказываниями. После краткого синопсиса, в котором я обрисую основные элементы риторической стратегии Экклезиаста, в заключение я выделю, в первую очередь для проповедников, ¹⁵ некоторые принципы, которые могут способствовать формулированию стратегии решения проблем нигилистическое мировоззрение нашего собственного общества и, таким образом, возможно, предоставляет инструменты, которые помогут пробить броню самообмана, которую надела западная культура.

ЖИЗНЬ ПОД СОЛНЦЕМ

¹⁶

С самого начала Кохелет недвусмысленно утверждает бессмысленность человеческого существования. В 1: 1–2 автор резюмирует свой тезис заявлением: «Тщеславие сует, говорит Учитель, суетность сует! Все суета ». ¹⁷ Английский перевод не совсем соответствует еврейскому языку. В зависимости от контекста, hevel может обозначать «ничто», «пустоту», «абсурд» или «тщетность».Использование множественного числа hevalim , которое является интенсивной формой hevel , в выражении «тщеславие тщеславия» и присутствие всеобъемлющего «все есть тщеславие» подчеркивают полную и абсолютную тщетность человеческого существования. ¹⁸

Это вступительное заявление, кажется, создано, чтобы задать тон всей книге. В 1: 3–11 автор завершает риторический вопрос, который является первоначальным доказательством его принципиального положения в стихе 1: «Что получают люди от всех трудов, над которыми они трудятся под солнцем?» (1: 3).Очевидный ответ на этот вопрос — . . . ничего. В стихах 4–11 жизнь описывается как бесконечное циклическое движение, которое в конечном итоге никуда не ведет. Все человеческие достижения в конечном итоге лишены смысла, потому что в конечном итоге о них никто не вспоминает.

Кохелет, однако, дает намек на то, что его первоначальное заявление о тщетности человеческого существования может быть не таким исчерпывающим, как кажется на первый взгляд. В стихе 3 он помещает сферу нигилизма «под солнцем».Гаррет указывает, что это выражение можно сравнить с «под небом» (Исх. 7:24; 9:14; 17:14) и относится к жизни в этом мире. ¹⁹ Точнее, в контексте Экклезиаста это выражение относится к жизни в том виде, в каком она есть, или к жизни вне сферы ответственности перед Богом. Что это за перспектива, становится яснее по мере раскрытия книги.

Кохелет затем приступает к доказательству своего тезиса, систематически исследуя различные аспекты человеческого существования. В 1: 12–18 автор заявляет, что мудрость и знание не могут принести никакого удовлетворения, поскольку они обычно вызывают печаль и горе у тех, кто их развивает.Давая более глубокое понимание истинной природы вещей, знание просто усиливает наше понимание того, что не так с миром (см. Также 6: 8–12).

В 2: 1–11 Кохелет подчеркивает тщетность поиска окончательного значения в ощущениях, которые может предложить человеческое существование. Какие бы относительные выгоды ни приносили удовольствия, они не имеют никакого значения с точки зрения поиска точки опоры в высшей реальности. Кратко рассмотрев бесполезность работы в 2: 4–6, автор возвращается к этой теме в 2: 17–23.В этом отрывке считается, что работа не дает ощущения непреходящей значимости. Поскольку люди смертны, рано или поздно все, что они накопили и произвели, перейдет к кому-то другому (см. Также 2: 18–21 и 4: 4–8).

В 3: 1–8 Кохелет переходит к безжалостности истории и неизбежной реальности времени и жизненных циклов. Этот отрывок направлен на то, чтобы оставить у читателя чувство беспомощности и крайней уязвимости. Все существование — это просто вечное колесо, в которое мы входим, а затем выходим, не оставляя следов.

Те, кто ищет высший смысл в матрице человеческого взаимодействия или в некоторой степени справедливости, будут разочарованы осознанием того, что мало что может оправдать такой оптимизм. Как указывает Кохелет в 3: 16–22, не только злоба, насилие и несправедливость характеризуют человеческое поведение, но даже понятие божественной справедливости кажется неуловимым. Кажется, не имеет значения, живет ли человек справедливо или нет, поскольку людей и животных постигает одна и та же участь (см. Также 4: 1–3; 7:15). ²⁰

Некоторые люди находят смысл и значение в политических изменениях.Но в целом политика не имеет большого значения (4: 13–16). В 8: 9–10 Кохелет усиливает абсурдность политики, указывая на то, что те, кто правят другими, в конечном итоге приносят больше вреда, чем пользы. ²¹

Обещание богатства — вероятно, самая обманчивая форма заблуждения. Те, у кого мало, убеждены, что деньги могут принести чувство удовлетворения, которого они никогда не испытают (5:10). Те, кто сильно жаждет большего (5:12).В любом случае богатство не только не оправдывает своих обещаний, но и те, кому посчастливилось накопить большое богатство, обычно привлекают свою справедливую долю человеческих «пиявок» (5:11). ²² В 5: 13–17 Кохелет расширяет крайнюю абсурдность накопления богатства, указывая на то, что ничто из этого не может быть сохранено для себя. Наша смертность гарантирует, что мы никогда не сможем сохранить ни одно из накопленных нами активов (см. Также 6: 1-2).

В 9: 1–6 автор подчеркивает универсальное и системное отсутствие смысла и значения в человеческом существовании.Он подчеркивает моральную хаотичность Вселенной, указывая на универсальность смерти. Независимо от того, праведный человек или злой, добрый или злой, религиозно верный или нет, смерть и забвение настигают всех. Это фактически сводит на нет все, что делают люди, достойные или нет. ²³

Вывод Кохелета неизбежен и в конечном итоге неизбежен: с определенной точки зрения человеческая жизнь совершенно бессмысленна.Автор не только охватывает весь спектр человеческой деятельности, но и по спирали пересматривает ранее изученные темы, чтобы раскрыть присущую им абсурдность. Хотя его цель — убедиться, что у читателя нет выхода, это, однако, не вся история. ²⁴

ЖИЗНЬ ПОД БОГОМ

²⁵

Книга Экклезиаста — не эссе экзистенциализма, а Кохелет — не Жан-Поль Сартр. Фактически, среди рассмотренных нами нигилистических отрывков есть замечательное количество текстов, которые неожиданно подтверждают значение человеческого существования.

На первый взгляд, эти отрывки противоречат многим утверждениям Кохелета о человеческом существовании и поведении. Например, Кохелет постоянно призывает своих читателей с удовольствием есть, пить и даже работать (2: 24–26 ²⁶ ; 3: 9–15; 5: 18–20; 8: 15–17). Обратите внимание, что Кохелет не просто рекомендует осторожное и пробное наслаждение жизнью. В 7: 13–14 и 11: 7–10 он призывает с энтузиазмом принимать все хорошее, что может предложить жизнь. Как отмечалось ранее, мораль не бессмысленна и бессмысленна (см. 1: 2; 3: 16–22; 4: 1–3; 7:15; 9: 1–6).Напротив, человеческие действия, слова, обязательства наделены критическим значением (5: 1–7; 8: 11–14). Справедливость и этика в конечном итоге имеют значение (8: 11–14). В 11: 1–6 он неожиданно призывает своих читателей жить с уверенностью.

Позитивная перспектива, предлагаемая в этих отрывках, не является произвольной и не является результатом неудобного процесса редактирования, направленного на смягчение нигилистического характера большей части книги. Этот оптимистический взгляд прямо связан с личностью Бога. ²⁷ Согласно Кохелету, мир в том виде, в каком он есть у нас, был создан Богом.Не следует удивляться тому, что мы переживаем хорошие и плохие времена (2: 24–26; ​​3: 9–15; 5: 18–20; 7: 13–14; 8: 15–17). Справедливость, мораль, этика, слова, действия и обязательства имеют огромное значение, поскольку люди в конечном итоге подотчетны Богу (5: 1–7; 8: 11–14).

Предписание иметь уверенность в будущем и в полной мере наслаждаться всем хорошим, что может предложить жизнь в рамках ответственности перед Богом (11: 9б; 12: 1, 6), коренится в убеждении, что Бог жив и действует в творении (11: 5).Но Кохелет также очень практичен. Те, кто живут из страха, стремятся избежать всех рисков и в конечном итоге ничего не делают (11: 1–6). В 11: 7–10 его увещевание исходит из того факта, что трудные времена неизбежно наступают; окно возможностей для радости жизни невелико (см. также 12: 1–7, 14).

Что происходит с Кохелетом? С одной стороны, книга провозглашает полную бессмысленность человеческой жизни. С другой стороны, он беззастенчиво, удивительно и с энтузиазмом призывает читателя жить полной жизнью и наслаждаться всеми хорошими вещами, которые может предложить мир.Как Кохелет может поддерживать такие противоположные точки зрения бок о бок, не создавая антиномии? Является ли это просто стратегией Кохелета, направленной на устранение когнитивного диссонанса, присущего человеческой потребности найти смысл и согласованность в мире, в котором их нет? Загадка, представленная очевидной и неотъемлемой нигилистической природой вселенной, является одной из центральных проблем, которая ставила и продолжает ставить философов в тупик. Фактически, для К.С. Льюиса это было главным фактором в его собственном решении принять атеизм в молодости. ²⁸ Кохелет просто играет в игру разума, в которую играют родители, когда говорят своему пятилетнему мальчику, что его недавно умерший дедушка продолжает жить в его сердце?

Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что это не так. Фактически, автор очень осторожно помещает ту и другую перспективу в четко определенные рамки. Проблема не в человеческом существовании как таковом. Скорее, это связано с идеологическим контекстом, который определяет человеческую жизнь. Жизнь совершенно и в конечном итоге ничтожна для тех, кто предпочитает позиционировать себя «под солнцем», поскольку они обречены на существование в рамках правдоподобной структуры, которая не может предложить окончательный смысл их жизни.

Во всех тех отрывках, где простейшие аспекты человеческой жизни наполняются смыслом и значимостью, логика связана с существованием Бога как того, кто устроил мир таким, какой он есть. Человек, который рассматривает мир и человеческое существование как задуманное Богом, отныне может найти смысл, значение и удовлетворение в этой жизни.

Теперь кажется, что мы учли различные виды утверждений, засвидетельствованных в книге, но это не совсем так.Есть ряд отрывков, которые не анализируют нигилистический характер человеческого существования и не подтверждают его явно. Я просто называю их «изречениями разной мудрости».

РАЗНЫЕ МУДРОСТНЫЕ МЕДВЕДЕНИЯ

²⁹

Как и в случае с нигилистическими и оптимистическими отрывками, разные мудрые высказывания охватывают широкий спектр тем и вопросов. В главах 4 и 5 Кохелет подчеркивает лень и бедность (4: 5–6), преимущество партнерских отношений для противостояния невзгодам и трудностям (4: 9–12), необходимость правительства избегать социального хаоса и аномального насилия (5: 8–9).В 7: 1–12 автор упоминает ряд основных самоочевидных истин: преимущество хорошей репутации (ст.1), преимущество похорон над праздничным контекстом, чтобы служить катализатором, побуждающим к серьезным размышлениям. о жизни (ст. 2–4), преимуществе критики мудрого человека над бессмысленной болтовней глупцов (ст. 5–6), опасностях и ловушках политической жизни (стихи 7), преимуществе встречи с концом проекта, а не его начала (ст. 8), достоинства самоконтроля (ст. 9), тщетность идеализации прошлого (ст.10), а также о практических преимуществах обретения мудрости (ст. 11–12), которые Кохелет развивает далее в 7: 16–19; 8: 1–8; 9: 13–18; 10: 2–4, 10–20. ³⁰

Почему Кохелет включает такие очевидные мудрые высказывания и как они влияют на его аргументы в целом?

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: НЕОБХОДИМОЕ ИЗВИНЕНИЕ

В то время как Кохелет, похоже, использует диалектический подход, в котором он противопоставляет абсурдность жизни «под солнцем» жизни в кругозоре Бога, стратегия не так проста, как могли бы ожидать читатели. ³¹ Идеологические выборы, которые делают мужчины и женщины, не всегда являются результатом хорошо продуманных процессов. Всегда играет роль широкий спектр факторов, эмоциональных и других. Кохелет решает эту эпистемологическую загадку двумя способами. Во-первых, помимо демонстрации полной бессмысленности жизни «под солнцем», сам Кохелет использует изрядную дозу цинизма против самого мировоззрения, которое циники с таким энтузиазмом поддерживают. Во-вторых, он прекрасно знает, что циники не примут идеологическую альтернативу просто потому, что она явно лучше.Человеческая природа такова, что логика и разум часто неадекватны с точки зрения осуществления идеологической переориентации, которая представляет собой фундаментальный сдвиг парадигмы. Иногда необходимо построить мост между одной позицией и другой. Чем контрастнее варианты и чем радикальнее выбор, тем настоятельнее становится предложение такого моста.

Кохелет — мастер убеждения. Его конечная цель — не унизить своих оппонентов или просто выиграть спор. Его цель — продвигать жизнь.Стратегия Qoheleth выходит за рамки предложения выбора между двумя радикально противоположными вариантами. Автор Экклезиаста предлагает способ облегчить переход от бессмысленности к значимости, включив в свою работу ряд высказываний, касающихся самоочевидной ценности мудрости в повседневной жизни и столь же самоочевидной ответственности глупости. Эти отрывки нельзя просто обозначить как «под солнцем» или «под Богом». Они существуют просто для того, чтобы показать абсолютное преимущество мудрости над глупостью.Ежедневная мудрость становится дорогой к размышлению о жизни под Богом.

Стратегия Кохелета великолепна. Даже если читатель согласится с предпосылкой, что жизнь, прожитая в пределах параметров плоского горизонта, действительно бессмысленна, не обеспечивая окончательного замысла человеческого существования, реальность такова, что все еще существуют отношения и действия, которые имеют смысл и по своей сути хороши. Учитывая все обстоятельства, мудрость действительно превосходит глупость. Как только это разрешено, читатель теперь сталкивается с обязанностью рассмотреть вопрос, который логически должен следовать.Если человеческое существование действительно совершенно абсурдно, как могут быть лучи значения здесь и там? Должен существовать высший источник мудрости, превосходящий человеческий опыт. Этот источник — сам Бог.

Книга Экклезиаста не только предлагает эпистемологический мост, чтобы помочь сопротивляющемуся цинику двигаться в направлении Бога, но и предлагает еще один риторический стимул. Поскольку Кохелет подрывает все измерения человеческого существования, даже те, которые мы инстинктивно считаем хорошими, можно ожидать, что видение жизни под Богом будет характеризоваться строгим аскетизмом.

Хотя Кохелет представляет жизнь «под солнцем» как абсурдную, он не представляет дуалистического взгляда на жизнь, который противопоставляет физическое (жизнь «под солнцем») духовному (жизнь под Богом). В конце концов, он восстанавливает все хорошее, что предлагает человеческое существование, и придает им значение, «перетаскивая» их все в божественную сферу. ³²

Эта стратегия выполняет две задачи. Во-первых, он наполняет все живое, как мирское, так и священное, реальным смыслом, тем самым уводя читателя от аскетизма.Во-вторых, перенося все хорошее, что может предложить жизнь, под божественную перспективу, Кохелет создает новый мост, чтобы помочь тем, кто задумывается о духовной переориентации. Но на этот раз этот мост тянется от Бога в сторону циника. Кохелет хочет не оставлять сомнений в положительном исходе сдвига парадигмы в сторону Бога. Фактически, в главе 11 автор предлагает предварительный обзор того, что обещает жизнь под Богом. Хотя уход от жизни «под солнцем» действительно влечет за собой жизнь в более широких рамках ответственности перед Богом, это вообще не означает никаких потенциальных потерь.Помимо наполнения всей жизни смыслом, жизнь под Богом также позволяет тем, кто выбирает этот вариант, получать большее чувство удовольствия и удовлетворения от всех хороших вещей, которые может предложить этот мир, без навязчивых попыток держаться за них. Это также дает им свободу смотреть в будущее, зная, что тот, кто является источником всего хорошего, ждет, чтобы принять их в свое присутствие. Но для тех, кто живет просто и исключительно «под солнцем», неспособность удержать все, что им дорого, вызывает разочарование, негодование, бессмысленность, гнев, отчаяние и зависть.Со временем, как утверждает Кохелет, любая истина, какую бы единую теорию поля ни приняли эти циники, окажется бесполезной.

ЭПИЛОГ: СЛОВО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ И НАДЕЖДЫ ДЛЯ США

Отражает ли «Голливуд» общество или общество медленно формируется «Голливудом» — это споры для других. Мне кажется очевидным, что мы живем в обществе, которому все больше присущ нигилизм. Можно было бы предположить, что это будет благодатная почва для Евангелия. Как мы все можем подтвердить, это не так.Фактически, нынешний идеологический этос, в котором мы находимся, очень затрудняет провозглашение Благой Вести. Теории единого поля, которые принимают западные мужчины и женщины, будь то деньги, секс, защита окружающей среды, политические идеологии и т. Д., Расположены в пределах плоского горизонта, который помещает человечество в центр жизни и принципиально враждебен к информированию ортодоксов. Христианство.

Для многих поиск смысла и значения для всех практических целей закончился.Это не означает, что все придерживаются одной и той же структуры правдоподобия или пришли к выводу, что поиск причины жить. Дело, однако, в том, что мужчины и женщины предпринимают эти усилия в рамках общих светских эпистемологических рамок. Общее мировоззрение, которого придерживается большинство людей, не дает возможности принять во внимание всю реальность. Жизнь «под солнцем» не может объединить смерть и забвение. Западная культура упорно отказывается смириться с этой истиной. Крах западной цивилизации, о чем свидетельствует самый низкий уровень рождаемости, когда-либо наблюдавшийся в истории, представляет собой самое яркое свидетельство того, что что-то не так.

То, что мы наблюдаем в нашем обществе, не ново. Писатели мудрости на иврите столкнулись с аудиторией, которая ничем не отличалась от нашей. Цивилизации могут приходить и уходить, но человеческая природа остается неизменной. У меня нет возможности сформулировать все последствия, которые дискурс Кохелет может повлечь за собой для проповедников, но позвольте мне изложить несколько идей. ³³

Во-первых, проповедники должны приложить все усилия, чтобы досконально ознакомиться с мировоззрениями, преобладающими в их среде.

Во-вторых, проповедники должны сосредоточить внимание на наиболее важных проблемах, с которыми сталкиваются их современники. Основная обязанность проповедника — не превозносить политкорректную идеологию du jour , политическую или какую-либо другую. Например, слишком много проповедников, которые объединяют Евангелие и энвайронментализм или Евангелие и социальную активность, и структурно позволяют последним подавлять в своих выступлениях первых. ³⁴

В-третьих, проповедникам, подобно Кохелету, необходимо вести откровенно ясный дискурс о нигилизме, пронизывающем нашу культуру.Они не должны питать иллюзий относительно его преобладания и коварного влияния. Современные проповедники также должны научиться выделять присущие ему подводные камни: эпистемологические, моральные, этические и экзистенциальные. Другими словами, они должны стать мастерами в демонстрации фундаментальной тщетности и абсурдности нигилистических мировоззрений, которые принимает наше общество.

В-четвертых, проповедники, вслед за Кохелетом, должны научиться представлять христианскую альтернативу настолько убедительно и эффективно, насколько это возможно.Христианская вера, как показали такие авторы, как К. С. Льюис и совсем недавно Тим Келлер, ³⁵ , безусловно, является наиболее динамичным, творческим и животворным дискурсом из когда-либо сформулированных. Миллионы людей могут засвидетельствовать трансформирующую жизнь реальность их встречи со Христом. Христианство действительно может выглядеть как миска с пылью, но это проблема не столько христианской веры, сколько некоторых проповедников, которые небрежно представляют ее как таковую.

В-пятых, проповедники, подобные Кохелету, не могут просто предложить альтернативу и позволить кости упасть где угодно.Их цель — не просто выиграть спор или сокрушить аудиторию. Их основная цель — завоевать слушателей. Поэтому проповедники должны наводить мосты, чтобы позволить тем, кто питает иллюзии относительно жизни и может даже культивировать некоторую степень враждебности по отношению к христианской вере, рискнуть подвергнуть сомнению свои самые основные предположения о человеческом существовании и двигаться к личности Христа.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Виктор Э. Франкл, Человек в поисках смысла , ред.изд. (Нью-Йорк: Карман, 1984 [1946]).
2. Сюда могут входить, например, люди, которые сознательно и сознательно приняли христианскую веру.
3. Майкл Медведь, Голливуд против Америки: популярная культура и война с традиционными ценностями (Нью-Йорк: HarperCollins, 1992).
4. Thomas H. Hibbs, Shows About Nothing: Nihilism in Popular Culture from the Exorcist to Seinfeld (Dallas, TX: Spence, 1999), 7.
5. Ничего принципиально нового здесь нет.В этом отношении «Голливуд» — старейшая религия в мире. Как утверждает апостол Павел в Колоссянам 1:21, враждебность к живому Богу присуща человеческой природе. Культура по большей части просто выражает эту позицию по умолчанию. Это не должно нас удивлять (см. От Иоанна 7: 7 и 15:18).
6. Эту проблему К. С. Льюис довольно подробно рассматривал в Проблема боли (Нью-Йорк: HarperSanFrancisco, 1940), 48–62.
7. См. Jacques Ellul, The New Demons , tr.К. Эдвард Хопкин (Нью-Йорк: Сибери, 1975), 44–45.
8. Duane A. Garrett, Proverbs, Ecclesiastes, Song of Songs , The New American Commentary (Nashville, TN: Broadman, 1993), 271–79. Для получения дополнительных сведений об истории интерпретации см. Murphy, Ecclesiastes , xlviii – lvi; Эрик С. Кристиансон, Экклезиаст сквозь века , Библейские комментарии Блэквелла (Молден, Массачусетс: Блэквелл, 2007), 17–86; Крейг Г. Бартоломью, Экклезиаст , Комментарий Бейкера к мудрости и псалмам Ветхого Завета (Гранд-Рапидс, Мичиган: Бейкер, 2009), 21–100.
9. В том же духе Дуглас Б. Миллер предполагает, что книга была написана для тех, кто борется с жизненными трудностями и ищет смысл и цель. «Он [Кохелет] понимает тех, кто разочарован в Боге, независимо от того, размышляют ли они в тишине или кричат ​​от боли; являются ли они скрыто циничными или не боятся открыто выразить свой гнев Богу »(Дуглас Б. Миллер, Экклезиаст , Библейский комментарий церкви верующих [Скоттдейл, Пенсильвания: Herald, 2010], стр. 18).
10. Два ярких представителя этой точки зрения — Р.B. Y. Scott, Proverbs and Ecclesiastes , Anchor Bible, vol. 18 (Garden City, NY: Doubleday, 1965) и J. L. Crenshaw, Ecclesiastes , Библиотека Ветхого Завета (Филадельфия, Пенсильвания: Вестминстер, 1987).
11. См. Пьер Жильбер, «Случай с венериной мухоловкой: аргумент Книги Иова», в Ветхий Завет в жизни народа Божьего. Очерки в честь Элмера А. Мартенса , изд. Джон Исаак (озеро Вайнона, IN: Eisenbrauns, 2009), 176–77.
12. Книга Экклезиаста, как ошибочно полагают слишком многие читатели, не об интеллектуальной борьбе ее автора (недавний пример см. В Итане Дор-Шаве, «Экклезиаст, мимолетный и вневременной, часть I», Jewish Biblical Quarterly 36 [2008] ]: 211–21; «Экклезиаст, мимолетный и вневременной, часть II», Jewish Biblical Quarterly 37 [2009]: 17–23).Основное внимание в книге, в соответствии с еврейской мудростью, делается на том, чтобы убедить читателя задуматься о вере в Бога (см. Также WHU Anderson, Qoheleth and Its Pessimistic Theology: Hermeneutical Struggles in Wisdom Literature , Mellen Biblical Press Series, vol. 54 [Льюистон, Нью-Йорк: Эдвин Меллен, 1997]; Рой Б. Зак, «Бог и человек в Экклезиасте», Bibliotheca Sacra 148 [1991]: 46–56; Питер Крейги, Библейская мудрость в современном мире II. Экклезиаст », Crux 16 [1980]: 8–10).
13. Например, книга Иова использует универсальность боли, в частности шокирующую реальность незаслуженного страдания, как риторическую «ловушку», чтобы заставить читателя полностью отождествить себя с Иовом (Гилберт, «Случай с Венериной мухоловкой», 173–173) 92). У. П. Браун намекает на аналогичную идею в Экклезиасте , Интерпретация (Луисвилл, Кентукки: Джон Нокс, 1989), 17–18.
14. Для аналогичного взгляда см. Michael V. Fox, A Time to Tear Down and a Time to Build Up: A Rereading of Ecclesiastes (Grand Rapids, MI: Eerdmans, 1999), 140.
15. Хотя значение еврейского слова «Кохелет» далеко не ясно, английское слово «проповедник» получило широкое одобрение из-за влияния Иеронима и Лютера (см. Роланд Э. Мерфи, Экклезиаст , Word Biblical Commentary , том 23A (Даллас, Техас: Word, 1992), xx.
16. См. 1: 1-2; 1: 3–11; 1: 12–18; 2: 1–11; 2: 12–23; 3: 1–8; 3: 16–22; 4: 1–3; 4: 4; 4: 7–8; 4: 13–16; 5: 10–11; 5:12; 5: 13–17; 6: 1–12; 7:15; 8: 9–10; 9: 1–6; 9: 11–12; 10: 1; 10: 5–7; 10: 8–9; 12: 8.
17. Если не указано иное, все цитаты из Священного Писания взяты из Новой пересмотренной стандартной версии (NRSV), 1989 г.
18. М.В. Фокс, «Значение Hebel для Кохелет», Journal of Biblical Literature 105 (1986): 409–27; Мерфи, Экклезиаст , 3–4; К. Сейболд, “lbh hebhel ; фунт / час habhal , ” TDOT , vol. 3, 313–20; МЫ. Стейплс, «Тщеславие Экклезиаста», , Журнал ближневосточных исследований, 2 (1943): 95–104; Дуглас Б.Миллер, Символ и риторика в Экклезиасте: место Гебеля в работе Кохелета (Атланта, Джорджия: Общество библейской литературы, 2002).
19. См. Гаррет, Притчи, Экклезиаст , 284.
20. Хотя еврейский текст представляет ряд теологических и текстуальных трудностей, особенно в стихах 17, 18 и 22, это не влияет на общий смысл этого отрывка (см. Гарретт, Притчи, Екклесиаст , 304–305; Мерфи, Экклезиаст , 30, 36–37).
21. NRSV «причинить боль другому» в стихе 9 следует читать «на их обиду» (см. Гарретт, Притчи, Экклезиаст , 328; Мерфи, Экклезиаст , 80, 87).
22. Гаррет, Притчи, Экклезиаст , 314.
23. Аналогичная тема раскрывается в 9: 11–12, где Кохелет напоминает читателю, что не обязательно существует прямая корреляция между благими намерениями, навыками, планированием, интеллектом, с одной стороны, и успехом, с другой.Во многих случаях успех или неудача будут зависеть от таких факторов, как удача и удача.
24. Дерек Киднер придерживается аналогичного взгляда на нигилистические отрывки в Время скорбеть и время танцевать , Библия говорит сегодня (Лестер, Англия: Между университетами, 1976), 13–20.
25. См. 2: 24–26; 3: 9–15; 5: 1–7; 5: 18–20; 7: 13–14; 8: 11–17; 9: 7–10; 11: 1–6; 11: 7–10; 12: 1–7; 12: 9–14.
26. Заявление в конце стиха 26: «Это также суета и погоня за ветром» отражает произвольный характер этого исхода с точки зрения «грешника» ( против Мерфи, который считает это утверждение относящимся к произвольному характер действия Бога в целом [ Екклесиаст , 27]).
27. В книге Экклезиаста слово Элохим постоянно используется для обозначения Бога (сорок раз). Яхве не появляется ни разу. Это может иметь какое-то отношение к цели Кохелет, которая состоит в том, чтобы сравнить два способа структурирования мира. Таким образом, использование Элохим, а не Яхве может быть связано с желанием автора подчеркнуть роль Бога как создателя вселенной, то есть того, кто управляет структурой вселенной и ее механизмами.
28. Льюис, Проблема боли , 1–3.
29. См. 4: 5–6; 4: 9–12; 5: 8–9; 7: 1–12; 7: 16–29; 8: 1–8; 9: 13–18; 10: 2–4; 10: 10–20.
30. В 7: 16–29 Кохелет говорит о преимуществах умеренности во всем (ст. 16–18), важности смирения с точки зрения оценки своего характера (ст. 20) и способности обретать мудрость (ст. 24–25), рассудительность (ст. 21–22), неотъемлемые опасности обманчивой женщины (ст. 26) и порочный характер человеческой натуры (ст. 27–29). В 8: 1–8 автор дает совет относительно того, как вести себя с властью (см. Также 10: 2–4).В 9: 13–18 и 10: 10–20 Кохелет предлагает ряд очень практичных и самоочевидных истин, касающихся полезности мудрости в политической сфере (см. Гарретт, Притчи, Экклезиаст , 335–36). . Мудрость избегает неэффективности и дает предвидение (10: 10–11). В то время как мудрые советники пользуются благосклонностью (10:12), глупые направляются к самоуничтожению и безумию, совершенно не обращая внимания на свою гордость и глупость (10: 12б – 15). Мудрые лидеры приносят пользу стране (9: 13–18; 10: 16–17). Кохелет завершает главу 10 указанием на ряд самоочевидных истин, касающихся опасностей лености, потребности в достаточных финансовых ресурсах, чтобы наслаждаться жизнью, и разумности проявлять благоразумие, когда кто-то злится на власть имущих (ст.18–20).
31. Сам факт, что книга не построена по простой модели предложения / контрпозиции, является намеком на риторическую изощренность автора. Книга Иова, кажется, применяет не менее удивительный подход по отношению к своей собственной программе, а именно идеологическому идолопоклонству. Для получения дополнительной информации см. Gilbert, «The Case of Venus Flytrap», 186–91.
32. См. Особенно 11: 7–19.
33. Подробнее о том, как использовать Экклезиаста в проповеди, можно прочитать у Грега В.Парсонс, «Руководство по пониманию и провозглашению книги Экклезиаста, часть I», Bibliotheca Sacra 160 (2003): 159–73; «Руководство по пониманию и провозглашению книги Экклезиаста, часть II», Bibliotheca Sacra 160 (2003): 283–304.
34. Например, энвайронментализм, в отличие от науки об окружающей среде, представляет собой идеологию, которая фактически достигла статуса религии. На самом деле, иногда я задаюсь вопросом, не может ли радикальный энвайронментализм представлять собой новое проявление пантеизма и вечной тенденции человечества принимать эту извечную религию всякий раз, когда христианство исчезает из общественного дискурса.(По этому поводу см. C.S. Lewis, Miracles [New York: McMillan, 1947], 101.) Это не означает, что экологические проблемы не должны волновать христиан. Это вопрос первоочередной важности. Привлечение внимания к проблемам окружающей среды — не главная задача проповедника; в нашем обществе есть сильные голоса, которые так и поступают. Поскольку церкви доверено уникальное послание, связанное с человеческим существованием, главной обязанностью проповедника становится решение вопросов, наиболее важных для человеческого существования: грех, искупление, вечная судьба и т. Д.Каждый раз, когда проповедники обращаются к несовершеннолетним, страдают мир и церковь.
35. См. Тим Келлер, Причина существования Бога. Вера в эпоху скептицизма (Нью-Йорк: Riverhead, 2008).

Предыдущая | Следующие

QAnon заполнили пустоту, оставленную нигилизмом Трампа | Николас Картерон

Чтобы слова несли значение, мы должны верить в подлинность говорящего. Мы должны предположить и принять, что говорящий намеревается поделиться ценностями со своей аудиторией; их слова, означающих , связаны с выбранными значениями, означает .Однако с Трампом это никогда не было очевидным. Иногда люди могли интерпретировать его слова как иронию, и они знали, что истинный смысл был противоположен тому, что было сказано. Однако в большинстве случаев казалось, что Трамп говорит без цели. Он произносил слова без смысла.

Речь Трампа — это то, к чему человеческий мозг не готов иметь дело. Люди запрограммированы на поиск закономерностей даже там, где их нет. Мы хотим найти причинно-следственную связь между несвязанными событиями; ищем общие темы; мы ищем объяснения.Трамп не мог быть просто аморальным идиотом-нигилистом. У него должна была быть цель. По словам его сторонников, он постоянно играл с нами, простыми смертными, в «4D-шахматы».

Быть президентом придало Трампу новый моральный авторитет. Синекдочально мы передаем качество Офиса на его владельца. Люди смотрят на президента ради смысла и цели, потому что они — лидер; их работа — вести нас сквозь все трудности. У них, должно быть, были добрые намерения искать самую высокую и самую требовательную должность в стране.Мы должны следовать, и, если мы не согласны, мы должны дать им шанс проявить себя.

Такое отношение заставляло людей смотреть на Трампа как на своего проводника, как на своего лидера. Трамп уже разработал мачо, вульгарную и антиинтеллектуальную риторику, которая находила отклик у самых жестоких граждан во время кампании. После того, как его риторика была наполнена достоинством Управления, его риторика приобрела другое измерение. Трамп разговаривал с миром; он говорил от имени Истории. Его последователи слушали каждое слово как Евангелие.

Вместо спасения они получили ложь — много лжи. За четыре года работы в Овальном кабинете Трамп сказал 30 573 лжи, 50% из которых — только в 2020 году. Подумайте об этом на минуту. Это составляет примерно 40 лжи в день в то время, когда страна переживает самый тяжелый кризис за столетие.

Неудивительно, что в 2020 году активность QAnon в Интернете резко выросла. Оказавшись в худшем году в своей жизни, люди, отчаянно ищущие смысла и цели, обратились к Трампу и правительству за помощью и утешением. Их встретили эгоизмом и обманом.Никаких указаний из Белого дома не поступало; нет поддержки или руководства. Затем они обратились к своим любимым источникам новостей (Fox, Infowars, OANN, Newsmax), которые перенаправили их на Q.

Q объяснил им мир простыми, манихейскими терминами. Это дало им план. В конце концов, один из самых печально известных лозунгов заговора — «доверься плану». Q дал этим заблудшим душам чувство общности, еще раз воплощенное в девизе: WWG1WGA, «куда мы идем, мы идем все».

Q имел смысл для миллионов людей, которые, добиваясь этого у своих политических лидеров, не нашли ничего, кроме лжи и жадности.QAnon также подарил им блаженство когнитивного диссонанса: Трамп эгоистично действовал как прикрытие. По правде говоря, он тайно работал, чтобы свергнуть сатанинскую клику. Последователям не нужно было сомневаться в своем лидере и в себе. Он не был подлинным, потому что скрывал свою настоящую цель.

Внезапно в мире все стало правильно.

Рон Джонсон, Том Тиффани среди республиканцев, возражающих против победы Байдена

ЗАКРЫТЬ

Сенатор Рон Джонсон (слева) и республиканец.Том Тиффани, справа (Фото: AP, файлы Journal Sentinel)

ВАШИНГТОН — В условиях ожесточенного раскола внутри Республиканской партии республиканцы Висконсина Рон Джонсон и Том Тиффани планируют присоединиться к беспрецедентным усилиям Конгресса по признанию недействительными результатов президентских выборов. состояния.

Товарищ-республиканец из Висконсина, США. Член палаты представителей Майк Галлахер назвал эти усилия внутри своей партии «конституционным нигилизмом» и «чрезмерным федеральным выходом» в колонке, которую он опубликовал в консервативном National Review.

Начиная с полудня по центральному времени, Конгресс начал проводить совместное заседание для подсчета голосов коллегии выборщиков, обычно это формальный процесс, при котором обе палаты просто получают и подтверждают голоса выборщиков, поданные и удостоверенные штатами.

Но поскольку побежденный президент Дональд Трамп делает ложные и опровергнутые заявления о том, что выборы были «сфальсифицированы», большое количество республиканцев планируют возразить против голосования на выборах в некоторых штатах.

Их возражения не оправдаются, потому что демократы и даже многие республиканцы отвергнут попытки изменить результаты выборов в этих штатах, которые были подтверждены пересчетом голосов и десятками судебных решений.Многие республиканцы раскритиковали возражения однопартийцев, назвав их неконституционными, антидемократическими и антиконсервативными.

Байден выиграл всенародное голосование с более чем 4 процентными пунктами и 7 миллионами голосов; он выиграл Коллегию выборщиков с 306 по 232.

«Идея о том, что Конгресс, а не люди в штатах, выбирают президента и вице-президента, удивила бы создателей. Это ошеломило бы миллионы американцев, а также всех остальных. американские граждане, которые голосовали на федеральных выборах с начала республики », — написал в National Review Галлахер, представляющий 8-й избирательный округ, в который входит Грин-Бей.

Галлахер утверждал, что принцип — штаты контролируют своих избирателей — применяется независимо от того, что члены Конгресса думают о том, как проводились выборы в этих штатах.

В 13:30 республиканский член палаты представителей Гленн Гротман сказал, что не знает, как он будет голосовать.

«Я вроде как несчастен», — сказал он в коротком интервью. «Я еще не решил, как буду голосовать по этому поводу».

Час спустя он сказал, что принял решение, но не сказал, какое именно.Вскоре после этого он сказал, что, по его мнению, лидеры Конгресса должны быстро завершить дебаты Коллегии выборщиков из-за штурма Капитолия. По его словам, при таком сценарии членам Конгресса не придется голосовать по списку выборщиков от каждого штата.

Два республиканца Палаты представителей из Висконсина — Брайан Стейл и Скотт Фицджеральд — не ответили на вопросы Journal Sentinel о том, как они планируют голосовать.

Страх перед основными вызовами, вызванными Трампом

В интервью в среду недавно вышедшего на пенсию конгрессмена Республиканской партии Джима Сенсенбреннера, бывшего председателя судебного комитета Палаты представителей, спросили, согласен ли он с аргументом Галлахера о том, что идея Конгресса имеет приоритет над голосами выборщиков. государства составили «конституционный нигилизм».«

« По философии, да », — сказал Сенсенбреннер, который 42 года проработал в Палате представителей США.

Сенсенбреннер противопоставил это« практической политике », с которой столкнулись многие законодатели Республиканской партии, а именно, что сторонники Трампа уже угрожали провести праймериз республиканцев бросает вызов любому, кто голосует за победу Байдена.

«Если вы проголосуете за подтвержденный результат всех штатов, вы попадете в мир очень дорогих политических травм» в результате, — сказал Сенсенбреннер о Республиканские члены Конгресса.

В Сенате Джонсон входит в число примерно дюжины республиканцев, заявивших, что они планируют возражать против победы Байдена на выборах в некоторых штатах. Если хотя бы один член Сената и Палаты представителей в письменной форме возражает против голосования выборщиков штата, то каждая палата будет проводить дебаты до двух часов и голосовать, причем большинство каждой палаты должно отклонить голоса выборщиков штата.

ПОЛИТИФАКТ: Рон Джонсон изменил мелодию на возражение против результатов коллегии выборщиков

Штаты будут подсчитаны в алфавитном порядке.Неясно, вызовет ли Висконсин возражения республиканцев в обеих палатах. Если это произойдет и начнутся дебаты по поводу победы Байдена в Висконсине, скорее всего, это произойдет поздно вечером в среду.

Но сенатор Джонсон сказал CNN в среду, что, хотя он будет возражать против избирателей некоторых других штатов, он не будет возражать против избирателей Висконсина.

Тиффани, который представляет 7-й округ северного Висконсина, заявил во вторник в заявлении, что он будет возражать против победы Байдена, обвинив Верховный суд штата Висконсин в несоблюдении закона и безосновательно утверждая, что «недобросовестные» чиновники округа Дейн и В округе Милуоки были поданы и подсчитаны «сотни тысяч незаконных голосов».

ПОЛИТИФАКТ: 9 ключевых проверок фактов о президентских выборах 2020 года в Висконсине

Оспаривая результаты Висконсина, Тиффани, бывший сенатор штата, возражает против тех самых выборов, которые дали ему его первый полный срок в Конгрессе.

В серии постановлений 4–3 Верховный суд штата в прошлом месяце постановил, что Трамп и его сторонники слишком долго ждали, чтобы подать иски, оспаривающие давно действовавшую практику голосования. Эти возражения должны были быть предъявлены до выборов, они правил.

Tiffany оплакивала резкое увеличение использования закона о бессрочном лишении свободы, который позволяет тем, кто испытывает трудности при выходе из дома, получать открепительные удостоверения без необходимости предоставлять копию удостоверения личности.

Около 215 000 избирателей по всему штату заявили об этом статусе в ноябре по сравнению с 57 000 четыре года назад. Критики сомневаются, действительно ли все эти избиратели были привязаны к своим домам, в то время как сторонники закона заявили, что это увеличение не удивительно из-за пандемии и резкого увеличения числа заочных голосований.

В своем заявлении Тиффани сказала, что закон о бессрочном заключении был «зарезервирован для лиц с тяжелыми формами инвалидности и престарелых жителей дома престарелых». Но давний закон не так строг, как утверждает Тиффани. Он доступен тем, кто находится в заключении по причине инвалидности или «возраста, физического заболевания или немощи».

В прошлом месяце Верховный суд штата единогласно согласился с тем, что отдельные избиратели должны определять, соответствуют ли они критериям, которые считаются ограниченными на неопределенный срок.

Это решение было принято на основании судебного иска, поданного Республиканской партией штата после того, как клерки в округах Дейн и Милуоки предложили прошлой весной, что избиратели могут считаться ограниченными на неопределенный срок, если они остаются дома из-за действовавшего в то время приказа оставаться дома. Клерки отменили совет этой весной, и избирателям, лишенным свободы на неопределенный срок, до этой осени были отправлены письма с вопросом, следует ли их по-прежнему считать ограниченными.

В своем заявлении Тиффани выделила клерков в округах Дейн и Милуоки, двух наиболее демократичных частях штата.Но во всех областях штата, включая те, которые перешли к Трампу, в 2020 году значительно увеличилось использование закона о бессрочном заключении.

Барбара Бекерт, директор Милуокского офиса организации по правам инвалидов, штат Висконсин, заявила, что у многих ограниченных избирателей есть действительные удостоверения личности. , но другие не делают этого, потому что их инвалидность мешает им легко добраться до офисов Подразделения транспортных средств. Она отметила, что закон штата требует, чтобы избиратели, находящиеся на неопределенный срок, удостоверялись свидетелями.

«Бесконечно ограниченный вариант жизненно важен для сохранения этого конституционного права для многих жителей штата Висконсин, которые являются инвалидами, пожилыми, больными или немощными», — сказал Бекерт по электронной почте.

Tiffany также назвала неуместным для клерков заполнять адреса свидетелей на конвертах для открепительных удостоверений в случаях, когда свидетели их не предоставили. Эта политика была установлена ​​перед выборами 2016 года по указанию республиканцев в избирательной комиссии штата, а также была принята в других округах, помимо Милуоки и Дании.

Трамп выиграл штат в 2016 году, и в то время он и его сторонники не подвергали сомнению политику в отношении адресов свидетелей.

Тиффани заявила, что чиновники «открыто нарушили государственный запрет на сбор бюллетеней.Комментарий, похоже, был отсылкой к мероприятиям «Демократия в парке», проведенным в Мэдисоне, где люди, получившие открепительные удостоверения по почте, могли лично вернуть их сотрудникам избирательных участков, которые находились в парках по всему городу.

Ни один суд не признал эту практику незаконной, и городские власти сравнили ее с использованием ящиков для голосования. Они сказали, что это не была форма «сбора бюллетеней», потому что избиратели сдали свои открепительные удостоверения непосредственно сотрудникам избирательной комиссии, а не передавали их третьим лицам.

Наши подписчики делают эту отчетность возможной. Пожалуйста, подумайте о поддержке местной журналистики, подписавшись на Journal Sentinel по адресу jsonline.